ЛАССАЛЬ

 

Кёльн, 1 мая. Послезавтра в суде присяжных в Дюссельдорфе будет разбираться дело Лассаля, обвиняемого в прямом призыве к вооружению против королевской власти.

Напомним, что Лассаль, Кантадор (командующий дюссельдорфским гражданским ополчением) и разносчик Вейерс были арестованы в ноябре прошлого года во время осадного положения в Дюссельдорфе, и против них было начато следствие по обвинению в вышеуказанном «преступлении согласно статьям 87 и 102 Code penal {Уголовного кодекса}».

Следствие затягивали, насколько это было возможно. Если одновременно возбужденный процесс против Рейнского окружного комитета демократов по поводу отказа от уплаты налогов уже 8 февраля состоялся в Кёльне, то кёльнский обвинительный сенат лишь по прошествии нескольких сессий суда присяжных в Дюссельдорфе передал дело на рассмотрение этого суда. Но Маркс, Шнейдер и Шаппер оставались на свободе, Лассаль же сидел в дюссельдорфской тюрьме; а ведь Code d'instruction criminelle {Уголовно-процессуальный кодекс} предписывает, что дела арестованных должны рассматриваться в первую очередь!

Лассалю оказывали в тюрьме совершенно особое предпочтение. «Neue Rheinische Zeitung» довольно часто имела возможность сообщать о примерах деликатного обращения прислужников королевско-прусской юстиции с Лассалем. В то время как Кантадор пользовался всевозможными льготами — ведь у Кантадора, несмотря на его политические выступления, было много друзей среди дюссельдорфской буржуазии, — Лассалю пришлось еще раз испытать, какому тираническому произволу подвержен королевско-прусский подследственный заключенный. Не говоря уже о более мелких притеснениях, напомним лишь о том грубом обращении, которое позволил себе по отношению к Лассалю директор тюрьмы г-н Моррет в присутствии судебного следователя г-на Эбермейера {см. http://lugovoy-k.narod.ru/marx/06/061.htm} (который осчастливил нас теперь своим пребыванием здесь, в Кёльне). Лассаль направил жалобу в прокуратуру; генеральный прокурор г-н Николовиус вынес решение: данный поступок не является ни преступлением, ни проступком и поэтому судебному преследованию не подлежит!

Напомним далее о предписанных врачом крайне необходимых для здоровья Лассаля прогулках, на которые прокуратура дала свое согласие, в то время как власти запретили их, хотя согласно закону подследственный заключенный находится не в ведении властей, а целиком и полностью в ведении прокуратуры.

Трудности, с которыми приходилось сталкиваться, чтобы получить доступ в тюрьму к Лассалю, отговорки, увертки и т. д. знакомы каждому, кто хоть раз пытался проникнуть внутрь дюссельдорфского «заведения».

Наконец, следствие закончилось, и дело должно было перейти в судебную палату. Тогда еще было достаточно времени, чтобы вынести разбирательство на последнюю сессию суда присяжных, которая состоялась в феврале и марте. Но этого решили избежать во что бы то ни стало. Когда материалы были переданы заместителю обер-прокурора, «его милости» г-ну фон Аммону I, на его окончательное заключение, г-н Аммон внезапно извлек письмо Лассаля к некоему Штангиру, земледельцу в округе Альтенкирхен, чтобы на этом основании выдвинуть новое обвинение. Но это письмо уже несколько недель преспокойно пролежало в конторке у г-на Аммона, которому тогда и в голову не пришло приложить его к материалам в качестве нового пункта обвинения. И вот когда все было готово, незадолго до сессии суда присяжных, г-н Аммон появляется с письмом. Тут, разумеется, потребовалось допросить новых свидетелей, и разбирательство было отложено на несколько недель. А этого времени как раз и было достаточно для того, чтобы помешать рассмотрению дела Лассаля на предстоявшей тогда сессии суда присяжных.

Письмо, которое г-н Аммон, как он сам признался, уже долгое время держал в конторке, было, впрочем, столь незначительным, что ни судебная палата, ни обвинительный сенат не обратили на него внимания и не отнесли его к доказательствам виновности!

Одним словом, суда присяжных удалось счастливо избежать, а следующая сессия начиналась лишь в мае. Депутации одна за другой направлялись к генеральному прокурору, г-ну Николовиусу, и просили об ускорении дела или назначении вне­очередной сессии суда присяжных. Г-н Николовиус обещал сде­лать все возможное и заявил, что шести месяцев Лассаль ни в коем случае не просидит. И что же! До шести месяцев недостает всего лишь около двух недель.

Судебная палата вынесла, наконец, решение: дело о всех трех обвиняемых передать в обвинительный сенат. Но тут возникло затруднение: были уверены, что во всем дюссельдорфском судебном округе не удастся найти присяжных, которые осудили бы г-на Кантадора. Однако для того, чтобы освободить Кантадора, пришлось бы заодно оправдать и Лассаля, причем оправдать тем самым людям, которые при других обстоятельствах осудили бы его. А именно в осуждении Лассаля были заинтересованы власти в Дюссельдорфе, министерство и даже высокая и высочайшая камарилья. Вражда к Лассалю «и перед троном не смолкает».

И вот что происходит: «Обвинительный сенат прекращает процесс против Кантадора и выпускает его на свободу, а Лассаль и Вейерс остаются под арестом и должны предстать перед судом присяжных».

А ведь против Кантадора было выдвинуто то же самое обвинение, что и против Лассаля, за исключением одной-единственной речи, которую Лассаль произнес в Нёйссе.

И тогда выхватывают как раз эту речь в Нёйссе, и за нее предают Лассаля суду присяжных.

Напомним коротко о всем ходе событий.

В то время, когда каждый день могла разразиться открытая борьба между блаженной памяти Национальным собранием и короной, город Дюссельдорф был, как известно, одним из самых крупных центров агитации в Рейнской провинции. Гражданское ополчение было здесь полностью на стороне Национального собрания и, кроме того, возглавлялось демократом. Оно было готово превратить пассивное сопротивление в активное, как только к этому будет дан сигнал из Берлина. Оружие и боеприпасы были налицо. Лассаль и Кантадор стояли во главе всего движения. Они не только призывали граждан вооружиться для борьбы против министерства Мантёйфеля, они осуществляли вооружение на деле. Здесь, в Дюссельдорфе находился центр их деятельности. Стало быть, здесь и произошло это преступление, если преступление действительно имело место. А где оно произошло, по утверждению обвинения? Не в Дюссельдорфе, а — в Нёйссе!!

Лассаль был в Нёйссе на собрании и призывал к отправке вооруженного подкрепления в Дюссельдорф. Этот призыв не имел даже никаких последствий, потому что до борьбы дело не дошло. Должно быть, в этом и заключается преступление Лассаля!

Следовательно, Лассаль должен предстать перед судом присяжных не из-за своей основной деятельности, не из-за действительного вооружения и не из-за действительного восстания, которое вот-вот могло разразиться в Дюссельдорфе. В этом не нашли никакого «преступления». Даже обвинительный сенат, несмотря на всю свою старческую дряхлость, вынужден был признать это. Мнимое преступление состоит в абсолютно случайном, совершенном мимоходом поступке, целиком зависящем от главного действия в Дюссельдорфе и без него не имеющего никакого смысла, — оно состоит не в организации вооруженных сил для борьбы против правительства в Дюссельдорфе, а в призыве к жителям Нёйссе поддержать эту организацию!

Но, конечно, Кантадора не было в Нёйссе, когда Лассаль произносил эту ужасную речь; Кантадор не призывал жителей Нёйссе к вооруженному сопротивлению, Кантадор всего только организовывал жителе!! Дюссельдорфа для вооруженного сопротивления и призывал тамошнее гражданское ополчение, которое само является частью вооруженных сил правительства, к сопротивлению правительству. В этом состоит различие, и поэтому Кантадора освободили, а Лассаля оставили под арестом до нынешней сессии суда присяжных.

Но это еще не все. Лассаль, кроме того, прямо призывал земледельца Штангира к отправке вооруженного подкрепления в Дюссельдорф. Письмо это приложено к материалам следствия и дословно приводится в обвинительном заключении (см. «Neue Rheinische Zeitung», №277, 2-й выпуск). Разве в обвинительном заключении это письмо рассматривается как основание для предания Лассаля суду присяжных? Ничего подобного. Даже судебная палата, выдвинувшая все-таки против Лассаля девять пунктов обвинения, из которых обвинительный сенат восемь отменил, не додумалась до того, чтобы к их числу отнести и это письмо. И вот, оказывается, это письмо заключает в себе точно такое оке мнимое «преступление», какое Лассаль совершил в Нёйссе.

Редко фабриковалось что-нибудь более непоследовательное, противоречивое, непостижимое, чем решение обвинительного сената о передаче дела в суд.

При этом особенно достойно внимания следующее: согласно решению самого кёльнского сената, во всей той агитации, которая велась в Дюссельдорфе в ноябре прошлого года, в прямом призыве к оказанию сопротивления министерству, в вооружении, в приобретении боеприпасов, в прямой и открытой оппозиции гражданского ополчения правительству, в клятве гражданского ополчения с оружием в руках бороться против правительства в защиту Национального собрания — во всем этом не заключается никакого преступления. Кёльнский обвинительный сенат заявил это.

В этом отношении сенат, таким образом, сходится во мнении с кёльнской судебной палатой и даже с кёльнской прокуратурой. Во время следствия по делу Рейнского окружного комитета они оба преспокойно умолчали о призыве к вооружению против «врага», оставили в стороне уголовный казус и исходили лишь из подлежащего суду исправительной полиции факта призыва к мятежу, факта, который рассматривался судом присяжных лишь потому, что призыв этот был сделан через печать.

С Лассалем же поступили намного хитрее. Сначала возбудили уголовное преследование, а суд исправительной полиции оставили про запас. И на случай, если Лассаль за произнесенную в Нёйссе речь будет оправдан, его предали суду исправительной полиции за призыв к сопротивлению чиновникам (к мятежу), содержавшийся в двух дюссельдорфских речах.

Следует напомнить здесь лишь о процессе Рейнского окружного комитета. Случай совершенно аналогичный. На этом процессе рассматривался вопрос о том, было ли налицо преступление (такое же, в котором обвиняется Лассаль) или его вовсе не было, и было признано, что нельзя призывать к оказанию вооруженного сопротивления правительству, не призывая в то же время к оказанию сопротивления всем тем отдельным чиновникам, которые и составляют правительство. Присяжные вынесли оправдательный приговор.

Лассаль окажется в том же положении, когда он после несомненного оправдания судом присяжных предстанет перед судом исправительной полиции. А тем временем придумают предлог для продления ареста, и тогда суд исправительной полиции не попадет в столь затруднительное положение, как присяжные!

Завтра мы займемся самим обвинительным заключением и на его основе приведем новое доказательство смехотворности всей этой судебной процедуры.

Написано Ф. Энгельсом 1 мая 1849г.

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» №287, 2 мая 1849г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого