К. МАРКС

САРДИНИЯ [015]

Историю Савойской династии можно разделить на три периода: первый, когда она возвышается и расширяет свои владения, занимая двусмысленную позицию между гвельфами и гибеллинами, между итальянскими республиками и Германской империей; второй, когда она преуспевает, переходя то на ту, то на другую сторону в войнах между Францией и Австрией [016]; и последний, когда она старается использовать охватившую весь мир борьбу между революцией и контрреволюцией, подобно тому как она использовала в свое время антагонизм народов и династий. Во все эти три периода двусмысленность является постоянной осью, вокруг которой вращается политика этой династии, и естественно, что результаты, к которым такая политика приводит, оказываются незначительными по размерам и сомнительными по своему характеру. Мы видим, как в конце первого периода, одновременно с образованием крупных монархий в Европе, Савойская династия создает небольшую монархию. В конце второго периода Венский конгресс соблаговолил уступить ей Генуэзскую республику, в то время как Австрия проглотила Венецию и Ломбардию, а Священный союз зажал рот всем второразрядным государствам, как бы они ни назывались. Наконец, в течение третьего периода Пьемонт получает разрешение явиться на Парижский конгресс, составляет меморандум против Австрии и Неаполя [017], преподает мудрые советы папе, принимает снисходительные похвалы от Орлова, его конституционные стремления находят поощрение в coup d'état {государственном перевороте}, а его мечты о гегемонии в Италии получают поддержку со стороны того самого Пальмерстона, который столь успешно предал Пьемонт в 1848 л 1849 годах [018].

Со стороны представителей Сардинии сущей нелепостью является мысль, будто конституционализм, агонию которого они в настоящий момент могут воочию видеть в Великобритании и банкротство которого на европейском континенте обнаружили революции 1848—1849 гг., доказав, что он одинаково бессилен как против королевских штыков, так и против народных баррикад, — будто этот самый конституционализм в настоящее время готовится не только праздновать свое restitutiо in integrum {полное восстановление} на пьемонтской сцене, но даже стать всепобеждающей силой. Подобная мысль могла возникнуть лишь у великих людей маленького государства. Для всякого беспристрастного наблюдателя является бесспорным, что если Франция — крупная монархия, то Пьемонт должен оставаться малой монархией, что если во Франции — императорский деспотизм, то существование Пьемонта в лучшем случае будет зависеть от его милости, и что если Франция станет настоящей республикой, то пьемонтская монархия исчезнет и растворится в итальянской республике. Самые условия, от которых зависит существование сардинской монархии, препятствуют осуществлению ее честолюбивых целей. Она может играть роль освободителя Италии только в эпоху, когда революция приостановлена в Европе, а контрреволюция безраздельно господствует во Франции. При таких условиях она может помышлять о том, чтобы взять на себя главенствующую роль в Италии в качестве единственного итальянского государства с прогрессивными тенденциями, с своей собственной династией и национальной армией. Но в силу этих же условий она оказывается, с одной стороны, под давлением императорской Франции, а с другой — императорской Австрии. В случае серьезных трений между этими соседними империями Сардиния неизбежно устанет сателлитом одной из них и театром военных действий для обеих. В случае же установления между ними entente cordiale {сердечного согласия} она должна будет довольствоваться жалким прозябанием, временной отсрочкой своей гибели. Опираться на революционную партию в Италии было бы для нее равносильно самоубийству, так как события 1848—1849 гг. рассеяли последние иллюзии насчет революционной миссии этой партии. Таким образом, надежды Савойской династии связаны с сохранением status quo {существующего порядка, существующего положения} в Европе, но status quo в Европе исключает возможность расширения границ Пьемонта на Апеннинском полуострове и отводит ему скромную роль итальянской Бельгии.

Поэтому пьемонтские уполномоченные, пытавшиеся возобновить на Парижском конгрессе игру 1847 года, могли представлять собой лишь довольно плачевное зрелище. Каждый ход, который они делали на дипломатической шахматной доске, означал шах для них самих. Бурно протестуя против австрийской оккупации Центральной Италии, они принуждены были лишь осторожно касаться оккупации Рима Францией [019]; жалуясь на теократию римского первосвященника, они вынуждены были покорно терпеть ханжество и лицемерие первородного сына церкви {Наполеона III}. Им пришлось обращаться к Кларендону, проявившему столько мягкости и снисхождения к Ирландии в 1848 г., с просьбой преподать уроки гуманности неаполитанскому королю {Фердинанду II}, а тюремщика Кайенны, Ламбессы и Бель-Иля [020] они должны были просить открыть тюрьмы Милана, Неаполя и Рима. Провозглашая себя борцами за свободу в Италии, они лакейски склонились перед ожесточенными нападками Валевского на свободу печати в Бельгии, мотивируя это своим глубоким убеждением, что

«трудно двум странам поддерживать добрые отношения друг с другом, когда в одной из них есть газеты, проповедующие крайние взгляды и нападающие на соседние правительства».

Основываясь на этой нелепой приверженности пьемонтских уполномоченных бонапартистским доктринам, Австрия немедленно обратилась к ним с решительным требованием прекратить борьбу, которую ведет против нее пьемонтская пресса, и наказать последнюю.

Делая вид, будто они противопоставляют международную политику народов международной политике государств {В «New-York Daily Tribune» от 31 мая 1856 г. вместо слова «государств» напечатано: «династий»}, пьемонтские уполномоченные в то же время вновь поздравляют себя с заключением договора, восстанавливающего узы дружбы, которая в течение столетий связывала Савойскую династию и династию Романовых. Побуждаемые к тому, чтобы показать свое красноречие перед лицом уполномоченных старой Европы, они вынуждены мириться с тем, что Австрия третирует их как второстепенную державу, не способную обсуждать первостепенные вопросы. Пока они с чувством огромного удовлетворения составляют меморандум, Австрия получает разрешение выставить армию вдоль всей сардинской границы, от По до самых Апеннин, занять Парму, укрепить Пиаченцу, невзирая на Венский трактат, и развернуть свои военные силы на берегах Адриатики, от Феррары и Болоньи вплоть до Анконы. 15 апреля, через семь дней после того, как эти жалобы были представлены конгрессу, между Францией и Англией, с одной стороны, и Австрией, с другой, был подписан специальный договор, с очевидностью доказывающий, какой ущерб был нанесен Австрии меморандумом.[021]

Такую позицию занимали на Парижском конгрессе достойные представители того самого Виктора-Эммануила, который после поражения своего отца в битве при Новаре и его отречения [022] на глазах у негодующей армии обнимался с Радецким, заклятым врагом Карла-Альберта. Если Пьемонт нарочито не закрывает глаза, то он должен теперь видеть, что его одурачили заключением мира так же, как ранее дурачили войной. Бонапарт готов воспользоваться им, чтобы замутить воду в Италии и выудить в этой мутной воде корону. [023] Россия готова похлопать по плечу маленькую Сардинию с намерением встревожить Австрию на юге и тем самым ослабить ее на севере. Палъмерстон, ради ему одному известных целей, готов повторить комедию 1847 года, не давая себе даже труда спеть старую песню на новый лад. Но несмотря на все это Пьемонт как был, так и остается игрушкой в руках иностранных держав. Что касается речей в английском парламенте, то г-н Брофферио заявил в сардинской палате депутатов, членом которой он состоит, что «эти речи всегда были изречениями не дельфийского, а трофонийского оракула». Он ошибся только в том, что принял эхо за прорицания.[024]

Пьемонтская интермедия, если рассматривать ее самое по себе, лишена всякого интереса; она показывает только, как Савойская династия снова потерпела неудачу в своей наследственной политике лавирования и в своих повторных попытках сделать итальянский вопрос подспорьем для своих собственных династических интриг. Но имеется другой, более важный момент, который умышленно замалчивается английской и французской прессой, но на который особенно намекали сардинские уполномоченные в своем пресловутом меморандуме. Враждебная позиция Австрии, которая объясняется позицией, занятой в Париже сардинскими уполномоченными, «вынуждает Сардинию оставаться вооруженной и прибегнуть к мерам, крайне тяжелым для ее финансов, уже истощенных событиями 1848 и 1849 гг. и войной, в которой она приняла участие». Но это не все.

«Волнение в народе», — гласит сардинский меморандум [025], — «за последнее время как будто улеглось. Итальянцы, видя, что один из их национальных государей находится в союзе с великими западными державами, ...возымели надежду, что мир не будет заключен, пока они не будут хоть сколько-нибудь утешены в своих горестях. Эта надежда сделала их спокойными и покорными; но когда они узнают об отрицательных результатах Парижского конгресса, когда они узнают, что Австрия, несмотря на добрые услуги и дружественное посредничество Франции и Англии, воспротивилась даже простому обсуждению вопроса ...тогда можно не сомневаться, что утихшее на время раздражение пробудится с большей яростью, чем когда бы то ни было. Итальянцы, убедившись, что им нечего больше ждать от дипломатии, с горячностью, свойственной южанам, снова бросятся в ряды разрушительной революционной партии, и Италия опять станет очагом заговоров и беспорядков, которые, конечно, можно будет подавить с удвоенной суровостью, но которые при малейшем волнении в Европе вновь разразятся с необычайной силой. Пробуждение во всех странах, окружающих Пьемонт, революционных страстей, способных, в силу причин, которыми они вызваны, привлечь симпатию народа, подвергнет сардинское правительство чрезвычайно серьезным опасностям».

Вот это существенно. Во время войны {Крымской войны} богатая буржуазия Ломбардии, так сказать, затаила дыхание в тщетной надежде, что по окончании этой войны она, благодаря действиям своей дипломатии и под покровительством Савойской династии, добьется национального освобождения или гражданской свободы, избежав необходимости перейти красное море революции и не делая крестьянам и пролетариям тех уступок, требование которых, как она уже знает из опыта 1848—1849 гг., стало неотделимым от всякого народного движения. Однако на сей раз их эпикурейские надежды потерпели крушение. Единственно осязательный результат войны — по крайней мере, единственно видимый для итальянского глаза — это материальные и политические преимущества, приобретенные Австрией, а именно, новое упрочение этой ненавистной державы, достигнутое при содействии так называемого независимого итальянского государства. У конституционалистов Пьемонта снова были в руках хорошие карты, и они снова оказались в проигрыше; они снова убедились в том, что не способны играть роль вождей Италии, на которую они так громко претендовали. Их собственная армия призовет их к ответу. Буржуазия снова должна будет искать опоры в народе и отождествлять национальное освобождение с социальным возрождением. Пьемонтский кошмар кончился, дипломатические чары рассеялись — и горячее сердце революционной Италии снова начинает биться сильнее.

Написано К. Марксом около 16 мая 1856 г.

Напечатано в «The People's Paper» № 211,
17 мая 1856 г. за подписью К. М.
и в газете «New-York Daily Tribune» № 4717,
31 мая 1856 г. без подписи

Печатается по тексту «The People's Paper»,
сверенному с текстом газеты «New-York Daily Tribune»

Перевод с английского