Ф. Энгельс. ПО И РЕЙН

I

С начала этого года лозунгом большей части германской печати стала формула: Рейн надо оборонять на реке По.

Этот лозунг находил свое полное оправдание ввиду военных приготовлений и угроз Бонапарта. Верным инстинктом в Германии почувствовали, что если По для Луи-Наполеона только предлог, то основной его целью при всех обстоятельствах должен быть Рейн. Пожалуй, только война за установление границы на Рейне может послужить бонапартизму громоотводом против обоих элементов, угрожающих ему внутри Франции: против «патриотического избытка сил» {Гейне. «На прибытие ночного сторожа в Париж» (цикл «Современные стихотворения»)} революционных масс и против бурлящего недовольства «буржуазии». Одним это дало бы задачу национального значения, другим — перспективу на завоевание нового рынка. Поэтому разговоры об освобождении Италии не могли в Германии никого ввести в заблуждение. Это был случай, о котором старая пословица говорит: бьют по мешку, но имеют в виду осла. Если Италия была вынуждена изображать мешок, то Германия не имела на этот раз никакого желания играть роль осла.

Таким образом, удерживать за собой реку По в данном случае означало бы только то, что Германия, находясь под угрозой нападения, при котором дело в конечном счете касается захвата нескольких ее лучших провинций, никоим образом не может думать о том, чтобы уступить без боя одну из сильнейших, если не самую сильную из своих военных позиций. В этом смысле, конечно, вся Германия всерьез заинтересована в обороне По. Накануне войны, как и во время самой войны, обычно овладевают каждой пригодной позицией, с которой можно угрожать врагу и вредить ему, и не занимаются нравоучительными размышлениями о том, совместимо ли это с вечной справедливостью или с принципом национальности. Тогда защищают только свою шкуру.

Однако эта постановка вопроса о защите Рейна на реке По весьма отлична от стремления очень многих германских военных и политиков объявить По, т. е. Ломбардию и Венецианскую область, стратегически необходимым дополнением и, так сказать, неотъемлемой частью Германии. Эта точка зрения была выдвинута и теоретически защищалась особенно со времени итальянских походов 1848 и 1849 годов; ее доказывали генерал фон Радовиц в соборе св. Павла и генерал фон Виллизен в своей книге «Итальянский поход 1848г». В неавстрийской Южной Германии эту же тему с пристрастием, граничащим с вдохновением, развивал баварский генерал фон Хайльброннер. Главный аргумент, выдвигаемый во всех этих случаях, был всегда политического характера: Италия совершенно не в состоянии оставаться независимой; в Италии должны господствовать либо Германия, либо Франция; если бы сегодня австрийцы убрались из Италии, то завтра в долине Эча и у ворот Триеста появились бы французы, и вся южная граница Германии была бы обнажена перед «исконным врагом». Поэтому Австрия от имени и в интересах всей Германии удерживает Ломбардию.

Как видим, военные авторитеты, высказывавшиеся за эту точку зрения, принадлежат к числу наиболее видных в Германии. Несмотря на это, мы должны самым решительным образом выступить против них.

Для аугсбургской «Allgemeine Zeitung», которая взяла на себя задачу быть официальной защитницей германских интересов в Италии, эта точка зрения стала символом веры, защищаемым с подлинным фанатизмом. Несмотря на свою ненависть к евреям и туркам, эта христианско-германская газета готова скорее сама подвергнуться «обрезанию», чем допустить таковое по отношению к «германским» областям в Италии. То, что пускающимися в политику генералами защищается, в конце концов, лишь как прекрасная военная позиция в руках Германии, то для аугсбургской «Allgemeine Zeitung» является важнейшей составной частью определенной политической теории. Мы имеем в виду теорию так называемой «великой среднеевропейской державы», союзного государства, образованного из Австрии, Пруссии и остальной Германии под гегемонией Австрии; Венгрия и славяно-румынские страны вдоль Дуная должны быть германизированы с помощью колонизации, школ и осторожно применяемого принуждения — тем самым центр тяжести всего этого комплекса стран все более и более переносится на юго-восток, в Вену; кроме того должны быть завоеваны вновь Эльзас и Лотарингия. Эта «великая среднеевропейская держава» должна быть своего рода возрождением Священной Римской империи германской нации и, по-видимому, среди прочих целей должна иметь также в виду присоединение, в качестве вассальных государств, бывших Австрийских Нидерландов, а также Голландии. Немецкое отечество в этом случае раскинулось бы почти вдвое шире тех пределов, где ныне звучит немецкая речь; если это все действительно осуществится, то Германия станет арбитром и господином Европы. Судьба уже позаботилась о том, чтобы все это могло осуществиться. Романские народы быстро вырождаются: испанцы и итальянцы окончательно погибли; французы в данный момент также переживают распад. С другой стороны, славяне совершенно неспособны создать подлинное современное государство и они ходом всемирной истории предназначены к германизации, причем омоложенной Австрии опять-таки отводится роль главнейшего орудия провидения. Таким образом, лишь германские народы сохраняют моральную силу и способность к историческому творчеству, причем из них англичане так глубоко погрязли в своем островном эгоизме и материализме, что от их влияния, от их торговли и промышленности приходится отгораживаться высокими охранительными пошлинами, создав на европейском материке своего рода рациональную континентальную систему. Таким образом, у строгой германской добродетели и у юной «среднеевропейской державы» имеется абсолютно все, чтобы в течение короткого времени захватить мировое господство на суше и на море и открыть новую историческую эру, когда Германия, наконец, после долгого перерыва, снова станет играть первую скрипку, под которую будут плясать остальные народы.

Французам и русским — подвластна земля,

Британцам — море покорно,

Но в царстве воздушном мечтательных грез

Немецкая мощь бесспорна {Гейне. «Германия. Зимняя сказка», глава VII}.

Мы отнюдь не собираемся заниматься здесь обсуждением политической стороны этих патриотических фантазий. Мы обрисовали их в нескольких словах лишь в общей связи для того, чтобы впоследствии никто не мог воспользоваться всем этим великолепием как новым аргументом для подтверждения необходимости «германского» господства в Италии. Здесь нас интересует только военная сторона вопроса, а именно, нуждается ли Германия для своей обороны в постоянном господстве над Италией и, в частности, в полном военном обладании Ломбардией и Венецианской областью?

Этот вопрос с чисто военной точки зрения можно сформулировать следующим образом: нужно ли Германии для обороны своей южной границы обладание реками Эч, Минчо и нижним По с предмостными укреплениями Пескьерой и Мантуей?

Прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, мы должны твердо запомнить следующее: когда мы здесь говорим о Германии, то мы понимаем под этим названием единое государство, руководство вооруженными силами и действия которого осуществляются из одного центра; мы представляем себе Германию не как какой-то воображаемый, но как реально существующий политический организм. При иных предпосылках не может быть вообще речи о каких бы то ни было политических или военных потребностях Германии.

II

В течение целых столетий Северная Италия, еще в большей мере, чем Бельгия, являлась полем сражения, на котором велись войны между французами и немцами. Обладание Бельгией и долиной реки По является необходимым условием для нападающего, независимо от того, идет ли речь о немецком вторжении во Францию или о французском вторжении в Германию; только обладание этими странами вполне гарантирует тыл и фланги вторгающейся во Францию или Германию армии. Только в случае полнейшего нейтралитета Бельгии и Северной Италии можно было бы говорить об исключении из указанного правила, но такого случая до сих пор еще никогда не бывало.

Если еще со времени битвы под Павией на полях сражения в долине По косвенным образом решалась судьба Франции и Германии, то судьба Италии в этих боях решалась там прямо и непосредственно. С появлением в новое время больших постоянных армий, при непрерывно возрастающей силе Германии и Франции, при политическом распаде Италии, собственно древняя Италия, Италия к югу от Рубикона, потеряла какое бы то ни было военное значение, и обладание древней Цизальпинской Галлией неизбежно влекло за собой господство над всем узким, вытянутым в длину Апеннинским полуостровом. Наиболее густо населенными местностями были бассейны По и Эча, генуэзское, романьольское и венецианское побережье; в этих районах сосредоточились самое цветущее земледелие, наиболее развитая промышленность и наиболее оживленная торговля Италии. Полуостров, т. е. Неаполь и Папская область, оставался относительно стабильным в своем общественном развитии; с военной точки зрения эти области уже в течение столетий не играли никакой роли. Тот, кто владел долиной реки По, отрезывал сухопутные сообщения полуострова с материком и мог при случае без труда подчинить себе всю Италию. Французы делали это дважды во время революционных войн; тех же результатов добивались два раза и австрийцы за последнее столетие. Поэтому только бассейн рек По и Эч имеет военное значение.

С трех сторон бассейн этих рек охвачен непрерывной цепью Альпийских и Апеннинских гор, а с четвертой — от Аквилеи до Римини — он замыкается Адриатическим морем; сама природа резко очертила этот отрезок территории, по которому По протекает с запада на восток. Южная или апеннинская граница этой области в данном случае нас не интересует, но зато тем более нас интересует северная граница, альпийская. К ее снежным хребтам лишь в немногих местах ведут шоссейные дороги, даже дорог для колесного и вьючного транспорта, а также пешеходных троп имеется ограниченное число; длинные дефиле долин ведут к перевалам через высокие горы.

Германская граница охватывает Северную Италию от устья Изонцы до Штильфского перевала, отсюда до Женевы тянется граница Швейцарии, а от Женевы до устья Вара Италия соприкасается с Францией. По мере движения с востока на запад, от Адриатического моря к Штильфскому перевалу, каждый следующий проход через горы ведет все глубже в сердце бассейна По и, следовательно, обходит все лежащие к востоку позиции итальянской или французской армий. Пограничная линия по реке Изонца может быть обойдена также через ближайший с запада проход Карфрейт (Капоретто) в направлении на Чивидале. Понтафельский перевал дает возможность обойти позицию у Тальяменто, которую также можно атаковать с фланга через два нешоссированных прохода из Каринтии и Кадоры. Перевал Бреннер обходит линию Пьяве через перевал Пёйтельштейн от Брунека на Кортина д'Ампеццо и Беллуно; линию реки Бренты можно обойти через Валь-Сугану на Бассано, линию реки Эч — по долине этой реки. Позицию на Кьезе можно обойти через Джудикарие, позицию на Ольо — по нешоссированному пути через Тонале и, наконец, всю область к востоку от Адды — через Штильфский перевал и Вальтеллину.

Поэтому можно сказать, что при таком выгодном стратегическом положении действительное обладание равниной вплоть до реки По для нас, немцев, может быть совершенно безразличным. Где бы, при равенстве сил, ни расположилась неприятельская армия — к востоку от Адды или к северу от По, все ее позиции могут быть обойдены. Где бы она ни перешла По или Адду, она везде подставляет свои фланги под удар: если она расположится к югу от По, то ее сообщение с Миланом и Пьемонтом оказывается под угрозой, если она отойдет за Тичино, тогда она рискует потерять связь со всем полуостровом. Наконец, если бы она отважилась перейти в наступление на Вену, то она в любое время могла быть отрезана и вынуждена принять сражение тылом к неприятельской стране и фронтом к Италии. Если бы она потерпела поражение, то это было бы второе Маренго, в котором французы и немцы поменялись бы ролями; если же неудачу в этом сражении потерпели бы немцы, то все же они должны были бы быть круглыми дураками, чтобы упустить возможность отступления к Тиролю.

Сооружение дороги через Штильфский перевал свидетельствует о том, что австрийцы сделали правильные выводы из своего поражения при Маренго. Наполеон построил дорогу через Симплон, чтобы получить безопасный путь в самое сердце Италии; австрийцы дополнили свою систему активной обороны в Ломбардии проведением шоссе от Штильфса на Бормио. Могут сказать, что упомянутый проход лежит на такой высоте, что он непроходим зимой; что весь путь представляет слишком большие затруднения, так как он пролегает на протяжении по крайней мере 50 немецких миль {Немецкая миля равна 7420 метрам} (от Фюссена в Баварии до Лекко на озере Комо) по негостеприимной горной местности; что на этом пространстве придется преодолеть три горных перевала; что, наконец, его легко заградить в длинном дефиле на озере Комо и в самих горах. Попробуем разобраться в этом.

Действительно, из всех проходимых перевалов в цепи Альп этот перевал является самым высоким: он лежит на высоте 8600 футов и зимой сильно заносится снегом. Но, если мы вспомним, например, зимний поход Макдональда 1799—1800гг через Шплюген и Тонале, то не станем придавать такому препятствию слишком большого значения. В Альпах зимой все проходы заносятся снегом, но все же по ним проходят. Реорганизация всей артиллерии, сделавшаяся неотложной со времени изготовления Армстронгом удобной, заряжающейся с казны нарезной пушки, позволит ввести более легкое орудие также в полевую артиллерию и тем самым значительно увеличить ее подвижность. Более серьезным препятствием явится длинный переход в горной местности и следующие один за другим горные перевалы. Штильфский проход находится не на водоразделе рек северного и южного склона Альп, а на водоразделе Адды и Эча,двух рек бассейна Адриатического моря, и чтобы из долины Инна достичь долины Эча, необходимо предварительно преодолеть главную цепь Альп, следуя через Бреннерский или Финстермюнцкий перевалы. Но так как Инн в Тироле течет в общем с запада на восток между двумя горными цепями, то войска, отправленные от Боденского озера и из Баварии, должны перевалить также через северную из этих двух цепей, так что в общем на одном этом пути мы имеем два или три горных перевала. Однако, как бы трудно это ни было, такое препятствие не является решающей помехой для того, чтобы провести таким путем армию в Италию. Трудности этого перехода скоро будут сведены к минимуму благодаря железной дороге в долине реки Инн, уже частью готовой, и благодаря проектируемой железной дороге в долине Эча. Правда, путь Наполеона через Сен-Бернар, от Лозанны до Ивреа, проходил через высокогорные районы лишь на протяжении около 30 миль; но зато дорога от Удине на Вену, по которой Бонапарт наступал в 1797г и по которой в 1809г принц Евгений и Макдональд прошли на соединение с Наполеоном у Вены, пролегает на протяжении более 60 миль по горной местности и ведет также через три альпийских прохода. Путь от Пон-де-Бовуазена, через Малый Сен-Бернар на Ивреа, который, не захватывая Швейцарии, прямо из Франции ведет наиболее глубоко в пределы Италии и, следовательно, наиболее удобен для обхода, также на протяжении 40 миль проходит через высокие горы, точно так же как и дорога через Симплон от Лозанны до Сесто-Календе.

Что же касается возможности запереть дорогу в самом перевале или у озера Комо, то со времени походов французов в Альпах уже менее склонны верить в действительность таких заградительных укрепленных пунктов. Господствующие высоты и возможность обхода делают их почти бесполезными. Многие из них французы брали штурмом, и укрепления в горных проходах никогда не могли всерьез задержать их. Укрепления в проходах, воздвигнутые на итальянском склоне Альп, могут быть обойдены через Чеведале, Монте-Корно и Гавиа, а также через Тонале и Априку. Из Вальтеллины несколько вьючных дорог ведут на Бергамаску, и заграждение в длинном дефиле на озере Комо может быть обойдено частью здесь, частью от Дервио или от Беллано через Валь-Сассину. Тактика горной войны и без того требует движения одновременно несколькими колоннами, и если одна из них прорвется, то обычно цель бывает достигнута.

Что самые трудные перевалы проходимы почти во всякое время года, если только для выполнения этой задачи посланы хорошие войска и решительные генералы, что точно так же самые маловажные, параллельные проходы, даже недоступные для колесного движения, могут быть использованы как хорошие операционные линии, в особенности для обходных движений, и как мало полезны заградительные укрепления в горах — все это лучше всего доказывается походами в Альпах с 1796 по 1801 год. Ни один перевал в Альпах в то время не был еще шоссирован, и, тем не менее, армии переходили горы во всех направлениях. В 1799г Луазон уже в начале марта перешел с французской бригадой по пешеходным тропам через водораздел между реками Рейс и Рейн; в то же время Лекурб перешел через Бернардин и Виамала, оттуда через перевалы Альбула и Юльер (7100 футов высоты) и уже 24 марта путем обхода овладел дефиле Мартинсбрука, в то же время послав Дессоля Мюнстерской долиной через Пиццок и Вормский перевал (пешеходная тропа на высоте в 7850 футов) в долину верхнего Эча, а оттуда в Решен-Шейдек. В начале мая Лекурб отступил снова через Альбулу.

В сентябре того же года последовал поход Суворова, в котором, как выразился на своем сильном и образном языке старый солдат, «русский штык прорвался сквозь Альпы» (Ruskij styk prognal cres Alpow). Большую часть своей артиллерии он послал через Шплюген, обходную колонну направил по Валь-Бленио на Лукманир (пешеходная тропа на высоте 5948 футов) и оттуда через Сикс-Мадун (около 6500 футов) в долину верхнего Рейса, в то же время сам он перешел через Сен-Готард по едва проезжей тогда колесной дороге (высота 6594 фута). 24—26 сентября он штурмом захватил заграждения у Чертова моста; но по прибытии в Альтдорф он оказался перед озером, имея вокруг себя французов; тогда ему не оставалось ничего другого, как подняться по Шехенталь, через Кинцигкульм, в Муотаталь. Прибыв туда, после того как он оставил всю артиллерию и обозы в долине Рейса, он снова увидел перед собой превосходящие силы французов, в то время как Лекурб продолжал следовать по его пятам. Тогда Суворов перешел через Прагель в долину реки Клен, чтобы этим путем достичь рейнской равнины. В Нефельском дефиле он натолкнулся на непреодолимое сопротивление неприятеля, и был вынужден по тропе через проход Паникс, лежащий на высоте 8000 футов, добраться до долины Верхнего Рейна и восстановить свои сообщения с Шплюгеном. Переход начался 6 октября, а 10-го его главная квартира была уже в Иланце. Этот переход был самым выдающимся из всех совершенных до того времени альпийских переходов.

Мы не будем долго останавливаться на переходе Наполеона через Большой Сен-Бернар. Эта операция уступает другим подобным операциям того времени. Время года было благоприятным, и единственно достойным внимания был мастерский способ, который Наполеон применил для обхода заградительного пункта форта Бард.

Напротив, операции Макдональда зимой 1800—1801гг заслуживают особенно лестного упоминания. Имея задание со своим 15-тысячным отрядом, составлявшим левый фланг французской армии, обойти правый фланг австрийцев, стоявших на Минчо и Эче, Макдональд перешел Шплюген (6510 футов) в самый разгар зимы с войсками всех родов оружия. Среди величайших трудностей, часто останавливаемый лавинами и снежными бурями, он провел свою армию с 1 по 7 декабря через перевал и поднялся вверх по Адде через Вальтеллину к Априке. Австрийцы столь же мало испугались зимы в горах. Они удерживали Альбулу, Юльер и Браулио (Вормский перевал) и даже произвели в последнем пункте нападение на французов, захватив в плен отряд спешенных гусар. После того как Макдональд перешел через перевал Априка из долины Адды в долину Ольо, он поднялся по пешеходным тропам на чрезвычайно высокий перевал Тонале и 22 декабря атаковал австрийцев, которые укрепили дефиле в проходе глыбами льда. Так как в этот день его атака была отбита, точно так же как и вторая атака (это было 31 декабря, следовательно он пробыл в горах 9 дней!), то он спустился по Валь-Камоника к озеру Изео, послал конницу и артиллерию по равнине, а с пехотой вновь переправился через три горных хребта, которые ведут к Валь-Тромпия, Валь-Саббия и Джудикарие, куда он и прибыл, в Норо, уже 6 января. Одновременно с этим Бараге д'Илье пришел из долины Инн, через Решен-Шейдек (перевал Финстермюнц), в долину верхнего Эча. Если такие движения были возможны 60 лет тому назад, то чего только не смогли бы мы сделать теперь, когда большая часть проходов имеет отличные шоссейные дороги!

Уже из этого краткого очерка мы видим, что из всех заградительных пунктов только те на некоторое время могут, быть удержаны, которые по недостатку времени или в силу неумения командного состава не были обойдены. Так, например, Тонале стало невозможно удерживать, как только Бараге д'Илье появился в долине верхнего Эча. Прочие кампании доказывают, что заградительные пункты были взяты либо путем обхода, либо часто также посредством штурма. Луциенштейг был два или три раза взят с бою, точно так же как и Мальборг на перевале Понтафель в 1797 и 1809 годах. Тирольские заградительные пункты не задержали ни Жубера в 1797г, ни Нея в 1805 году. Известно утверждение Наполеона, что для обхода можно воспользоваться всякой тропой, по которой может пройти козел. И с того времени ведут войну таким образом, что обходят всякий заградительный пункт.

Поэтому нельзя себе представить, каким образом враждебная немцам армия, при равенстве сил, может в открытом поле защищать Ломбардию, к востоку от реки Адды, против наступающей из-за Альп немецкой армии. Ей остается один лишь шанс — расположиться между существующими крепостями или теми крепостями, которые должны быть заново сооружены, и маневрировать между ними. Эту возможность мы разберем в дальнейшем.

Посмотрим теперь, какими проходами может воспользоваться Франция для своего вторжения в Италию? В то время как немецкая граница полностью охватывает половину Северной Италии, французская представляет собой почти прямую линию с севера на юг и, следовательно, не дает Франции выгод охватывающего положения. Только в случае завоевания Савойи и части генуэзского побережья французы получили бы возможность подготовить обходные движения через Малый Сен-Бернар и через проходы Приморских Альп; влияние этих обходных движений, однако, распространяется лишь до рек Сезии и Бормиды; таким образом, ни Ломбардия, ни герцогства, а тем более самый полуостров не подвергаются опасности обхода со стороны Франции. Только десант в Генуе, который, однако, для крупной армии будет представлять достаточные трудности, мог бы повести к обходу всего Пьемонта. Десант далее на восток, например в Специи, не мог бы уже базироваться на Пьемонт и Францию, а только на полуостров, и поэтому был бы в такой же мере обойден, в какой сам обходил противника.

До сих пор мы рассматривали Швейцарию как страну, находящуюся в состоянии нейтралитета. В том случае, если она была бы втянута в войну, Франция могла бы располагать еще одним проходом, а именно Симплоном (Большой Сен-Бернар, выводящий так же, как и Малый Сен-Бернар, на Аосту, не дает никаких новых выгод, кроме меньшей длины пути). Путь через Симплон выводит к Тичино и открывает поэтому французам Пьемонт. Немцы при подобных обстоятельствах получили бы в свое распоряжение имеющий второстепенное значение Шплюген, который у озера Комо сходится со штильфской дорогой; кроме того, они могли бы использовать Бернардин, влияние которого простирается вплоть до Тичино. Сен-Готардский перевал, в зависимости от обстоятельств, мог быть использован той и другой стороной, но он дает им обеим лишь немного новых выгод флангового положения. Таким образом, мы видим, что сфера действия французского обходного движения через Альпы, с одной стороны, и немецкого, с другой, простирается до нынешней ломбарде пьемонтской границы, т. е. до Тичино. Но если немцы появятся у Тичино, если даже они станут только у Пиаченцы и Кремоны, то они закроют французам сухопутную дорогу на итальянский полуостров. Другими словами, если Франция господствует над Пьемонтом, то Германия господствует над всей остальной Италией.

Немцы располагают еще одним тактическим преимуществом: по всей германской границе, на всех важнейших перевалах, за исключением Штильфского, линия водораздела лежит в немецких пределах. Фелла в Понтафельском проходе имеет свой исток в Каринтии; Бойте в Пёйтельштейнском перевале берет начало в Тироле. В этой последней провинции указанное преимущество имеет решающее значение. Долина верхней Бренты (Валь-Сугана), долина верхней Кьезе (Джудикарие) и большая половина течения Эча находятся в Тироле. Если в каждом отдельном случае, не изучив хорошо данную местность, нельзя окончательно высказаться, действительно ли владение линией водораздела на высокогорных перевалах дает тактические выгоды, то, как общее правило, несомненно, что шансы на командование местностью и на обход находятся на стороне того, кто владеет гребнем горы и частью склона на неприятельской стороне; далее, несомненно, что это дает возможность еще до начала войны сделать наиболее трудные места на второстепенных перевалах проходимыми для всех родов войск, что в Тироле имеет решающее значение для обеспечения сообщения. Если наша территория настолько вклинивается в страну неприятеля, как территория Германского союза в Южном Тироле; если, как в данном случае, оба главных перевала, Бреннер и Финстермюнц, далеко отстоят от неприятельской границы; если, кроме того, важнейшие параллельные проходы, как например, те, которые проходят через Джудикарие и Валь-Сугану, также лежат целиком в немецких пределах, то все это настолько значительно облегчает тактические условия вторжения в Северную Италию, что в случае войны их нужно только разумно использовать, и успех будет обеспечен.

Пока Швейцария остается нейтральной, кратчайшим путем для германской армии, действующей против Италии, является Тироль, а если она перестает быть нейтральной—Тироль и Граубюнден (долина Инна и Рейна). По этому пути в свое время проникали в Италию Гогенштауфены. Ни в каком другом направлении не может нанести быстрые решающие удары в Италии Германия, действующая в военном отношении как единое государство. Однако для этого направления операционной базой служит не внутренняя Австрия, а Бавария и Верхняя Швабия от Боденского озера до Зальцбурга. Так оно и было в течение всего средневековья. Лишь после того, как Австрия утвердилась на среднем Дунае, когда Вена стала центральным пунктом монархии, когда Германская империя распалась и когда в Италии стали вестись уже не германские, а лишь австрийские войны, только тогда была оставлена старая, короткая, прямая дорога от Инсбрука на Верону и от Линдау на Милан, только тогда вместо них стали пользоваться длинным, извилистым и плохим путем от Вены — через Клагенфурт и Тревизо — на Виченцу. Этим путем германская армия раньше пользовалась лишь в случаях крайней необходимости, при отступлении под угрозой со стороны противника, но никак не для наступления.

Пока Германская империя существовала как действительно военная держава, пока соответственно этому базой ее нападения на Италию служили Верхняя Швабия и Бавария, до тех пор она могла стремиться к подчинению Северной Италии по соображениям политическим, но вовсе не по чисто военным. Во время долгих войн за обладание Италией Ломбардия бывала то германской, то независимой, то испанской, то австрийской; но не нужно забывать, что Ломбардия была отделена от Венеции, а Венеция была самостоятельной. И хотя Ломбардия владела Мантуей, однако как раз линия Минчо и область между Минчо и Изонцей не входили в ее границы, т. е. та область, относительно которой нас ныне уверяют, что, не владея ею, Германия не может спать спокойно. Лишь с 1814г Германия (при посредстве Австрии) полностью овладела линией Минчо. И если Германия, как единый политический организм, также и в XVII и XVIII столетиях играла отнюдь не блистательную роль, то это ни в коем случае нельзя приписать тому, что она не обладала линией Минчо.

Во всяком случае идея стратегического округления государств и установления их границ по линиям, удобным для обороны, выступила больше на первый план с того времени, когда французская революция и Наполеон создали более мобильные армии и прошли с этими армиями Европу из конца в конец. Если во время Семилетней войны район операций армии ограничивался только одной провинцией, маневрирование происходило целыми месяцами вокруг отдельных крепостей, позиций или отдельных операционных баз, то теперь в каждой войне приходится принимать во внимание топографию целых стран; то значение, которое раньше придавали отдельным тактическим позициям, принадлежит теперь лишь большим группам крепостей, длинным речным линиям или высоким, резко выраженным горным цепям. И с этой точки зрения такие линии, как линии рек Минчо и Эч, конечно, имеют теперь гораздо большее значение, чем раньше.

Итак, рассмотрим эти линии.

Все реки, которые текут с Альпийских гор к востоку от Симплона по североитальянской равнине в По или прямо в Адриатическое море, образуют вместе с По или сами по себе дугу, обращенную вогнутостью на восток. Благодаря этому защищать их удобнее для армии, стоящей к востоку от каждой из них, чем для армии, стоящей от них к западу. Посмотрите на Тичино, Адду, Ольо, Кьезе, Минчо, Эч, Бренту, Пьяве и Тальяменто: каждая из этих рек, сама по себе или с прилегающей к ней частью По, представляет дугу круга, центр которого лежит к востоку от реки. Благодаря этому армия, стоящая на левом, восточном, берегу этих рек, способна занять позади них центральную позицию, с которой она может в сравнительно короткое время достичь любой подвергшийся атаке пункт по течению реки; она удерживает линию, названную Жомини «внутренней линией», и движется по радиусам или по хорде, в то время как неприятель вынужден маневрировать на более длинных путях, по окружности. Если же армии, стоящей на правом берегу реки. приходится обороняться, то это обстоятельство также становится для нее неблагоприятным: местность благоприятствует врагу в его ложных атаках, а короткие расстояния от отдельных точек периферии, которые так облегчали противнику маневрирование при обороне, дают ему теперь при наступлении решающее превосходство. Таким образом, линии ломбардо-венецианских рек чрезвычайно благоприятствуют именно германской армии как при обороне, так и при наступлении; для итальянской же или итало-французской армии они неблагоприятны. А если к этому еще добавить уже рассмотренное выше обстоятельство, а именно, что тирольские проходы дают возможность обойти все эти линии, то действительно нет никакого основания сомневаться в безопасности Германии даже в том случае, если ни одного австрийского солдата не будет на итальянской земле, так как мы в состоянии овладеть Ломбардией всякий раз, как мы того пожелаем.

Кроме того, эти речные рубежи Ломбардии большей частью весьма незначительны и мало пригодны для серьезной обороны. За исключением самой По, относительно которой мы будем говорить далее, как для Франции, так и для Германии во всем бассейне этой реки имеются только две действительно важные позиции; соответствующие генеральные штабы правильно оценили их силу; они были укреплены и, конечно, будут играть решающую роль в ближайшей войне. В Пьемонте, одной милей ниже Касале, По, течение которой имело до сих пор восточное направление, изгибается и протекает затем три добрых мили на юго-юго-восток, а затем вновь сворачивает на восток. На северном изломе в По впадает с севера Сезия, а на южном с юго-запада — Бормида. В последнюю реку, непосредственно у слияния ее с По, впадают около самой Алессандрии Танаро. Орба и Бельбо, и все они вместе образуют систему речных линий, лучеобразно сходящихся к одному центральному пункту, очень важный узел которых прикрыт укрепленным лагерем Алессандрии. Из Алессандрии армия может по желанию оперировать на любом из берегов этих маленьких рек: может защищать линию По, лежащую непосредственно впереди, кроме того может в Касале, так же укрепленном, перейти через По или действовать по течению реки По, на ее правом берегу. Эта позиция, усиленная достаточными укреплениями, представляет собой единственную позицию, которая прикрывает Пьемонт или может служить базой для наступательных операций против Ломбардии и герцогств. Она страдает, однако, отсутствием глубины, и поскольку эта позиция может быть как обойдена, так и прорвана по фронту, то это обстоятельство является весьма неблагоприятным; сильное и искусное наступление могло бы быстро свести ее размеры до границ еще незаконченного укрепленного лагеря Алессандрии. В какой степени этот лагерь мог бы оградить его защитников от необходимости принять сражение при неблагоприятных условиях, об этом мы не можем судить, ибо не имеем данных ни о новейших укреплениях, находящихся там, ни о степени готовности их. Значение этой позиции для обороны Пьемонта против наступления с востока было признано еще Наполеоном, в связи с чем Алессандрия была снова укреплена. В 1814г крепость не проявила своей оборонительной силы; насколько она к этому способна в наши дни, мы, быть может, увидим в ближайшем будущем.

Другая позиция, которая имеет для Венецианской области то же самое или даже гораздо большее значение против наступления с запада, чем Алессандрия для Пьемонта, это — позиция, образуемая реками Минчо и Эч. Вытекая из озера Гарда, Минчо течет в южном направлении на протяжении четырех миль до Мантуи, образует в районе этого города заводь, окруженную подобно озеру болотами, и течет далее на юго-восток до впадения в По. Протяжение реки к югу от болот Мантуи и до впадения в По слишком коротко для переправы целой армии, поскольку противник, сделав вылазку из Мантуи, может атаковать ее с тыла и заставить принять бой в самых невыгодных условиях. Поэтому обходное движение должно быть направлено дальше к югу от Мантуи, и переправа через По должна быть произведена у Ревере или Феррары. На севере позиция на Минчо на большом протяжении обеспечена от обхода озером Гарда, так что действительно подлежащая обороне линия Минчо от Пескьеры до Мантуи не превышает четырех миль и опирается на каждом фланге на крепость, которая обеспечивает выход на правый берег реки. Сама река Минчо не представляет собой сколько-нибудь серьезного препятствия, причем высоким является в зависимости от местности то правый, то левый берег. Все это привело к тому, что линия Минчо до 1848г имела, в некоторой степени, дурную славу, и если бы не влияние особого обстоятельства, благодаря которому эта линия делается значительно сильнее, то она вряд ли получила бы такую большую известность. Это особое обстоятельство заключается в том, что в четырех милях позади протекает вторая река Северной Италии — Эч, в виде дуги, почти параллельной Минчо и нижнему По, и образует, таким образом, вторую, более мощную позицию, усиленную еще двумя расположенными на ней крепостями — Вероной и Леньяго. Эти два речных рубежа с их четырьмя крепостями в совокупности образуют для германской или австрийской армии против армии, наступающей из Италии или Франции, такую сильную оборонительную позицию, с которой не может сравниться никакая другая в Европе; так что армия, которая после выделения гарнизонов еще способна к полевым действиям, может спокойно противостоять на этой позиции нападению даже вдвое превосходящих сил противника. Радецкий в 1848г показал, что может дать такая позиция. После мартовской революции в Милане, после отпадения итальянских полков и перехода пьемонтских войск через Тичино, Радецкий с остатками своих войск, численностью около 45000 человек, отошел к Вероне. После выделения гарнизонов крепостей численностью в 15000 человек в его распоряжении оставалось около 30000 человек. Его противник, силой до 60000 человек, составленных из войск Пьемонта, Тосканы, Модены и Пармы, расположился между Минчо и Эчем. В тылу у Радецкого появилась 45-тысячная армия Дурандо, организованная из добровольцев и войск, выставленных папой и Неаполем. В распоряжении Радецкого оставалась лишь одна коммуникационная линия — через Тироль, но даже и эта линия в горах находилась под угрозой, хотя и не серьезной, ломбардских добровольческих отрядов. Несмотря на это, Радецкий держался. Наблюдение за Пескьерой и Мантуей отняло у пьемонтцев столько войск, что 6 мая для атаки позиции у Вероны (сражение у Санта-Лючии) они могли выставить всего четыре дивизии, численностью от 40000 до 45000 человек; Радецкий же мог ввести в бой, считая и гарнизон Вероны, 36000 человек. Таким образом, равновесие на поле сражения, если принять во внимание сильную в тактическом отношении оборонительную позицию австрийцев, было уже восстановлено, и пьемонтцы разбиты. Контрреволюция 15 мая в Неаполе освободила Радецкого от присутствия 15000 неаполитанцев120 и сократила венецианскую армию примерно до 30000 человек, из которых, однако, только 5000 папских швейцарцев и приблизительно такое же количество папских линейных войск из итальянцев были пригодны для действий в открытом поле; остальную часть составляли добровольческие отряды. Почти 20-тысячная резервная австрийская армия под командой Нугента, сформировавшаяся в апреле на Изонце, легко пробилась через эти войска и соединилась с Радецким 25 мая в Вероне. Теперь старый фельдмаршал мог, наконец, выйти из состояния пассивной обороны. С целью освободить Пескьеру, осажденную пьемонтцами, и расширить занимаемую им территорию, он предпринял свой знаменитый фланговый марш со всей своей армией к Мантуе (27 мая); 29 мая он перешел здесь на правый берег Минчо, взял штурмом неприятельскую позицию у Куртатоне и 30-го вышел у Гойто в тыл и фланг итальянской армии. Но в тот же день пала Пескьера, погода установилась неблагоприятная, к тому же Радецкий еще не чувствовал себя достаточно сильным для решительного сражения. Поэтому 4 июня он вернулся обратно через Мантую на Эч, отослал резервный корпус в Верону и с остальными своими войсками пошел через Леньяго на Виченцу, которую Дурандо укрепил и в которой засел со своими 17000 человек. 10-го он бросил на штурм Виченцы 30000 человек, и 11-го Дурандо капитулировал после мужественного сопротивления. 2-й армейский корпус (Д'Аспре) овладел Падуей, верхней долиной Бренты и вообще Венецианской областью, а затем последовал за 1-м корпусом в Верону; в это время вторая резервная армия под командой Вельдена подошла со стороны Изонцы. В течение всего этого времени и вплоть до самого исхода всей кампании пьемонтцы с суеверным упорством концентрировали все свое внимание на Риволийском плато, которое они со времени победы Наполеона, по-видимому, рассматривали как ключ к обладанию Италией, но которое в 1848 г. не имело более никакого значения, после того как австрийцы вновь открыли надежную коммуникационную линию с Тиролем через Валь д'Арсу, т. е. прямое сообщение с Веной через Изонцу. В то же время пьемонтцам необходимо было предпринять какие-нибудь действия против Мантуи, они ее поэтому блокировали на правом берегу Минчо; эта операция могла иметь один только смысл — удостоверить господствовавшую в пьемонтском лагере беспомощность, растянуть армию на целых восемь миль между Риволи и Боргофорте и вдобавок разделить ее течением Минчо на две половины, которые не могли оказать друг другу поддержку.

И вот когда пьемонтцы попытались блокировать Мантую также и на левом берегу Минчо, Радецкий, к которому присоединились тем временем еще 12000 человек из войск Вельдена, решился прорвать ослабленный центр пьемонтцев и затем по частям бить подходящие войска противника. 22 июля он приказал атаковать Риволи, которое и было очищено пьемонтцами 23-го; 23 июля он сам выступил из Вероны с 40000 человек против позиции у Соны и Соммакампаньи, обороняемой лишь 14000 пьемонтцев, захватил ее и разорвал таким образом всю неприятельскую линию. 24 июля левый фланг пьемонтцев был окончательно отброшен за Минчо, а их правый фланг, в это время сосредоточившийся и перешедший в наступление против австрийцев, был 25-го разбит при Кустоце; 26-го вся австрийская армия перешла Минчо и нанесла пьемонтцам еще одно поражение — у Вольты. На этом кампания была закончена; пьемонтцы, почти не оказывая сопротивления, отошли за Тичино.

Этот краткий очерк кампании 1848г доказывает лучше всякого теоретического обоснования силу позиции на Минчо и Эче. Прибыв в четырехугольник крепостей, пьемонтцы должны были выделить столько войска для наблюдения за ними, что их наступательная сила, как это показало сражение при Санта-Лючии, уже благодаря этому была значительно подорвана, между тем Радецкий, как только он получил первые подкрепления, мог передвигаться совершенно свободно между крепостями, базируясь то на Мантую, то на Верону, сегодня угрожать тылу противника на правом берегу Минчо, через несколько дней после этого захватить Виченцу и все время держать инициативу кампании в своих руках. Правда, пьемонтцы делали ошибку за ошибкой. Но в этом и состоит сила позиции, что она ставит врага в трудное положение и чуть ли не заставляет его делать ошибки. Наблюдение за отдельными крепостями, а тем более их осада вынуждают его дробить, ослаблять наступательную силу своих наличных войск; реки вынуждают его увеличивать это дробление, почти исключая возможность взаимной поддержки различных корпусов. Какие громадные силы нужны для осады Мантуи при том условии, что каждое мгновение полевая армия противника может обрушиться на осаждающего, выйдя из веронских отдельных фортов!

Только Мантуя была в состоянии в 1797г задержать победоносную армию генерала Бонапарта. Только дважды крепость внушила ему уважение: это была Мантуя и десять лет спустя — Данциг. Вся вторая часть похода 1797г, т. е. Кастильоне, Медоле, Каллиано, Бассано, Арколе, Риволи, — все это группируется вокруг Мантуи, и лишь после того, как эта крепость пала, победитель отважился продолжать наступление на восток и переправиться через Изонцу. В то время Верона еще не была укреплена; в 1848г на правом берегу Эча была готова только стена вокруг Вероны и сражение при Санта-Лючии было дано на том месте, где вскоре после этого были построены австрийские редуты, а затем отдельные форты; и только благодаря этому укрепленный лагерь Вероны ныне становится ядром, редюитом всей позиции, которая тем самым приобретает очень большую силу.

Как видите, мы не стремимся преуменьшить значение линии Минчо. Но не будем упускать из виду, что эта линия приобрела значение лишь с тех пор, как Австрия стала вести войны в Италии на свой риск и страх и коммуникационная линия Боцен — Инсбрук — Мюнхен была отодвинута на задний план другой линией, именно Тревизо — Клагенфурт — Вена. И для Австрии, в ее современном виде, обладание линией Минчо есть действительно жизненный вопрос. Австрия, как самостоятельное государство, которое хочет действовать в качестве великой европейской державы, независима от Германии, поставлена перед необходимостью либо сохранять в своих руках линию Минчо и нижнего По, либо отказаться от обороны Тироля; иначе Тироль был бы обойден с двух сторон и связь с остальной монархией могла бы поддерживаться лишь через Тоблахский проход (дорога из Зальцбурга на Инсбрук проходит через Баварию). Однако среди старшего поколения военных существует мнение, что Тироль сам по себе обладает очень большой обороноспособностью и господствует как над бассейном Дуная, так и над бассейном По. Но это мнение безусловно опирается на фантазерство и никогда не было подтверждено опытом, так как повстанческая война, какой была война 1809г, не может служить основанием для выводов, касающихся операций регулярной армии.

Автором такой точки зрения является Бюлов; он высказывает ее между прочим в своей истории Гогенлинденской и Маренгской операций. Один экземпляр французского перевода этой книжки, принадлежавший английскому военному инженеру Эммету, который еще при жизни Наполеона был командирован на остров Св. Елены, попал в 1819г в руки пленного полководца. Он сделал на полях многочисленные замечания, и Эммет в 1831г переиздал эту книгу вместе с пометками Наполеона.

Вначале эта книга, видимо, произвела на Наполеона хорошее впечатление. Предложение Бюлова развертывать всю пехоту в стрелковые цепи он отмечает одобрительно: «De l'ordre, toujours de l'ordre, les tirailleurs doivent toujours être soutenus par les lignes» {«Порядок, всегда порядок, — стрелковые цепи всегда должны поддерживаться линейными построениями»}. Затем следует несколько раз: «Bien, c'est bien» {«Хорошо, это — хорошо»}, и снова «bien». Но подойдя к двадцатой странице Наполеон теряет терпение, видя как бедный Бюлов мучается над тем, чтобы объяснить — в высшей степени неудачно и неловко — все превратности войны своей теорией эксцентрического отступления и концентрического наступления, видя, как он своим ученическим толкованием лишает смысла мастерские шахматные ходы. Сначала он отмечает несколько раз: «Mauvais», «cela est mauvais», «mauvais principe» {«Плохо», «это плохо», «плохой принцип»}, дальше он замечает: «cela n'est pas vrais», «absurde», «mauvais plan bien dangereux», «restez unis si vous voulez vaincre», «il ne faut jamais séparer son armée par un fleuve», «tout cet échafaudage est absurde» {«это не верно», «абсурдно», «плохой и весьма опасный план», «оставайтесь сосредоточенными, если вы хотите победить», «никогда не следует разделять свою армию рекой», «все это нагромождение абсурдно»} и т. д. И когда Наполеон находит далее, что Бюлов постоянно хвалит плохие операции и порицает хорошие, что он приписывает генералам глупейшие мотивы и дает им комичнейшие советы, что, наконец, он хочет упразднить штык и вместо этого вторую шеренгу пехоты вооружить пиками, то у него вырывается восклицание: «bavardage inintelligible, quel absurde bavardage, quelle absurdité, quel misérable bavardage, quelle ignorance de la guerre» {«непостижимая болтовня, какая бессмысленная болтовня, какой абсурд, какая жалкая болтовня, какое незнание войны»}.

Бюлов упрекает австрийскую дунайскую армию, которой командовал Край, за то, что она отошла к Ульму, вместо того, чтобы идти в Тироль. Тироль — это неприступный бастион из гор и скал; если его займет достаточно сильная армия, она будет господствовать одновременно над Баварией и частью Ломбардии. (Здесь замечание Наполеона: «On n'attaque pas les montagnes, pas plus le Tirol que la Suisse, on les observe et on les tourne par les plaines» {«Горы не атакуют, этого не делают ни по отношению к Тиролю, ни по отношению к Швейцарии, за ними наблюдают и их обходят по равнинам»}). Затем Бюлов упрекает Моро за то, что он позволил задержать себя у Ульма армией Края, вместо того, чтобы оставить ее без внимания, а самому овладеть Тиролем, в котором было мало войска: завоевание Тироля, по мнению Бюлова, было бы гибельно для австрийской монархии (Наполеон: «Absurde, quand même le Tirol eût été ouvert, il ne fallait pas у entrer» {«Абсурд, если бы даже Тироль был совершенно открыт, не следовало бы туда входить»}).

После того как Наполеон закончил чтение всей книги, он охарактеризовал систему концентрического наступления и эксцентрического отступления, а также теорию господства гор над равнинами следующими словами: «Si vous voulez apprendre la manière de faire battre une armée supérieure par une armée inférieure, étudiez les maximes de cet écrivain; vous aurez des idées sur la science de la guerre, il vous préscrit le contre-pied de ce qu'il faut enseigner» {«Если вы хотите узнать способ подвергнуть более сильную армию поражению со стороны более слабой армии, изучите принципы этого писателя; вы получите представление о военной науке, он предписывает вам обратное тому, чему следует обучать»}.

Три или даже четыре раза Наполеон повторяет предостережение: «il ne faut jamais attaquer le pays des montagnes» {«никогда не следует атаковать горную местность»}. Этот страх перед горами появляется у него, несомненно, в более поздние годы, когда его армии достигли колоссальных размеров и их привязывали к равнинам как вопросы довольствия, так и условия тактического развертывания. Испания и Тироль, вероятно, также этому содействовали. Раньше он не так уж боялся гор. Первая половина его похода 1796г прошла вся в горах, а в последующие годы Массена и Макдональд достаточно доказали, что и в горной войне — и именно в горной войне прежде всего — можно с малыми силами достичь очень больших результатов. Но в целом ясно то, что наши современные армии могут лучше всего использовать свои силы в условиях местности, где равнины перемежаются с невысокими холмами, и что неверна та теория, которая предписывает направить большую армию в высокие горы, — не для того, чтобы через них пройти, а для того, чтобы занять там позицию на продолжительное время, — особенно, если справа и слева лежат свободные равнины, подобно баварской или ломбардской, в которых можно решить исход войны. Как долго, например, можно прокормить 150-тысячную армию в Тироле? Ведь голод весьма скоро выгнал бы ее вновь на равнину, в которой она за это время дала противнику укрепиться и где ее могут вынудить принять бой в крайне невыгодных условиях. Наконец, где же в узких горных долинах армия могла бы найти позицию для развертывания всех своих сил?

Если бы Австрия не владела больше Минчо и Эчем, то Тироль для нее был бы обреченной позицией, которую она принуждена была бы сдать, как только он был бы атакован с севера или с юга. Германия же имеет возможность осуществить обход Ломбардии вплоть до реки Адды через проходы Тироля, но в случае сепаратного действия Австрии, наоборот, из Ломбардии и Венецианской области обойти Тироль вплоть до реки Бренты. Тироль может быть удержан Австрией только до тех пор, пока он прикрыт с севера Баварией, а с юга — благодаря обладанию линией Минчо. Создание Рейнского союза сделало для Австрии совершенно невозможным всерьез защищать даже Тироль и Венецианскую область вместе, и потому Наполеон был совершенно последователен, когда он по Пресбургскому миру отторгнул обе эти области от Австрии.

Следовательно, для Австрии обладание линией Минчо с Пескьерой и Мантуей представляет безусловную необходимость. Для Германии же в целом нет никакой необходимости владеть этой линией, хотя с военной точки зрения владение ею представляет все еще крупную выгоду. В чем эта выгода состоит, представляется совершенно очевидным. Она заключается лишь в том, что эта линия заранее обеспечивает нам сильную позицию в ломбардской равнине, которую нам не придется сначала завоевывать, и что эта линия хорошо округляет нашу оборонительную полосу и значительно усиливает наше наступление.

Ну, а если Германия не будет располагать линией Минчо?

Предположим, что вся Италия стала независимой, единой и находится в союзе с Францией для наступательной войны против Германии. Из всего до сих пор сказанного вытекает, что в этом случае операционной линией и путем отхода для немцев было бы не направление Вена — Клагенфурт — Тревизо, а Мюнхен — Инсбрук — Боцен и Мюнхен — Фюссен — Финстермюнц — Глюрнс, и что выходы этих линий на ломбардскую равнину лежат между Валь-Сугана и швейцарской границей. Где же находится в таком случае решающий пункт, на который должна быть направлена атака? Очевидно, это будет та часть Северной Италии, которая связывает полуостров с Пьемонтом и Францией, именно: среднее течение По от Алессандрии до Кремоны. Но проходов между озерами Гарда и Комо вполне достаточно для проникновения немцев в эту местность и для отхода по тому же самому пути, а в худшем случае через Штильфский перевал. В этом случае крепости на Минчо и Эче, которые в соответствии с принятыми нами предположениями находятся в руках итальянцев, лежали бы далеко в стороне от поля решающей битвы. Занятие укрепленного лагеря Вероны войсками, достаточно сильными для наступательных действий, было бы лишь бесполезным распылением сил со стороны нашего противника. Или, быть может, ожидают, что итальянцы основной массой будут прикрывать от немцев долину Эча на излюбленном Риволийском плато? С тех пор как построена дорога на Стельвио (через Штильфский перевал), выход из долины Эча перестал играть такую важную роль. Но если даже допустить, что Риволи снова должно будет сыграть роль ключа к обладанию Италией и что итальянская армия, стоящая там, будет настолько привлекать немцев, чтобы они ее атаковали, — то для чего тогда должна была бы служить Верона? Она не запирает выхода из долины Эча, ибо в противном случае марш итальянцев на Риволи был бы излишним. Для того, чтобы прикрыть отход в случае поражения, совершенно достаточно Пескьеры, которая обеспечивает переправу через Минчо и таким образом делает безопасным дальнейшее движение на Мантую или Кремону. Сосредоточение всей массы боевых сил итальянцев между четырьмя крепостями для того, чтобы, не принимая боя, ожидать здесь прибытия французов, с самого начала кампании разделило бы силы противника на две части, и сделало бы для нас возможным, расположившись между двумя армиями, броситься соединенными силами сперва на французов, разбить их и затем предпринять, правда, несколько длительный процесс вытеснения итальянцев из их крепостей. Такая страна, как Италия, национальная армия которой при каждом успешном наступлении с севера и востока неизбежно будет поставлена перед дилеммой выбирать в качестве своей операционной базы или полуостров или Пьемонт, — такая страна должна, очевидно, иметь крупные оборонительные сооружения в том районе, где ее армия может быть поставлена перед этой дилеммой. В данном случае опорные точки дают места впадения Тичино и Адды в По. Генерал фон Виллизен (в своем «Итальянском походе 1848г») высказал пожелание, чтобы оба эти пункта были укреплены австрийцами. Но это невозможно уже потому, что территория, необходимая для укреплений, не принадлежит австрийцам (у Кремоны правый берег По принадлежит Парме, а в Пиаченце они имеют лишь право содержать гарнизон); кроме того, оба эти пункта находятся слишком глубоко в стране, и которой австрийцы в случае любой войны будут окружены восставшими. Далее Виллизен, который но может видеть слияния двух рек без того, чтобы тотчас же не спроектировать крупный укрепленный лагерь, забывает, что ни Тичино, ни Адда не представляют собой пригодных для обороны линий и поэтому, даже согласно его собственным взглядам, не прикрывают расположенную за ними местность. Но то, что для австрийцев явилось бы бесполезной тратой сил, для итальянцев представляет безусловно хорошую позицию. Для них По — главная оборонительная линия; треугольник Пиццигеттоне, Кремона и Пиаченца с Алессандрией, лежащей влево от них, и Мантуей— вправо, образовали бы действительную защиту этой линии и позволили бы армии пли под прикрытием ожидать прибытия издалека союзников, или даже, в определенном случае, повести наступление на решающем поле битвы, на равнине между Сезией и Эчем.

Генерал фон Радовиц высказался по этому поводу во франкфуртском Национальном собрании следующим образом: если Германия потеряет линию Минчо, то она будет поставлена в такое положение, в котором она теперь оказалась бы лишь в результате проигрыша целой кампании. Тогда война сразу развернулась бы на немецкой территории; она началась бы на Изонце и в итальянском Тироле, и вся Южная Германия, до Баварии включительно, была бы обойдена, так что и в Германии война шла бы на Изаре, вместо того, чтобы разыграться на Верхнем Рейне.

По-видимому, генерал фон Радовиц имел совершенно правильное суждение о военных познаниях своей публики. Совершенно верно: если Германия отказывается от линии Минчо, то она теряет в смысле территории и позиции столько же, сколько могла бы принести французам и итальянцам целая удачная кампания. Но этой уступкой Германия ставит себя далеко не в то же положение, в которое ее поставил бы неудачный поход. Разве сильная, свежая германская армия, сосредоточенная в Баварии, у подножья Альп, и наступающая через тирольские проходы для вторжения в Ломбардию, находится в том же самом положении, как разбитое и деморализованное неудачным походом войско, которое, преследуемое противником, поспешно отступает к Бреннерскому перевалу? Разве можно сравнить шансы на успешное наступление, начатое с позиции, которая во многих отношениях господствует над районом соединения французов с итальянцами, с шансами потерпевшей поражение армии переправить свою артиллерию через Альпы? Мы гораздо чаще завоевывали Италию в то время, когда не владели линией Мипчо, чем с тех пор, как мы ею владеем. Кто усомнится в том, что в случае нужды мы еще раз повторим этот фокус?

Что касается утверждения, что без линии Минчо война сразу начнется в Баварии и Каринтии, то это также неверно. Наша точка зрения по этому вопросу целиком сводится к тому, что без линии Минчо защита южной германской границы может быть только наступательной. Это обусловлено горным характером немецких пограничных областей, которые не могут служить местом решающих битв; к этому же ведет и благоприятное положение альпийских проходов. Поле битвы находится на равнине перед ними. Мы должны туда спуститься, и никакая сила на свете не может нам в этом помешать. Нельзя себе представить более благоприятной предпосылки для наступления, чем та, которая имеется здесь для нас, даже в том самом неблагоприятном случае, если образуется франко-итальянский союз. Усовершенствованием проходов через Альпы и укреплением узлов путей в Тироле можно было бы еще улучшить эту обстановку. Эти укрепления в узловых пунктах дорог должны быть достаточно солидными, чтобы в случае нашего отступления если не совсем задержать врага, то хотя бы заставить его выделить сильные отряды для обеспечения своих коммуникаций. Что же касается альпийских дорог, то все альпийские войны доказывают нам, что не только большинство главных нешоссированных дорог, но также многие вьючные тропы проходимы без особого труда для всех родов войск. При этих условиях немецкое наступление в Ломбардию действительно может быть так организовано, чтобы оно имело все шансы на успех. Конечно, несмотря на это, мы все же можем потерпеть поражение, и тогда мог бы иметь место тот случай, о котором говорит Радовиц. А как же тогда будет обстоять дело с оставлением без прикрытия Вены и обходом Баварии через Тироль?

Прежде всего совершенно ясно, что ни один неприятельский батальон не отважится перейти Изонцу до тех пор, пока германская армия в Тироле не будет полностью и окончательно отброшена за Бреннерский перевал. С того момента, как Бавария станет германской операционной базой против Италии, итальянско-французское наступление в направлении на Вену не имеет более никакого смысла, ибо оно было бы бесполезным дроблением сил. Но даже если бы и тогда Вена была столь важным центром, что стоило бы направить главные силы неприятельской армии для овладения ею, то это говорит лишь о том, что она должна быть укреплена. Если бы Вена была укреплена, то поход Наполеона в 1797г, его вторжение в Италию и Германию в 1805 и 1809гг могли бы очень скверно окончиться для французов. Наступающие, так далеко продвинувшиеся вперед войска, всегда подвергаются опасности разбить свои последние силы о сопротивление укрепленной столицы. Даже если предположить, что противник отбросил германскую армию за Бреннер, то какое громадное превосходство в силах должно быть у него, чтобы он мог выделить войска для эффективных действий во внутренней Австрии!

А как обстоит с возможностью обхода всей Южной Германии через Италию? В самом деле, если Ломбардия дает возможность обойти Германию вплоть до Мюнхена, то спрашивается тогда, как глубоко Германия обходит Италию? Уж во всяком случае до Милана и Павии. Таким образом, шансы в этом отношении одинаковы. Но так как территория Германии простирается в ширину гораздо больше, чем Италия, то германской армии, расположенной на Верхнем Рейне и «обойденной» через Италию в направлении на Мюнхен, вовсе не нужно тотчас же отступать. Укрепленный лагерь в Верхней Баварии или временные укрепления Мюнхена укрыли бы разбитую тирольскую армию и быстро остановили бы наступление преследующего ее противника, в то время как верхнерейнской армии оставался бы выбор базироваться либо на Ульм и Ингольштадт, либо на Майн, т. е. в худшем случае переменить операционную базу. Для Италии все обстоит совершенно иначе. Если итальянская армия будет обойдена с запада через тирольские проходы, то для завоевания всей Италии останется лишь вытеснить ее из крепостей. В одновременной войне против Италии и Франции Германия будет иметь всегда несколько армий, по меньшей мере три, и победа или поражение зависит от совокупного результата всех трех кампаний. Между тем Италия предоставляет поле действий для развертывания всего лишь одной армии; всякое разделение армии было бы ошибкой; и если эта одна армия уничтожена, го тем самым Италия завоевана. Для французской армии в Италии главным вопросом при всех обстоятельствах является сохранение коммуникаций с Францией; и поскольку эта коммуникационная линия не ограничивается Кольди-Тендой и Генуей, постольку французы подставляют немцам, находящимся в Тироле, свой фланг, — и это тем в большей мере, чем дальше французы продвинутся в Италию. Возможность вторжения французов и итальянцев в Баварию через Тироль должна быть, разумеется, предусмотрена, раз в Италии снова будут вестись германские войны и операционная база будет перенесена из Австрии в Баварию. Однако при помощи соответствующих фортификационных сооружений, построенных по современным принципам, когда крепости служат для армии, а не армии для крепостей, это вторжение в Германию гораздо легче может быть отражено, чем германское вторжение в Италию. Поэтому мы не должны делать пугала из так называемого «обхода» всей Южной Германии. Неприятель, который обойдет немецкую верхнерейнскую армию через Италию и Тироль, должен будет продвинуться до Балтийского моря, прежде чем сможет воспользоваться плодами этого обхода. Марш Наполеона от Йены на Штеттин едва ли может быть повторен в направлении от Мюнхена на Данциг.

Мы никоим образом не оспариваем того факта, что, отказываясь от линии Минчо и Эча, Германия лишается очень сильной оборонительной позиции. Но то мнение, что эта позиция необходима для безопасности южной германской границы, мы оспариваем со всей решительностью. Конечно, если исходить из того предположения, из которого, по-видимому, исходят представители противоположного взгляда, что всякая германская армия, где бы она ни показалась, всегда будет разбита, — в таком случае можно вообразить, что Эч, Минчо и По нам безусловно необходимы. Тогда и эти оборонительные линии на деле нам не могут быть ничем полезны; тогда нам не помогут ни крепости, ни армии; тогда нам лучше всего прямо идти под Кавдинское ярмо! Мы себе представляем вооруженную мощь Германии иначе и поэтому считаем совершенно достаточными для обеспечения нашей южной границы те преимущества, которые она представляет для нашего наступления на территорию Ломбардии.

Здесь, правда, играют роль и политические соображения, которые мы не можем оставить без внимания. Национальное движение в Италии, начиная с 1820г, выходит из каждого поражения обновленным и все более сильным. Не много существует стран, так называемые естественные границы которых совпадали бы так точно с границами национальности и были бы в то же время так ясно выражены. Если в подобной стране, насчитывающей к тому же до 25 миллионов жителей, с некоторого времени усиливается национальное движение, то оно не может снова успокоиться, пока одна из лучших и важнейших в политическом и военном отношении частей страны, включающая почти четверть ее населения, находится под антинациональным чужеземным господством. С 1820г Австрия господствует в Италии только благодаря насилию, благодаря подавлению возобновляющихся восстаний, благодаря террористическому режиму осадного положения. Чтобы удержать свое господство в Италии, Австрия вынуждена обращаться со своими политическими противниками, т. е. с каждым итальянцем, который себя чувствует итальянцем, хуже, чем с обыкновенными преступниками. Манера, с которой Австрия обращалась, а местами еще и ныне обращается, с итальянскими политическими заключенными, является совершенно неслыханной ни в одной цивилизованной стране. Чтобы лишить честного имени политических преступников в Италии, австрийцы с особой охотой применяли по отношению к ним избиение палками, как для того, чтобы вынудить признание, так и под предлогом их наказания. Много было излито нравственного негодования по поводу итальянского кинжала, по поводу политических убийств из-за угла, но, по-видимому, совершенно забывают, что все это является ответом на австрийские палки. Способы, которыми вынуждена пользоваться Австрия, чтобы удержать свое господство в Италии, служат лучшим доказательством того, что это господство не может быть длительным; и Германия, интересы которой в Италии, вопреки мнению Радовица, Виллизена и Хайльброннера, не совпадают с интересами Австрии, без сомнения спросит себя: являются ли эти интересы настолько крупными, чтобы они могли перевесить те многочисленные невыгоды, которые с ними связаны?

Северная Италия представляет собой придаток, который Германии при всех обстоятельствах может быть полезен только в военное время, в мирное же время он может только приносить вред. Военные силы, необходимые для удержания ее в подчинении, начиная с 1820г, все время увеличивались, а с 1848г, даже в период глубочайшего мира, они превышают цифру в 70000 человек, эти войска чувствуют себя всегда, как во враждебной стране, и должны каждую минуту ожидать нападения. Совершенно очевидно, что война 1848 — 1849гг и оккупация Италии стоили Австрии до сих пор гораздо больше, чем она, начиная с 1848г, извлекла из Италии, несмотря на военную контрибуцию, взятую с Пьемонта, несмотря на повторные контрибуции с Ломбардии, принудительные займы и чрезвычайные налоги. А между тем за период с 1848 по 1854г с Италией систематически обращались, как со страной, находящейся только во временном владении, из которой высасывают возможно больше, прежде чем убраться оттуда. Лишь со времени Восточной войны, т. е. в течение каких-нибудь нескольких лет, Ломбардия находится до некоторой степени в более нормальных условиях; но как долго продлится такое состояние при нынешнем запутанном положении, когда национальное чувство итальянцев снова так сильно возбуждено?

Но гораздо важнее выяснить следующий вопрос: уравновешивают ли выгоды от владения Ломбардией всю ту ненависть, ту фанатическую вражду, которые это обладание вызвало против нас во всей Италии? Уравновешивают ли они общую ответственность немцев за те мероприятия, посредством которых Австрия, — от имени Германии и, как нас уверяют, в интересах Германии, — обеспечивает свое господство в этой стране? Уравновешивают ли они невыгоды от постоянного вмешательства во внутренние дела всей остальной Италии? Как показывает практика до последнего дня и как австрийцы уверяют нас, без этого вмешательства Ломбардия не может быть удержана, а такое вмешательство еще больше раскаляет ненависть всей Италии против нас, немцев. Во всех наших предшествовавших военных соображениях мы всегда имели в качестве предпосылки худший случай, именно союз Франции и Италии. До тех пор, дока мы удерживаем Ломбардию, Италия безусловно является союзницей Франции во всякой войне Франции против Германии. Но, как только мы отказываемся от Ломбардии, это перестает быть неизбежным. В наших ли интересах удерживать четыре крепости, но зато гарантировать себе фанатическую вражду, а французам союз с 25 миллионами итальянцев?

Своекорыстная болтовня о политической неспособности итальянцев, о их призвании быть либо под немецким, либо под французским владычеством, и точно так же различные рассуждения о возможности или невозможности создания единой Италии нам кажутся несколько странными в устах немцев. Давно ли миновало то время, когда мы, великая немецкая нация, вдвое более многочисленная, чем итальянцы, избавились от «призвания» находиться либо под французским, либо под русским владычеством? И разве вопрос о единстве или раздробленности Германии на сегодняшний день практически разрешен? Разве в данный момент мы не стоим по всей вероятности накануне событий, которые подготовят вопрос о нашем будущем настолько, что он разрешится в том или другом направлении? Разве мы уже совсем забыли Наполеона в Эрфурте или австрийское обращение к России на конференциях в Варшаве, или, наконец, сражение при Бронцелле?

Допустим на мгновение, что Италия должна находиться под немецким или французским влиянием. В этом случае, помимо вопроса симпатии или антипатии, решающим является также еще военно-географическое положение обеих стран, распространяющих на Италию свое влияние. Боевые силы Франции и Германии мы будем считать равными, хотя совершенно ясно, что Германия могла бы быть гораздо сильнее. Но мы считаем теперь доказанным, что даже в самом благоприятном случае, т. е. если Валлис и Симплон будут открыты для французов, их непосредственное военное влияние распространяется только на Пьемонт, и для того, чтобы распространить его на области, лежащие дальше, они прежде должны были бы выиграть сражение, тогда как наше влияние распространяется на всю Ломбардию и на район, в котором Пьемонт смыкается с полуостровом, и, чтобы отнять у нас это влияние, наши противники должны сначала нанести нам поражение. Ну а при таком географическом положении, которое обеспечивает Германии преобладание, ей не приходится бояться конкуренции Франции.

Недавно генерал Хайльброннер в аугсбургской «Allgemeine Zeitung» высказал примерно следующее соображение: не для того существует Германия, чтобы служить громоотводом для ударов грозы, собирающейся над головой династии Бонапартов. С тем же правом итальянцы могли бы сказать: не для того существует Италия, чтобы служить для немцев в качестве буфера, смягчающего удары, которые Франция направляет против них, и в благодарность за это терпеть австрийские палки. Если же Германия заинтересована в том, чтобы удержать за собой такой буфер, то она при всех случаях гораздо лучше может достигнуть этого путем установления хороших отношений с Италией, путем признания национального движения, путем предоставления итальянцам возможности решать их собственные дела, поскольку итальянцы не вмешиваются в германские дела. Утверждение Радовица, что если Австрия сегодня уйдет из Северной Италии, то Франция завтра же неизбежно станет господствовать там, было столь же необоснованно в его время, как и три месяца назад. Обстановка, как она слагается на сегодняшний день, показывает, что утверждение Радовица начинает становиться истиной, но в смысле, противоположном высказанному им. Если 25 миллионов итальянцев не могут отстоять своей независимости, то тем менее этого могут достигнуть 2 миллиона датчан, 4 миллиона бельгийцев и 3 миллиона голландцев. Несмотря на это, мы не слышим, чтобы защитники германского господства в Италии жаловались по поводу французского и шведского господства в указанных странах и требовали, чтобы оно было заменено немецким.

Что же касается вопроса о единстве, то наше мнение таково: или Италия может образовать единое целое, и тогда у нее будет своя собственная политика, которая безусловно не явится ни французской, ни немецкой, и поэтому не может быть для нас более вредной, чем для французов; или же Италия останется раздробленной, и тогда эта раздробленность обеспечивает нам союзников в Италии при каждой войне с Францией.

Несомненно лишь одно: владеем мы Ломбардией или пет, мы всегда будем иметь значительное влияние в Италии, пока мы будем сильны у себя дома. Если мы предоставим Италии самой устроить свои дела, то ненависть итальянцев к нам прекратится сама собой, и наше естественное влияние на них станет во всяком случае гораздо значительнее и может даже при известных обстоятельствах подняться до подлинной гегемонии. Поэтому, вместо того чтобы видеть источник своей силы во владении чужими землями и подавлении чужой национальности, способность которой к историческому развитию могут отрицать только ослепленные предрассудками, мы сделали бы лучше, если бы позаботились о том, чтобы стать едиными и сильными в своем собственном доме.

III

На что имеют право одни, на то должны иметь право и другие. Если мы требуем По и Минчо для обороны не столько против итальянцев, сколько против французов, то мы не должны удивляться, если французы также претендуют на речные рубежи для обороны против нас.

Центр тяжести Франции лежит не в ее середине, на Луаре близ Орлеана, а на севере, на Сене, в Париже, и двукратный опыт показал, что падение Парижа ведет к падению всей Франции. Поэтому военное значение конфигурации границ Франции определяется прежде всего той защитой, которую сии обеспечивают Парижу.

Расстояние от Парижа до Лиона, Базеля, Страсбурга, Лотербура по прямой линии почти одинаково и составляет примерно 55 миль. При всяком вторжении во Францию из Италии, имеющем объектом Париж, если вторгающиеся не хотят подвергнуть опасности свои коммуникации, нужно непременно проникнуть в район Лиона между Роной и Луарой или еще севернее. Таким образом, альпийская граница Франции южнее Гренобля при движении врага на Париж может не приниматься во внимание, ибо с этой стороны Париж полностью прикрыт.

Начиная с Лотербура, французская граница отходит от Рейна и поворачивает под прямым углом к нему на северо-запад; от Лотербура до Дюнкерка она имеет почти прямую линию. Таким образом, дуга круга, которую мы описали радиусом Париж — Лион через Базель, Страсбург и Лотербур, в этом последнем пункте прерывается; северная граница Франции образует скорее хорду к этой дуге, и сегмент круга, лежащий по ту сторону этой хорды, принадлежит не Франции; Кратчайшая коммуникационная линия от Парижа до северной границы, линия Париж — Монс, составляет только половину радиуса Париж — Лион или Париж — Страсбург.

В этих простых геометрических отношениях дано обоснование того, почему Бельгия должна была служить полем битвы во всех войнах, которые велись на севере между Францией и Германией. Через Бельгию возможен обход всей Восточной Франции от Вердена и верхней Марны вплоть до Рейна, т. е. армия, вторгшаяся из Бельгии, может раньше оказаться под Парижем, чем французская армия, расположенная на Рейне, успеет отойти обратно к Парижу через Верден или Шомон; таким образом, при успешном наступлении, армия, вторгающаяся во Францию из Бельгии, всегда может вклиниться между Парижем и французской рейнской или мозельской армией; это тем легче сделать, что путь от бельгийской границы до пунктов на Марне, являющихся для обхода решающими (Мо, Шато-Тьерри, Эперне), еще короче, чем путь к самому Парижу.

Но мало того, по всей линии от Мааса до моря, в парижском направлении, враг не встретит ни малейших естественных препятствий до тех пор, пока он не дойдет до Эны и Нижней Уазы, расположение которых, однако, довольно неблагоприятно для обороны Парижа с севера. Ни в 1814, ни в 1815г они не представили для вторжения значительных трудностей. Но если даже допустить, что они могут быть включены в район оборонительной системы, образуемой рекой Сеной и ее притоками, — частично они были таким образом использованы в 1814г, — то тем самым одновременно признается как факт, что подлинная оборона Северной Франции начинается только у Компьена и Суассона и что первая оборонительная позиция, прикрывающая Париж с севера, находится всего только в 12 милях от Парижа.

Трудно себе представить более слабую государственную границу, чем французская граница с Бельгией. Известно, каких усилий стоило Вобану возместить недостаток естественных оборонительных средств этой границы искусственными, известно также, что вторгшийся в 1814 и 1815гг враг прошел через тройной пояс крепостей, почти не обратив на них внимания. Известно, как в 1815г крепость за крепостью сдавались под натиском одного только прусского корпуса после неслыханно коротких осад и обстрелов. Авен сдался 22 июня 1815г, после того, как был обстрелян в течение половины дня из 10 полевых гаубиц. Крепость Гюиз сдалась перед 10 полевыми орудиями, не сделав сама ни одного выстрела. Мобеж капитулировал 13 июля через 14 дней после начала осады; Ландреси открыл свои ворота 21 июля — через 36 часов после начала осады и двухчасового обстрела, после того как осаждающие выпустили всего 126 бомб и 52 ядра. Марьембург только pro forma {для вида, формально} потребовал, чтобы ему была оказана честь начать осадные работы и посылки единственного 24-фунтового ядра, и сдался 28 июля. Филипвиль выдержал двое суток осадных работ и несколько часов обстрела. Рокруа сдался через 26 часов после начала траншейных работ и двух часов бомбардировки. Только Мезьер держался 18 суток после начала осадных работ. Какое-то капитуляционное безумие царило среди комендантов крепостей, которое не многим уступало настроению, обнаружившемуся в Пруссии после сражения под Йеной; и если ссылаются на то, что в 1815г все эти крепости были в упадке, со слабыми гарнизонами и плохо вооружены, то нельзя все же забывать, что, за несколькими исключениями, эти крепости не могут не находиться постоянно в запущенном состоянии. Тройной пояс Вобана ныне потерял всякое значение, он является безусловно вредным для Франции. Ни одна из крепостей к западу от Мааса сама по себе не прикрывает какого бы то ни было участка территории, и мы нигде не можем найти четырех или пяти крепостей, образующих вместе группу, внутри которой армия нашла бы прикрытие и в то же время сохраняла способность маневрировать. Причина этого заключается в том, что ни одна из крепостей не лежит на большой реке. Реки Лис, Шельда и Самбра приобретают значение с военной точки зрения лишь в пределах Бельгии; поэтому влияние этих крепостей, лежащих разбросанно в открытой местности, не распространяется за пределы их пушечных выстрелов. За исключением нескольких больших укрепленных баз на границе, которые могут быть использованы при наступлении на Бельгию, и некоторых пунктов на Маасе и Мозеле, имеющих стратегическое значение, все остальные крепости и форты на северной французской границе служат только к бесполезнейшему распылению вооруженных сил. Всякое правительство, которое срыло бы их, оказало бы Франции услугу. По что сказало бы на это традиционное французское суеверие?

Таким образом, северная граница Франции в высшей степени неблагоприятна для обороны; в действительности ее невозможно защищать, и вобановский пояс крепостей, вместо того, чтобы укрепить ее, служит ныне лишь признанием и памятником ее слабости.

Подобно тому, как теоретики «среднеевропейской великой державы» ищут в Италии, точно так же и французы ищут по ту сторону своей северной границы речной рубеж, который обеспечил бы им хорошую оборонительную позицию. О какой же реке может идти речь?

Первая линия, на которой может остановиться внимание, это линия нижней Шельды и Дили, продолженная до впадения Самбры в Маас. Эта линия прирезала бы к Франции лучшую половину Бельгии. Она включила бы почти все знаменитые бельгийские поля сражения между французами и немцами — Ауденард, Жемап, Флёрюс, Линьи, Ватерлоо. Однако и эта линия еще не образует оборонительной линии, она оставляет между Шельдой и Маасом крупную брешь, через которую неприятель может беспрепятственно вторгнуться.

Вторым рубежом явился бы сам Маас. Но если бы Франция владела левым берегом Мааса, то все-таки ее положение не было бы столь благоприятно, как положение Германии, если бы последняя владела в Италии только линией Эча. Линия Эча дает довольно полную округленность границ, тогда как Маас делает это очень несовершенно. Если бы Маас протекал от Намюра прямо на Антверпен, то он образовал бы значительно лучшую пограничную линию. Вместо этого Маас от Намюра сворачивает на северо-восток и только за Венло течет большой дугой к Северному морю.

Вся территория к северу от Намюра между Маасом и морем в случае войны была бы прикрыта только своими крепостями; поэтому враг, переправившись через Маас, всегда нашел бы французскую армию на равнине Южного Брабанта, между тем как французское наступление на немецкий левый берег Рейна наткнулось бы сразу на сильный рубеж Рейна, а именно прямо на кёльнский укрепленный лагерь. Входящий угол, образуемый течением Мааса между Седаном и Люттихом, также содействует ослаблению этой линии, несмотря на то, что этот угол заполнен Арденнами. Таким образом, линия Мааса дает французам в одном месте слишком много, в другом же слишком мало для хорошей обороны границ. Поэтому мы пойдем дальше.

Поставим снова на карте одну из ножек нашего циркуля на Париж и радиусом Париж — Лион опишем дугу от Базеля до Северного моря. Мы найдем, что течение Рейна от Базеля до его устья следует с удивительной точностью по этой дуге. Все главные пункты на Рейне, с точностью до нескольких миль, находятся на равном расстоянии от Парижа. В этом и заключается подлинное реальное основание французских притязаний на рейнскую границу.

Если бы Рейн принадлежал Франции, то Париж в случае войны с Германией действительно являлся бы центром страны. Все радиусы, отходящие от Парижа к угрожаемым границам, будь то на Рейне или на Юре, будут одинаковой длины. Повсюду к противнику обращена выпуклая периферия круга, за которой он вынужден маневрировать в обход, в то время как французские армии могли бы двигаться по более короткой хорде и опережать врага. Операционные линии и линии отступления одинаковой длины необыкновенно облегчают нескольким армиям концентрическое отступление и тем самым дают возможность сосредоточить в данном пункте для главного удара две из них против еще рассредоточенного противника.

Если бы французы владели рейнской границей, то оборонительная система Франции, поскольку речь идет о естественных предпосылках, принадлежала бы к числу тех, которые генерал Виллизен называет «идеальными», т. е. не оставляющими желать ничего лучшего. Сильная внутренняя оборонительная система бассейна Сены, образуемая веерообразно впадающими в нее реками Йонной, Об, Марной, Эной и Уазой, — пользуясь которой Наполеон в 1814г дал союзникам такие тяжелые уроки стратегии, — эта речная система только при такой пограничной линии одинаково будет прикрыта во всех направлениях; противник подойдет к этому району почти одновременно со всех сторон и может быть задержан на реках до тех пор, пока французские армии будут в состоянии сосредоточенными силами напасть в отдельности на каждую из его изолированных колонн; между тем, без рейнской линии оборона в решающем районе, у Компьена и Суассона, может начаться только в 12 милях от Парижа. Ни в одной части Европы железные дороги не могут оказать большей помощи обороне путем быстрого сосредоточения крупных сил, как именно на пространстве между Рейном и Сеной. Железнодорожные линии разбегаются из центра, Парижа, по радиусам на Булонь, Брюгге, Гент, Антверпен, Маастрихт, Люттих и Кёльн, на Мангейм и Майнц через Мец, на Страсбург, Базель, Дижон и Лион. В каком бы пункте враг ни выступил с самыми крупными силами, всюду ему может быть брошена навстречу из Парижа по железным дорогам вся мощь резервной армии. Внутренняя обороноспособность бассейна Сены увеличивается еще особенно благодаря тому, что в этом районе все железнодорожные радиусы проходят по долинам рек (Уазы, Марны, Сены, Об, частью Йонны). Но и это еще не все. Три концентрические железнодорожные дуги, каждая по крайней мере в четверть круга, обходят Париж приблизительно на равных расстояниях одна от другой: первая проходит по железным дорогам на левом берегу Рейна, которые теперь уже почти без перерыва тянутся от Нёйсса до Базеля; вторая идет от Остенде и Антверпена через Намюр, Арлон, Тионвилль, Мец и Нанси на Эпиналь и также почти закончена; наконец, третья идет от Кале через Лилль, Дуэ, Сен-Кантен, Реймс, Шалон на Марне и Сен-Дизье на Шомоне. Таким образом, в этом районе повсюду имеется возможность сосредоточить войска в любом его пункте в кратчайшее время; здесь, благодаря природе и искусству, даже без всяких крепостей, благодаря маневренной способности войск, оборона была бы настолько сильна, что враг должен был бы рассчитывать при своем вторжении во Францию на совершенно иное сопротивление, чем он встретил в 1814 и 1815 годах.

Одного только не хватало бы Рейну как пограничной реке. До тех пор, пока один из его берегов целиком немецкий, а другой — французский, ни один из этих народов не господствует над этой рекой. Более сильной армии, какой бы нации она ни принадлежала, нельзя было бы помешать переправиться через Рейн в любом месте; это мы наблюдали сотни раз, и стратегия объясняет нам, почему это должно произойти именно таким образом. При наступлении немцев превосходящими силами французы были бы вынуждены вести оборону на более близких подступах: северная армия — на Маасе, между Венло и Намюром, мозельская армия — на Мозеле, примерно при впадении в нее реки Саар, верхнерейнская — на верхнем Мозеле и верхнем Маасе. Для того, чтобы полностью господствовать на Рейне, для того, чтобы иметь возможность энергично сопротивляться переправе неприятеля, французы должны были бы располагать предмостными укреплениями на правом берегу Рейна. Поэтому Наполеон поступил совершенно последовательно, когда он без дальнейших околичностей присоединил к Французской империи Везель, Кастель и Кель. При нынешнем положении дел его племянник должен был бы выпросить в дополнение к превосходным крепостям, которые немцы построили для него на левом берегу Рейна, еще Эренбрейтштейн, Дёйц, а в случае нужды также и предмостное укрепление у Гермерсгейма. Тогда военно-географическая система Франции с точки зрения наступления и обороны была бы совершенна, и каждое новое дополнение могло бы только повредить. Насколько хороша эта система по природным данным и насколько она говорит сама за себя, этому союзники в 1813г дали убедительное доказательство. Систему эту Франция создала за каких-нибудь 17 лет до того, и, тем не менее, она считалась уже чем-то само собой разумеющимся, так что высокочтимые союзники, несмотря на свой перевес и беззащитность Франции, со страхом отступили, как перед святотатством, перед мыслью попытаться поколебать эту систему; и если бы национально-немецкие элементы движения не увлекли за собой союзников, Рейн был бы еще и сегодня французской рекой.

Но французы только тогда выполнили бы по отношению к себе тот долг, который мы, немцы, по мнению Радовица, Виллизена и Хайльброннера, выполняем по отношению к себе, удерживая Эч и Минчо с предмостными укреплениями Пескьерой и Мантуей на них, когда мы уступили бы французам не только Рейн, но также и предмостные укрепления на его правом берегу. Но тогда мы сделали бы Германию по отношению к французам такой же совершенно бессильной, какой является ныне Италия по отношению к Германии. Тогда Россия, как и в 1813г, превратилась бы в естественного «освободителя» Германии (совершенно так же, как ныне выступает Франция или, вернее, французское правительство в качестве «освободителя» Италии) и попросила бы для себя в награду за свои бескорыстные старания лишь несколько «маленьких кусочков» территории — вроде Галиции и Пруссии — для округления Польши, так как через эти провинции Польшу также ведь можно «обойти».

Чем для нас являются Эч и Минчо, тем же для Франции — но только еще более важным — является Рейн. Если Венецианская область, находясь в руках Италии и, возможно, Франции, позволяет обойти Баварию и Верхний Рейн и открывает дорогу на Вену, то Бельгия и Германия через Бельгию обходят всю Восточную Францию и делают дорогу на Париж еще более открытой. Расстояние от Изонцы до Вены составляет все же 60 миль по местности, которая дает некоторые возможности для обороны; от Самбры до Парижа всего 30 миль, и только за 12 миль до Парижа, т. е. у Суассона или Компьена, оборона находит сколько-нибудь прикрывающий речной рубеж. Если Германия, по мнению Радовица, в случае уступки Минчо и Эча поставила бы себя заранее в положение, соответствующее проигрышу целой кампании, то Франция при ее современных границах поставлена в такое положение, будто она имела рейнскую границу и проиграла две кампании, причем одна велась из-за крепостей на Рейне и на Маасе, а другая на полях бельгийской равнины. Даже сильная позиция северо-итальянских крепостей до некоторой степени находит себе аналогию на нижнем Рейне и Маасе; разве нельзя было бы из Маастрихта, Кёльна, Юлиха, Везеля и Венло с небольшой дополнительной помощью им и, быть может, двумя промежуточными пунктами создать столь же сильную систему, которая вполне прикрыла бы Бельгию и Северный Брабант и дала бы возможность французской армии, слишком слабой для полевых операций, задержать посредством маневрирования на реках значительно превосходящую по силе неприятельскую армию и, наконец, при посредстве железных дорог беспрепятственно отойти на бельгийскую равнину или в район Дуэ?

Во время всего этого исследования мы исходим из того предположения, что Бельгия совершенно открыта немцам для наступления против Франции и находится в союзе с ними. Так как мы должны были аргументировать с французской точки зрения, то мы имели такое же право на это, как и наш противник на Минчо, когда он считает Италию — также и свободную и объединенную Италию — страной всегда враждебной немцам. При всех подобных обстоятельствах вполне естественно рассматривать сперва наихудший случай и готовиться в первую очередь к нему; и французы должны поступать именно так, когда они рассматривают теперь обороноспособность и стратегическую конфигурацию своей северной границы. То обстоятельство, что Бельгия является, так же как и Швейцария, в силу европейских договоров, нейтральной страной, мы можем здесь оставить без внимания. Во-первых, историческая практика должна еще доказать, что этот нейтралитет при любой европейской войне есть нечто большее, чем клочок бумаги; во-вторых, Франция ни в каком случае не может рассчитывать на этот нейтралитет настолько твердо, чтобы содержать всю границу с Бельгией в военном отношении так, как если бы на месте этой страны образовался морской залив, прикрывающий Францию от Германии. Таким образом, граница остается в конце концов такой же слабой, будет ли она впредь действительно активно защищаться или будут только выделены войска, которые займут ее на случай возможного нападения.

Мы провели теперь достаточно параллелей между По и Рейном. Если исключить то обстоятельство, что рейнская проблема имеет более крупные размеры, чем проблема По, — а это только усиливает французские притязания, — то аналогия представляется настолько полной, что большего не нужно и желать. Можно надеяться, что в случае войны немецкие солдаты с большим успехом будут защищать Рейн на реке По практически, чем это делают теоретически проповедники «среднеевропейской великой державы». Последние, конечно, защищают Рейн на По, но ... только для французов.

Впрочем, если бы немцы когда-либо оказались столь неудачливыми, что потеряли бы свою «естественную границу» на Минчо и По, мы хотим, на этот случай, все же провести нашу аналогию несколько дальше. Французы владели своей «естественной границей» всего 17 лет и с тех пор уже почти 45 лет вынуждены обходиться без нее. За это время их лучшие военные авторитеты также и теоретически пришли к тому мнению, что бесполезность вобановского пояса крепостей против вторжения находит свое обоснование в принципах современного военного искусства, что, таким образом, в 1814 и 1815гг не случай и не «trahison» {«измена»} — столь излюбленное средство объяснения — позволили союзникам спокойно пройти между крепостями. После этого сразу стало очевидно, что для обеспечения открытой для нападения северной границы что-то следовало сделать. Но, несмотря на это, было совершенно ясно, что на возвращение рейнской границы в ближайшем будущем нельзя было рассчитывать. Что же надо было делать?

Французы нашли такой выход из положения, который делает честь великому народу: они укрепили Париж, они впервые в новой истории попытались превратить свою столицу в укрепленный лагерь колоссального масштаба. Военные специалисты старой школы качали головами, смотря на это неразумное предприятие. Выброшенные на ветер деньги единственно в угоду французской хвастливости! Ничего серьезного за этим не кроется, чистое бахвальство; кто слышал когда-либо о крепости, имеющей девять миль в окружности и миллион жителей! Как оборонять такую крепость, если только не поместить в ней гарнизон величиной в половину армии? Как снабжать продовольствием всех этих людей? Безумие, французская кичливость, святотатство, повторение строительства вавилонской башни! Так осуждал военный педант новое предприятие, тот самый педант, который изучает осадную войну по вобановскому шестиугольнику и пассивные методы обороны которого не знают более крупного контрудара, чем вылазка взвода пехоты от крытого хода до подножия гласиса! Французы, однако, спокойно продолжали строительство, и хотя Париж еще не получил боевого испытания, тем не менее они были удовлетворены, что не подверженные педантизму военные во всей Европе признали их правоту, что Веллингтон стал проектировать укрепление Лондона, что вокруг Вены, если только мы но ошибаемся, уже началось сооружение отдельных фортов и что вопрос об укреплении Берлина, по крайней мере, обсуждается. Им самим пришлось убедиться на примере Севастополя, какой огромной силой обладает колоссальный укрепленный лагерь, занятый целой армией, которая ведет активную оборону в крупном масштабе. Между тем Севастополь имел кругом только крепостную ограду и не имел вовсе отдельных фортов; были только полевые укрепления и никаких эскарпов с каменной кладкой!

С тех пор как Париж укреплен, Франция не нуждается в границе по Рейну. Подобно Германии в Италии, Франция будет оборонять свою северную границу прежде всего посредством наступления. Расположение железнодорожной сети показывает, что этот вопрос понят именно таким образом. Если наступление будет отбито, то французская армия остановится твердо на реках Уазе и Эне; дальнейшее продвижение врага потеряло бы всякий смысл, ибо армия, вторгающаяся из Бельгии, сама по себе была бы слишком слаба, чтобы действовать против Парижа. Французская северная армия могла бы ожидать подхода других армий позади реки Эны, обеспечив сообщение с Парижем, в худшем случае — позади Марны, опираясь левым флангом на Париж и находясь в наступательной фланговой позиции. Врагу не оставалось бы ничего другого, как продвинуться к Шато-Тьерри и действовать против коммуникаций французских армий на Мозеле и Рейне. Но эти действия далеко не имели бы того решающего значения, какое могли иметь до укрепления Парижа. Даже в самом худшем случае прочим французским армиям не может быть отрезано отступление за Луару; сосредоточившись в этом районе, французы будут все еще достаточно сильны, чтобы представлять опасность для вторгшейся армии, ослабленной и разделенной благодаря окружению Парижа, или же, чтобы пробиться в Париж. Одним словом, обход через Бельгию, благодаря укреплению Парижа, перестает быть опасным; влияние этого обхода уже не будет решающим; отрицательные моменты, которые обход влечет за собой, и средства, которые надо ему противопоставить, теперь уже легко поддаются учету.

Мы хорошо сделаем, последовав примеру французов. Вместо того, чтобы позволить оглушать себя криками о необходимости владений вне Германии, которые день ото дня становятся для Германии все менее прочными, мы поступили бы гораздо лучше, если бы. заранее подготовились к тому неизбежному моменту, когда откажемся от Италии. Чем раньше будут заложены необходимые нам в таком случае укрепления, тем лучше. Где и как их надо разместить, об этом говорить больше того, что уже в общих чертах сказано выше, не наше дело. Не нужно только впадать в иллюзию и строить заграждающие укрепленные пункты и пренебрегать в расчете на эти пункты единственным типом укреплений, который дал бы возможность отступающей армии остановиться, именно: укрепленным лагерем и группами крепостей на реках.

IV

Мы теперь увидели, к чему ведет теория «естественных границ», выдвинутая проповедниками идеи «великой среднеевропейской державы». Такое же право, которое Германия имеет на По, Франция имеет на Рейн. Если Франции не следует ради хорошей военной позиции присоединять к себе 9 миллионов валлонов, нидерландцев и немцев, то и мы не имеем также никакого права из-за военной позиции порабощать 6 миллионов итальянцев. И эта естественная граница, река По, в конце концов является лишь только военной позицией, и только поэтому, говорят нам, Германия должна ее удерживать.

Теория «естественных границ» кладет конец и шлезвиг-гольштейнскому вопросу одним лозунгом: Danmark til Eideren! Дания до Эйдера! Чего же другого требуют себе датчане, как не своих Минчо и По, называемых Эйдером, свою Мантую, называемую Фридрихштадтом?

Теория «естественных границ» требует с тем же самым правом, как для Германии По, для России Галицию и Буковину в такое округление в сторону Балтийского моря, которое включает по меньшей мере весь прусский правый берег Вислы. А спустя немного лет Россия с тем же правом сможет предъявить требование на то, что естественной границей русской Польши является река Одер.

Теория «естественных границ», примененная к Португалии, требует расширения этой страны до Пиренеев и позволяет включить всю Испанию в состав Португалии.

Уж если принимать во внимание законы вечной справедливости, то естественная граница княжества Рейс-Грейц-Шлейц-Лобенштейн137 также должна расшириться по меньшей мере до границ Германского союза или даже больше того — до По, а может быть, и до Вислы. Ведь княжество Рейс-Грейц-Шлейц-Лобенштейн имеет такие же претензии на осуществление своих прав, как и Австрия.

Если теория «естественных границ», т. е. границ, основывающихся исключительно на военных соображениях, верна, то каким же именем должны мы тогда назвать немецких дипломатов, которые на Венском конгрессе поставили нас перед угрозой войны немцев против немцев, позволили лишить нас линии Мааса, оставили открытой немецкую восточную границу и предоставили иностранцам определить внешние границы Германии и перекроить ее внутри? По правде сказать, ни одна страна не имеет столько оснований жаловаться на Венский конгресс, как Германия; но если мы подойдем к вопросу с точки зрения естественных границ, то как тогда будет выглядеть репутация тогдашних германских государственных мужей? А между тем, те самые люди, которые защищают теорию естественных границ на реке По, живут наследием дипломатов 1815 г. и продолжают традиции Венского конгресса.

Не угодно ли вам один из примеров этого?

Когда Бельгия в 1830г отделилась от Голландии, то подняли крик именно те самые люди, которые ныне из Минчо делают вопрос жизни и смерти. Они кричали караул по поводу расчленения соседней сильной нидерландской державы, которая должна была служить бастионом против Франции и — так крепок еще предрассудок даже после двадцатилетнего опыта! — взять на себя обязательство противопоставить вобановскому поясу крепостей, бывшему несомненно в своем роде грандиозным сооружением, тоненькую ленточку крепостей. Великие державы будто бы боялись, что в одно прекрасное утро Аррас, Лилль, Дуэ и Валансьенн окажутся в Бельгии со всеми своими бастионами, полулюнетами, люнетами и устроятся там по-домашнему! Представители этого страдающего ограниченностью направления, с которым мы в данной работе боремся, сетовали тогда, что Германия находится в опасности, так как Бельгия, будучи лишь безвольным придатком Франции, неизбежно является врагом Германии, и что ценные крепости, построенные на немецкие (т. е. отнятые у французов) деньги в качестве защиты против Франции, могут быть теперь использованы французами против нас. Французская граница, говорили они, оказалась продвинутой вплоть до Мааса и Шельды и за эти реки; долго ли ждать, пока она окажется у Рейна! Большинство из нас еще совсем отчетливо помнит эти причитания. Что же произошло в действительности? С 1848г, а особенно со времени бонапартистской реставрации, Бельгия все решительнее отворачивается от Франции и сближается с Германией. В настоящее время Бельгию даже можно рассматривать уже как иностранного члена Германского союза. И что делали бельгийцы, когда они заняли своего рода оппозицию по отношению к Франции? Они срыли все те крепости, которые свыше были навязаны стране мудростью Венского конгресса, как совершенно бесполезные против Франции, и создали вокруг Антверпена укрепленный лагерь, достаточно большой, чтобы принять всю армию и там дать ей возможность в случае французского нашествия поджидать английскую или немецкую помощь. В этом они были совершенно правы.

Та самая мудрая политика, которая в 1830г хотела силой удержать католическую, говорящую преимущественно по-французски Бельгию прикованной к Голландии, стране протестантской, говорящей на голландском языке, эта же самая мудрая политика хочет с 1848г держать Италию насильно под австрийским игом и нас, немцев, сделать ответственными за действия Австрии в Италии. И все это исключительно из страха перед Францией. Весь патриотизм этих господ, по-видимому, заключается в том, что они приходят в лихорадочное возбуждение, как только речь заходит о Франции. Они, кажется, еще до сих пор не оправились от тех ударов, которые 50 и 60 лет назад нанес им старый Наполеон. Мы, конечно, не принадлежим к числу тех людей, которые недооценивают военной силы Франции. Мы отлично знаем, например, что ни одна армия в Германии не может сравниться с французской в отношении легкой пехоты, опыта и искусства в малой войне, а также в отношении некоторых сторон артиллерийской науки. Но когда люди сначала хвалятся наличием 1200000 немецких солдат, как будто те уже стоят наготове как шахматные фигурки, которыми д-р Кольб играет партию в шахматы с Францией на Эльзас и Лотарингию, и когда те же люди потом в каждом отдельном случае проявляют такую нерешительность, как будто само собой разумеется, что эти 1200000 солдат должны быть разбиты наголову вдвое меньшим числом французов, если только они не укроются на неприступных позициях, — тогда действительно пора потерять терпение. Мы считаем своевременным в противовес этой политике пассивной обороны напомнить, что если Германия в общем и целом осуждена на оборону с применением контрударов, то все же наиболее действенной является активная оборона, которая ведется наступательно. Своевременно напомнить, что мы достаточно часто доказывали свое превосходство перед французами и другими нациями именно в наступлении.

 

«Впрочем, духу наших войск свойственна атака, и это как раз очень хорошо», — говорит Фридрих Великий о своей пехоте.

 

А о том, как умела атаковать его конница, могли бы свидетельствовать Росбах, Цорндорф и Хоэнфридеберг. Лучшим свидетельством того, как умела наступать германская пехота в 1813 и 1814гг, является известная инструкция Блюхера, изданная в начале похода 1815 года:

 

«Так как опыт научил нас тому, что французская армия не выдерживает штыковой атаки наших батальонных масс, то, как правило, следует всегда прибегать к ней, когда дело идет о том, чтобы опрокинуть неприятеля или овладеть той или иной позицией».

 

Нашими лучшими сражениями являются наступательные сражения; и если немецкому солдату не хватает какого-нибудь из качеств французского, то, как это можно доказать, именно того, что он не умеет для целей обороны укрепляться в деревнях и домах; в наступлении он показал себя вполне равным французу и делал это достаточно часто.

Не касаясь мотивов, лежащих в основе этой политики, мы видим, что она состоит в том, чтобы сначала под предлогом защиты сомнительных или преувеличенных до абсурда немецких интересов сделать нас ненавистными для всех наших менее крупных соседей и затем возмущаться по поводу того, что они больше склоняются в сторону Франции. Понадобилось целых пять лет бонапартистской реставрации для того, чтобы оторвать Бельгию от союза с Францией, в который она была загнана политикой Священного союза, начатой в 1815 и продолженной в 1830 году; в Италии мы создали для французов положение, которое уравновешивает значение линии Минчо. А между тем, французская политика по отношению к Италии всегда была ограниченной, эгоистичной, эксплуататорской, так что итальянцы, при сколько-нибудь лояльном поведении с нашей стороны, безусловно были бы скорее за нас, чем за Францию. Достаточно хорошо известно, как Наполеон, его наместники и генералы в период с 1796 по 1814г вытягивали из Италии деньги, продовольствие, художественные ценности и людей. В 1814г австрийцы пришли как «освободители» и были приняты как освободители. (Как они освободили Италию, об этом лучше всего говорит та ненависть, которую ныне каждый итальянец питает к Tedeschi {немцам}.) Такова практическая сторона французской политики в Италии; что же касается ее теории, то мы должны сказать лишь то, что она основывается на одном-единственном принципе: Франция никогда не может допустить существования единой и независимой Италии. Вплоть до Луи-Наполеона этот принцип остается незыблемым, и, чтобы предупредить все недоразумения, Ла Героньер принужден еще раз провозгласить его в настоящее время как вечную истину . Неужели при такой ограниченной мещанской политике Франции, политике, которая без всякого стеснения претендует на право вмешательства во внутренние дела Италии, мы, немцы, должны бояться того, что Италия, уже более не находящаяся под прямым немецким господством, будет всегда послушным слугой Франции против нас? Такое опасение является поистине смешным. Это тот же старый панический крик, что и в 1830г по поводу Бельгии. И, несмотря на это, Бельгия пришла к нам, пришла непрошенная; Италия также должна будет прийти к нам.

Впрочем, необходимо твердо помнить, что вопрос о владении Ломбардией является вопросом взаимоотношений Италии с Германией, но отнюдь не отношений Луи-Наполеона с Австрией. По отношению же к третьему лицу, каким является Луи-Наполеон, который желает вмешаться лишь во имя своих, в некотором отношении антигерманских интересов, дело сводится лишь к простому удержанию провинции, которую оставляют только по принуждению, дело сводится к удержанию военной позиции, которую очищают лишь тогда, когда не могут ее более защитить. Политический вопрос в этом случае немедленно отступает перед вопросом военным: на нас нападают — мы защищаемся.

Если Луи-Наполеон хочет выступить в роли паладина итальянской независимости, то ему нечего воевать с Австрией. «Charité bien ordonnée commence chez soi-même» {«Правильно организованное милосердие начинается с самого себя»}. «Департамент» Корсика является итальянским островом, итальянским, несмотря на то, что он — родина бонапартизма. Пусть Луи-Наполеон прежде всего уступит Корсику своему дяде Виктору-Эммануилу, тогда, может быть, мы и позволим разговаривать с нами. До тех же пор, пока он этого не сделал, было бы лучше, если бы он помолчал о своей горячей преданности интересам Италии.

Во всей Европе нет ни одного крупного государства, которое не включало бы в свои границы части других наций. Франция имеет фламандские, немецкие, итальянские провинции. Англия, являющаяся единственной страной, которая имеет действительно естественные границы, вышла за их пределы по всем направлениям и произвела завоевания во всех странах; ныне она ведет борьбу с одним из своих протекторатов, с Ионическими островами, после того как она подлинно австрийскими методами подавила колоссальное восстание в Индии.

Германия имеет полуславянские провинции, славянские, мадьярские, валашские и итальянские придатки. А над сколькими языками господствует петербургский белый царь!

Никто не станет утверждать, что карта Европы установлена окончательно. Но все изменения, поскольку они рассчитаны на долгий срок, должны исходить из того, чтобы крупным и жизнеспособным европейским нациям во все большей и большей мере предоставить их действительно естественные границы, которые определяются языком и общностью симпатий; в то же время обломки народов, которые еще имеются кое-где и которые не способны более к самостоятельному национальному существованию, должны остаться в составе более крупных наций и либо раствориться в них, либо остаться лишь в качестве этнографических памятников, без всякого политического значения. Военные соображения могут иметь здесь лишь второстепенное значение.

Но если карта Европы будет пересмотрена, то мы, немцы, имеем право требовать, чтобы это было сделано основательно и беспристрастно и чтобы жертвы не были потребованы, как это происходило обычно до сих пор, только от одной Германии, в то время как все другие народы только выигрывали от таких переделов, совершенно ничем не жертвуя. Мы можем отказаться от многого, что привешено к границам нашей страны и что впутывает нас в дела, в которые лучше было бы для нас так непосредственно не вмешиваться. Но это касается точно так же всех других; пусть они дадут нам пример бескорыстия или в противном случае пусть молчат. Конечный же вывод из всего этого исследования состоит в том, что мы, немцы, заключили бы замечательную сделку, если бы смогли обменять По, Минчо, Эч и всю итальянскую ветошь на единство Германии, которое предохранило бы нас от повторения Варшавы и Бронцелля и которое одно только может сделать нас сильными внутри и вовне. Как только мы добьемся этого единства, мы сможем прекратить оборону. Нам тогда не потребуется более никакой Минчо, тогда снова «особенность нашего духа» будет заключаться в том, чтобы «атаковать»; а ведь существуют еще такие гнилые места, где это весьма необходимо.

Написано Ф. Энгельсом в конце февраля- начале марта 1859г

Печатается по тексту брошюры

Перевод с немецкого

Напечатано отдельной брошюрой в Берлине в апреле 1859г