ЛАССАЛЬ

I

Кёльн, 10 февраля. Мы обещали вчера {см. http://lugovoy-k.narod.ru/marx/06/058.htm} вернуться к вопросу о Лассале. Вот уже 11 недель Лассаль сидит в дюссельдорфской тюрьме, и только теперь закончено следствие по поводу простых фактов, которых никто не отрицает, только теперь судебная палата выносит решение. Дело благополучно довели до того, что если судебная палата и обвинительный сенат пожелают руководствоваться максимальными законными сроками, они смогут затянуть дело до окончания предстоящей сессии дюссельдорфского суда присяжных и осчастливить узника добавочными тремя месяцами предварительного заключения!

И какого предварительного заключения!

Известно, что недавно депутация различных демократических союзов Кёльна вручила генеральному прокурору Николовиусу подписанный несколькими тысячами граждан адрес, в котором изложена просьба: 1) об ускорении следствия по делу дюссельдорфских политических узников, 2) о приличном обращении с ними во время предварительного заключения. Г-н Николовиус обещал по возможности принять во внимание эти справедливые требования.

Но вот пример того, как в дюссельдорфской тюрьме считаются с г-ном генеральным прокурором, с законами и с самыми обыкновенными требованиями приличия.

Один тюремный надзиратель позволил себе 5 января по отношению к Лассалю грубую брань, а в довершение этого отправился к начальнику и пожаловался ему, что Лассаль будто бы ему нагрубил.

Час спустя начальник в сопровождении судебного следователя появляется в камере Лассаля и, не здороваясь с ним, делает ему выговор по поводу происшедшего. Лассаль прерывает его замечанием, что среди воспитанных людей принято здороваться, когда входят к кому-нибудь в комнату, и что он считает себя вправе требовать от начальника этой вежливости.

Г-ну начальнику показалось, что это уж слишком. В бешенстве он наступает на Лассаля, оттесняет его к окну и, энергично жестикулируя, кричит, что есть мочи:

 

«Слушайте, вы здесь мой арестант и ничего больше; вы должны подчиняться тюремным правилам, а если вам это не нравится, то я прикажу бросить вас в карцер, а может быть, с вами произойдет и что-нибудь похуже!»

 

Тогда и Лассаль вышел из себя и заявил начальнику, что он не имеет никакого права наказывать его на основании тюремных правил, так как он — подследственный заключенный; что крик ничему не поможет и ничего не доказывает; что хотя это здание и тюрьма, здесь все же его комната, и если начальник (указывая на него пальцем) входит сюда к нему, то он должен здороваться с ним.

Тут начальник совсем потерял голову. Он бросился на Лассаля, замахнулся на него рукой и закричал:

 

«Не тычьте своим пальцем, а то я сейчас же собственноручно дам вам пощечину, чтобы...»

 

Лассаль тотчас же пригласил судебного следователя быть свидетелем этого неслыханно грубого обращения и отдал себя под его защиту. Судебный следователь попытался успокоить начальника, но это удалось только после того, как последний снова неоднократно повторил свою угрозу надавать Лассалю пощечин.

После такой назидательной сцены Лассаль обратился к государственному прокурору фон Аммону с предложением возбудить дело против начальника тюрьмы г-на Моррета. Действительно, насильственные действия начальника представляют собой не только грубое обращение и тяжелое оскорбление, но также и превышение власти.

Г-н фон Аммон ответил, что следствие по поводу превышения власти со стороны тюремных чиновников не может возбуждаться без предварительного разрешения административных властей, и рекомендовал Лассалю обратиться к правительству. Он сослался при этом на какой-то старый королевский указ 1844 года.

Статья 95 октроированной так называемой конституции гласит:

 

«Не требуется предварительного разрешения властей для судебного преследования гражданских или военных чиновников за нарушение закона, совершенное ими путем превышения служебных полномочий».

 

Статья 108 той же хартии определенно отменяет все законы, находящиеся в противоречии с этой статьей. Но тщетно ссылался Лассаль в обращении к государственному прокурору на статью 95 — г-н фон Аммон упорно настаивал на своей точке зрения в споре о подсудности и отделался от него таким милым замечанием: «Вы, по-видимому, забываете, что являетесь подследственным заключенным!»

Разве мы не были правы, говоря, что так называемая конституция направлена только против нас, а совсем не против господ чиновников?

Итак, угроза пощечинами, карцером и телесным наказанием — ибо это и есть то «худшее», что оставляет про запас г-н Моррет, — таково обещанное депутации «приличное обращение» с политическими заключенными!

Заметим кстати, что, согласно закону, тюрьмы предварительного заключения обязательно должны быть отделены от исправительных тюрем и что заключенные в тюрьмах предварительного заключения должны подвергаться совершенно другому режиму, чем заключенные, отбывающие наказание. Но в Дюссельдорфе нет особой тюрьмы предварительного заключения, и подследственные заключенные, после того как их незаконно сажают в исправительную тюрьму, должны вдобавок подчиняться правилам для осужденных, могут быть брошены в карцер и подвергнуты телесному наказанию! Чтобы добиться этой похвальной цели в отношении Лассаля, г-н Моррет созвал дисциплинарную комиссию, которая должна преподнести г-ну Лассалю эти удовольствия. А господа следователи и прокуроры, по-видимому, спокойно относятся ко всему этому или же прячутся за споры о подсудности!

Лассаль обратился к генеральному прокурору. Мы, со своей стороны, предаем гласности все дело, чтобы голос общественности поддержал жалобу заключенного.

Впрочем, мы слышали, что одиночное заключение Лассаля, наконец, прекращено, и он, по крайней мере, помещен в одну камеру с Кантадором.

 

II

Кёльн, 3 марта. Всем еще памятно такое нашумевшее дело: одна несчастная девушка была предана суду присяжных по обвинению в детоубийстве. Присяжные оправдали ее. После этого ее предали суду исправительной полиции за сокрытие беременности. Под всеобщий смех публики постановление судебной палаты о предании суду было кассировано.

Дюссельдорфская судебная палата идет по следам своей прославившейся предшественницы.

Постановлением дюссельдорфской судебной палаты от 22 февраля Лассаль, Кантадор и Вейерс преданы суду присяжных по обвинению в произнесении мятежных речей. Против этого нам возразить нечего. Но постановлением той же самой судебной палаты Лассалъ предается еще вторично суду исправительной полиции на том основании, что в речи в Нёйссе он будто бы призывал к «насильственному сопротивлению чиновникам» (преступление, предусмотренное статьями 209, 217). Констатируем прежде всего факты.

В числе обстоятельств, которыми мотивируется предание Лассаля суду присяжных, фигурирует та же самая речь в Нёйссе. Судебная палата указывает на то, что в этой речи он «призывал к вооружению против государственной власти» (преступление, предусмотренное статьями 87, 91, 102).

Таким образом, за одну и ту же речь Лассаль предается один раз суду присяжных, а второй раз — суду исправительной полиции. Если присяжные его оправдают, то он будет осужден судом исправительной полиции. А если суд исправительной полиции не осудит его, то он во всяком случае останется в предварительном заключении до тех пор, пока суд исправительной полиции его не оправдает. Каков бы ни был приговор присяжных — Лассаль остается лишенным свободы, и прусское государство спасено.

Повторяем, за одну и ту же речь Лассаль предается дюссельдорфской судебной палатой один раз суду присяжных, а второй раз суду исправительной полиции. Это тот же самый факт.

Но дело не только в этом.

Если в речи я «призываю к вооружению против государственной власти», то разве не само собой разумеется, что я призываю к «насильственному сопротивлению чиновникам»? Ведь существование государственной власти находит свое выражение именно в ее чиновниках, армии, администрации, судьях. Если отвлечься от этого ее физического воплощения, она представляет собой лишь тень, воображение, простое название. Низвержение правительства невозможно без насильственного противодействия его чиновникам. Если я призываю в речи к революции, то мне излишне добавлять: «оказывайте насильственное противодействие чиновникам». Следуя методу дюссельдорфской судебной палаты, надо было бы всех без исключения, преданных суду присяжных по статьям 87, 102 за подстрекательство к свержению правительства, привлекать затем к суду исправительной полиции по статьям 209, 217.

И разве в Code d 'instruction criminelle нет статьи, гласящей:

 

«Toute personne acquittée légalement ne pourra plus être reprise ni accusée à raison du meme délit»?

 

Что в переводе означает:

 

«Лицо, законно оправданное, не может быть снова привлечено к суду или обвинено за то же правонарушение».

 

Но дело нисколько не меняется от того, предают ли меня после оправдательного приговора присяжных за то же самое правонарушение суду исправительной полиции или же заранее кассируют приговор присяжных тем, что заранее 1) предают меня суду присяжных и 2) одновременно за то же правонарушение привлекают к суду исправительной полиции.

Мы спрашиваем дюссельдорфскую судебную палату, не притупилась ли ее юридическая проницательность от чрезмерного патриотического рвения? Мы спрашиваем судебного следователя Эбермейера, совершенно ли он свободен от личной вражды к Лассалю? Мы спрашиваем, наконец, некоего чиновника дюссельдорфской прокуратуры, не сказал ли он: «Оправдание Кантадора и Вейерса не имеет для нас большого значения, но Лассаля мы во что бы то ни стало должны удержать в своих руках».

Сомневаемся, чтобы у Лассаля было такое же стремление оказаться на долгие времена занесенным в инвентарь «подданных государства» par excellence {по преимуществу}.

Дело Лассаля важно для нас не только потому, что речь идет о свободе и правах нашего согражданина, одного из наших партийных друзей. Оно важно прежде всего потому, что здесь речь идет о том, должна ли исключительная компетенция суда присяжных в отношении политических преступлений разделить участь всех так называемых мартовских завоеваний или нет, смогут ли и впредь состоящие на жалованье судейские чины низводить по своему произволу не состоящий на жалованье суд присяжных до роли только фиктивного суда — смогут пи они, в случае, если присяжные не признают какой-либо факт политическим преступлением или правонарушением, тотчас же передавать его, как обычное правонарушение, на рассмотрение суда исправительной полиции? Зачем вообще изъяли эти преступления и правонарушения из компетенции обычных судов и передали их суду присяжных? Предполагалось, очевидно, невзирая на честь и щепетильность состоящих на жалованье судей, что в политических процессах они защищают что угодно, но только не интересы обвиняемого. Мы еще вернемся к этой теме {см. http://lugovoy-k.narod.ru/marx/06/099.htm}.

Написано К. Марксом 10 февраля и 3 марта 1849г.

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» №№219 и 237; 11 февраля и 4 марта 1849г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого