К. Маркс. СЛАДЕНЬКИЕ РЕЧИ

 

Нота Луи-Наполеона от 27 апреля, направленная через его дипломатических представителей правительствам Европы, а также его обращение от 3 мая к своему Законодательному корпусу показывают, что император вполне отдает себе отчет, насколько широко распространены подозрения относительно мотивов и конечных целей вмешательства в дела Италии и всеми силами стремится рассеять их. В ноте он стремится доказать, что в вопросе этого вмешательства он действовал все время только в согласии с Англией, Пруссией и Россией, представляя дело таким образом, что все эти державы так же, как и он, не удовлетворены положением в Италии, одинаково убеждены в опасностях, вытекающих из распространившегося там недовольства и проводимой там тайной агитации, и в равной степени стремятся предупредить неизбежный кризис посредством разумной предосторожности. Но когда он ссылается в качестве доказательства на миссию лорда Каули в Вену, на предложение России созвать конгресс и на поддержку Пруссией этих мер, он, по-видимому, забывает о том, что главной целью этих мероприятий была отнюдь не Италия, что их целью и импульсом к ним был наметившийся разрыв между Австрией и Францией, по сравнению с которым недовольство и волнения в Италии потеряли свое значение.

Только внезапное проявление особого интереса со стороны Наполеона к делам Италии придало в глазах других европейских держав чрезвычайную важность итальянскому вопросу. Хотя Австрия первой начала военные действия, остается непреложным фактом, что, не будь подстрекательства Сардинии со стороны Наполеона, — подстрекательства, в котором ни Пруссия, ни Англия не принимала участия, — а также шагов, предпринятых Сардинией вследствие этого, не было бы никаких оснований думать, что военные действия будут начаты. В действительности Франция отнюдь не предлагала свое сотрудничество для дружеского урегулирования совместно с другими державами спора между Австрией и Сардинией; нельзя пройти мимо того факта, что только тогда, когда Франция по существу ввязалась в этот конфликт, другие державы сочли нужным более серьезно заинтересоваться им, при этом уже не как итальянским, а как общеевропейским вопросом. Именно то обстоятельство, что только одна Франция чувствует себя призванной стать на защиту Сардинии против нападения Австрии, противоречит мнению, которое пытаются утвердить, будто в итальянском вопросе Франция действовала исключительно в сотрудничестве с другими державами. Как в этой ноте, так и в своем обращении к Законодательному корпусу французский император особенно настойчиво отрицает всякое личное честолюбие, всякое стремление к завоеваниям, какое-либо желание установить французское влияние в Италии. Он хочет, чтобы поверили, что он посвящает себя исключительно установлению итальянской независимости и восстановлению того равновесия сил, которое было нарушено благодаря преобладанию Австрии. Те, кто помнят заявления, сделанные императором, и клятвы, данные им тогда, когда он был президентом Французской республики, едва ли будут склонны слепо верить одним только его декларациям; и даже эти его попытки успокоить страхи и рассеять подозрения Европы содержат намеки, в значительной степени рассчитанные на то, чтобы произвести обратное действие.

Никто не может сомневаться в том, что Луи-Наполеон в настоящий момент искренне желает предотвратить какое-либо вмешательство со стороны Англии и Германии в его войну против Австрии. Но этого далеко не достаточно, чтобы доказать, что он стремится лишь к тому, чтобы урегулировать итальянский вопрос. Предположим, что он стремится к гегемонии над Европой. В этом случае он, конечно, предпочел бы воевать с различными державами поодиночке. Он удивляется возбуждению, царящему в некоторых государствах Германии, хотя это возбуждение вызвано теми же самыми причинами, которыми он объясняет свою собственную поспешность, с какой бросается на помощь Сардинии.

Если Франция граничит с Сардинией, связана с ней старыми традициями, общностью происхождения и недавно заключенным с ней союзом, то между Германией и Австрией существуют такие же и даже более тесные связи. Если Наполеон не хочет ждать, чтобы не очутиться лицом к лицу перед совершившимся фактом, а именно — перед победой Австрии над Сардинией, то и немцы также не намерены ждать, пока полная победа Франции над Австрией станет совершившимся фактом. Что Луи-Наполеон стремится унизить Австрию, по крайней мере изгнать ее из Италии, этого он не отрицает. Правда, он отрицает какое-либо намерение приобрести итальянскую территорию или влияние в Италии, заявляя, что целью войны является восстановление независимой Италии, а не навязывание ей смены хозяев. Но представьте себе, что итальянские правительства, независимость которых по отношению к Австрии предполагается восстановить, стали бы тревожить — как это, по всей вероятности, и будет — те, кого Луи-Наполеон изображает как «подстрекателей к беспорядкам и неисправных членов старых клик». Что же тогда?

 

«Франция», — говорит Луи-Наполеон, — «показала свою ненависть к анархии».

 

Этой самой ненависти к анархии, по его заявлению, он обязан своей нынешней властью. В этой ненависти к анархии он нашел оправдание для разгона Национального собрания, для нарушения своих собственных клятв, для свержения республиканского правительства военной силой, для уничтожения всякой свободы печати, для ссылки в изгнание или отправки в Кайенну всех противников своей неограниченной диктатуры. Не может ли подавление анархии сослужить ему такую же хорошую службу и в Италии? Если «подавление подстрекателей к беспорядкам и неисправимых членов старых клик» оправдывало уничтожение свободы во Франции, не может ли это точно так же послужить благовидным предлогом для уничтожения независимости Италии?

Написано К. Марксом около 6 мая 1859г

Печатается по тексту газеты

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» №5639, 18 мая 1859г в качестве передовой

Перевод с английского