Ф. Энгельс. КАКОЕ ДЕЛО РАБОЧЕМУ КЛАССУ ДО ПОЛЬШИ?

 

I

РЕДАКТОРУ ГАЗЕТЫ «COMMONWEALTH»

Милостивый государь!

Повсюду, где рабочий класс принимал самостоятельно участие в политических движениях, его внешняя политика с самого начала выражалась в немногих словах — восстановление Польши. Так обстояло дело с чартистским движением во все время его существования; так обстояло дело с французскими рабочими еще задолго до 1848г и в памятный 1848г, когда 15 мая они двинулись к Учредительному собранию с криками: «Vive la Pologne!» — Да здравствует Польша! Так обстояло дело и в Германии, где в 1848 и 1849гг органы печати рабочего класса требовали войны с Россией для восстановления Польши. Так обстоит дело и теперь, с одним лишь исключением, о котором подробнее скажем ниже. Рабочие Европы единодушно провозглашают восстановление Польши как неотъемлемую часть своей политической программы, как требование, наиболее выражающее их внешнюю политику. Буржуазия, правда, тоже питала и теперь еще питает чувство «симпатии» к полякам, но это чувство не помешало ей оставить поляков в беде в 1831, в 1846, в 1863гг, более того, не помешало ей, в то время как она сама на словах защищала интересы Польши, развязать руки злейшим врагам последней, людям вроде лорда Пальмерстона, фактически являвшимся пособниками России. Но отношение рабочего класса иное. Он хочет вмешательства, а не невмешательства; он хочет войны с Россией, потому что Россия вторгается в дела Польши; и он это доказывал каждый раз, когда поляки восставали против своих угнетателей. Совсем недавно Международное Товарищество Рабочих еще полнее выразило это всеобщее инстинктивное чувство класса, представителем которого оно является, начертав на своем знамени: «Отпор русской угрозе Европе — восстановление Польши!».

Эта программа внешней политики рабочих Западной и Центральной Европы нашла единодушное признание со стороны класса, которому она была предложена, за одним лишь исключением, как было уже сказано. Среди рабочих во Франции имеется незначительное меньшинство последователей школы покойного П. Ж. Прудона. Эта школа in toto {целиком} расходится с большинством передовых и мыслящих рабочих; она их объявляет невежественными глупцами и в большинстве вопросов придерживается мнений, совершенно противоположных их мнениям. Это относится также и к их внешней политике. Прудонисты в роли судей угнетенной Польши выносят ей приговор подобно стейлибриджским присяжным: «И поделом». Они восхищаются Россией как великой страной будущего, как самой передовой державой во всем мире, наряду с которой не стоит даже упоминать о такой ничтожной стране, как Соединенные Штаты. Они обвинили Совет Международного Товарищества в том, что он якобы подхватил бонапартистский принцип национальностей и объявил великодушный русский народ вне пределов цивилизованной Европы, а это — тяжкий грех против принципов всемирной демократии и братства всех народов. Таковы их обвинения. Отбросив в сторону их демократическую фразеологию, сразу можно увидеть, как они дословно и буквально повторяют то, что говорят о Польше и России крайние тори всех стран. Подобные обвинения не заслуживали бы опровержения; но поскольку они исходят от части рабочего класса, пусть даже самой немногочисленной, следует еще раз рассмотреть русско-польский вопрос и обосновать то, что отныне позволительно называть внешней политикой объединенных рабочих Европы.

Но почему же в связи с Польшей мы все время говорим только о России? Разве две немецкие державы, Австрия и Пруссия, не принимали участия в ее ограблении? Разве они тоже не удерживают в порабощении часть Польши и не участвуют вместо с Россией в подавлении всякого польского национального движения?

Хорошо известно, как упорно Австрия добивалась того, чтобы остаться в стороне от польских дел, как долго она сопротивлялась планам раздела, исходившим от России и Пруссии. Польша была естественным союзником Австрии против России. С того момента, как Россия стала грозной силой, интересам Австрии как нельзя более отвечало сохранение Польши в неприкосновенности между нею и новой крепнущей империей. И лишь тогда, когда Австрия увидела, что судьба Польши решена, что с ее участием или без него две другие державы решили уничтожить Польшу, только тогда она из чувства самозащиты присоединилась к ним, чтобы взять свою долю территории. Но уже в 1815г она стояла за восстановление независимой Польши; в 1831 и в 1863гг она была готова воевать ради этого и отказаться от своей части Польши при условии, что Англия и Франция согласятся поддержать ее. То же было и во время Крымской войны. Все это говорится не в оправдание общей политики австрийского правительства. Австрия достаточно часто доказывала, что угнетение более слабых наций — дело привычное для ее правителей. Но в вопросе о Польше инстинкт самосохранения оказался сильнее жажды новых территорий или привычки правителей. Вот почему в настоящее время не об Австрии должна идти речь.

Что касается Пруссии, то принадлежащая ей часть Польши слишком невелика, чтобы это могло иметь большое значение. Ее друг и союзник Россия умудрилась избавить ее от девяти десятых того, что она получила при трех разделах. Но и то немногое, что осталось у нее, душит ее, как кошмар. Это приковало ее к триумфальной колеснице России; из-за этого ее правительство смогло даже в 1863 и в 1864гг позволить себе беспрепятственно нарушать законы, посягать на свободу личности, на право собраний, на свободу печати в прусской Польше, а затем уже и по всей остальной территории страны; это совершенно извратило либеральное движение буржуазии, которая, боясь потерять территорию в несколько квадратных миль на восточной границе, позволила правительству поставить поляков вне закона. Рабочие не одной только Пруссии, но и всей Германии, больше, чем рабочие какой-либо другой страны, заинтересованы в восстановлении Польши, и во всех революционных движениях они показали, что сознают это. Восстановление Польши означает для них освобождение их собственной страны от вассального подчинения России. В силу этого, как нам кажется, и Пруссия не является главным обвиняемым. Когда рабочий класс России (если в этой стране есть таковой в том смысле, как это понимают в Западной Европе) создаст политическую программу, и в эту программу войдет требование освобождения Польши, — тогда, и лишь тогда, речь пойдет уже не о России как нации, и обвиняемым останется только царское правительство.

 

II

РЕДАКТОРУ ГАЗЕТЫ «COMMONWEALTH»

Говорят, что требовать независимости Польши якобы значит признавать «принцип национальностей» и что принцип национальностей — бонапартистское изобретение, состряпанное для поддержки наполеоновского деспотизма во Франции. Что же такое этот «принцип национальностей»?

Договорами 1815г границы различных европейских государств были установлены исключительно в соответствии с требованиями дипломатии и главным образом требованиями наиболее сильной тогда континентальной державы — России. Во внимание не принимались ни пожелания, ни интересы, ни национальные различия населения. Таким образом Польша была разделена, Германия была разделена, Италия была разделена, не говоря уже о множестве более мелких национальностей, населяющих Юго-Восточную Европу, о которых в то время мало кому было что-либо известно. Вследствие этого для Польши, Германии и Италии самым первым шагом всякого политического движения стало стремление к восстановлению того национального единства, без которого национальная жизнь являлась лишь призрачной. И когда после подавления революционных попыток в Италии и Испании в 1821—1823гг и снова после июльской революции 1830 г. во Франции радикальные политические деятели большей части цивилизованной Европы установили связь друг с другом и попытались выработать нечто вроде общей программы, их общим лозунгом стало освобождение и объединение угнетенных и раздробленных наций. Так было и в 1848г, когда количество угнетенных наций увеличилось еще на одну, а именно — на Венгрию. Не могло, конечно, быть двух мнений о праве каждого из больших национальных образований Европы распоряжаться своей судьбой во всех внутренних делах, независимо от своих соседей, поскольку это не нарушало свободы других. Это право действительно было одним из основных условий внутренней свободы для всех. Могла ли, например, Германия стремиться к свободе и единству, если она в то же время помогала Австрии непосредственно или через своих вассалов удерживать в порабощении Италию? Ведь сокрушение австрийской монархии — первейшее условие объединения Германии!

Это право больших национальных образований Европы на политическую независимость, признанное европейской демократией, не могло, конечно, не получить такого же признания в особенности со стороны рабочего класса. Это было на деле не что иное, как признание за другими большими, несомненно жизнеспособными нациями тех же прав на самостоятельное национальное существование, каких рабочие в каждой отдельной стране требовали для самих себя. Но это признание и сочувствие национальным стремлениям относилось только к большим и четко определенным историческим нациям Европы; это были Италия, Польша, Германия, Венгрия. Франция, Испания, Англия, Скандинавия, которые не были разделены и не находились под иностранным господством, были лишь косвенно заинтересованы в этом деле; что же касается России, то ее можно упомянуть лишь как владелицу громадного количества украденной собственности, которую ей придется отдать назад в день расплаты.

После coup dtat {государственного переворота} 1851г Луи-Наполеон, император «божьей милостью и волей нации», вынужден был изобрести демократизированное и популярно звучащее название для своей внешней политики. Написать на своем знамени «принцип национальностей», — что могло быть лучше? Каждая национальность должна быть вершителем собственной судьбы; каждой обособленной части какой-либо национальности должно быть разрешено присоединиться к своему великому отечеству, — что могло быть более либеральным? Но, заметьте, — теперь уже речь шла не о нациях, а о национальностях.

Нет страны в Европе, где под управлением одного правительства не было бы различных национальностей. Кельты горной Шотландии и валлийцы по своей национальности, несомненно, отличаются от англичан, однако никто не назовет эти остатки давно исчезнувших народов, так же как и кельтских обитателей Бретани во Франции, нациями. Кроме того, ни одна государственная граница не совпадает с естественными границами национальности, то есть с границами языка. Есть множество людей вне Франции, родной язык которых — французский, точно так же как вне Германии есть множество людей, говорящих по-немецки, и, по всей вероятности, такое положение останется и впредь. Естественным результатом сложного и медленного исторического развития, через которое прошла Европа в течение последнего тысячелетия, является то, что почти каждой большой нации пришлось расстаться с некоторыми периферийными частями своего организма, которые, оторвавшись от ее национальной жизни, большей частью приобщились к национальной жизни какого-нибудь другого народа и уже не хотят воссоединяться со своим основным стволом. Немцы в Швейцарии и Эльзасе не желают присоединения к Германии, точно так же, как и французы в Бельгии и Швейцарии не хотят политического присоединения к Франции. И, в конце концов, не малая польза есть в том, что различные нации, сформировавшиеся политически, в большинстве случаев имеют в своем составе кое-какие инородные элементы, которые создают связующее звено с их соседями и вносят разнообразие в слишком монотонную однородность национального характера.

Таким образом, мы видим различие между «принципом национальностей», и старым положением демократии и рабочего класса о праве крупных европейских наций на отдельное и независимое существование. «Принцип национальностей» совершенно не затрагивает великого вопроса о праве на национальное существование исторических народов Европы, а если и затрагивает, то только для того, чтобы запутать его. Принцип национальностей поднимает двоякого рода вопросы: во-первых, вопросы о границах между этими крупными историческими народами и, во-вторых, вопросы о праве на самостоятельное национальное существование многочисленных мелких остатков тех народов, которые фигурировали более или менее продолжительное время на арене истории, но затем были превращены в составную часть той или иной более мощной нации, оказавшейся в силу большей жизнеспособности в состоянии преодолеть большие трудности. Европейское значение народа, его жизнеспособность — ничто с точки зрения принципа национальностей; румыны из Валахии, которые никогда не имели ни истории, ни энергии, необходимой для того, чтобы ее создать, значат для него столько же, сколько итальянцы с их двухтысячелетней историей и устойчивой национальной жизнеспособностью; валлийцы и жители острова Мэн, если бы они захотели этого, имели бы такое же право на самостоятельное политическое существование, как англичане, — как бы абсурдно это ни казалось. Все это — полнейший абсурд, облеченный в популярную форму, для того, чтобы пустить пыль в глаза легко-серным людям, удобная фраза, которую можно использовать или отбросить, если этого требуют обстоятельства.

Каким бы пустым ни было это изобретение, но, чтобы додуматься до него, нужна была более умная голова, чем голова Луи-Наполеона. Принцип национальностей является отнюдь не бонапартистским изобретением для возрождения Польши, а только русским изобретением, выдуманным для уничтожения Польши. Как мы увидим дальше, Россия поглотила большую часть старой Польши под предлогом соблюдения принципа национальностей. Эта идея существует уже больше ста лет, и теперь Россия все время пользуется ею. Что такое панславизм, как не применение Россией в своих же интересах принципа национальностей к сербам, хорватам, русинам, словакам, чехам и другим остаткам былых славянских народов в Турции, Венгрии и Германии? Даже в настоящий момент русское правительство имеет агентов, разъезжающих среди лапландцев Северной Норвегии и Швеции для агитации среди этих кочующих дикарей в пользу идеи «великой финской национальности», которая должна быть восстановлена на крайнем севере Европы, конечно, под протекторатом России. «Вопль отчаяния» угнетенных лапландцев раздается очень громко в русской печати, но он исходит не от самих угнетенных кочевников, а от русских агентов, — и, в самом деле, ведь это страшное угнетение заставлять этих бедных лапландцев учиться культурному норвежскому или шведскому языку вместо того, чтобы ограничиваться своим варварским, полуэскимосским наречием! Принцип национальностей мог быть действительно изобретен только в Восточной Европе, где приливы азиатских нашествий в течение тысячелетия, набегая один за другим, оставили на берегу эти груды перемешанных обломков наций, которые даже и теперь этнолог едва может различить, и где в полнейшем беспорядке перемешаны тюрки, финские мадьяры, румыны, евреи и около дюжины славянских племен. Такова была почва для выработки принципа национальностей, а как Россия его вырабатывала, мы увидим сейчас на примере Польши.

 

III

ДОКТРИНА НАЦИОНАЛЬНОСТИ В ПРИМЕНЕНИИ К ПОЛЬШЕ

Польша, подобно почти всем другим европейским странам, населена людьми различных национальностей. Массу населения, основное ее ядро, несомненно образуют собственно поляки, говорящие на польском языке. Но уже с 1390г собственно Польша была объединена с Литовским великим княжеством, которое составляло, до последнего раздела 1794г, неотъемлемую часть польской республики. Это Литовское великое княжество было населено большим количеством различных племен. Северные провинции Прибалтики были во владении самих литовцев, народа, говорящего на языке, отличном от языков его славянских соседей; эти литовцы в значительной части были покорены германскими переселенцами, которые, в свою очередь, с трудом оборонялись от литовских великих князей. Дальше, на юге и на востоке нынешнего Царства Польского, находились белорусы, говорящие на языке, среднем между польским и русским, но более близком к последнему; и, наконец, южные области были населены так называемыми малороссами, язык которых в настоящее время большинством авторитетов считается совершенно отличным от великорусского языка (который мы обычно называем русским). Поэтому, когда люди говорят, что требовать восстановления Польши значит взывать к принципу национальностей, то они этим только доказывают, что не знают, о чем говорят, потому что восстановление Польши означает восстановление государства, состоящего, по крайней мере, из четырех различных национальностей.

Но что было с Россией в те времена, когда путем объединения с Литвой образовалось старое польское государство? Она находилась тогда под пятой монгольского завоевателя, которого поляки и германцы за 150 лет до того совместными усилиями прогнали назад к востоку, за Днепр. Лишь после долгой борьбы великие князья московские сбросили, наконец, монгольское иго и приступили к объединению многочисленных княжеств Великороссии в единое государство. Но этот успех, казалось, только увеличил их честолюбие. Едва только Константинополь попал в руки турок, как великий князь московский вписал в свой герб двуглавого орла византийских императоров, объявив себя таким образом их преемником и мстителем в будущем; с тех пор, как известно, русские стремились завоевать Царьград, царский город, как они называют Константинополь на своем языке. Затем богатые равнины Малороссии возбудили у них жажду аннексии; но поляки всегда были храбрым, а в то время и сильным народом, который не только умел отстаивать свою собственную страну, но умел в свою очередь и нападать на другие страны; в начале XVII столетия они даже занимали Москву в течение нескольких лет.

Постепенная деморализация правящей аристократии, недостаток сил для развития буржуазии и постоянные войны, опустошавшие страну, сломили, наконец, мощь Польши. Страна, упорно сохранявшая в неприкосновенности феодальный общественный строй, в то время как все ее соседи прогрессировали, формировали свою буржуазию, развивали торговлю и промышленность и создавали большие города, — такая страна была обречена на упадок. Аристократия действительно довела Польшу до упадка, до полного упадка. И доведя ее до такого состояния, аристократы стали возлагать вину за это друг на друга и продавать себя и свою страну иностранцам. История Польши с 1700 по 1772 год — не что иное, как летопись русской узурпации власти в Польше, узурпации, ставшей возможной вследствие продажности дворянства. Русские солдаты почти непрерывно занимали страну, и польские короли, даже если они сами не хотели быть предателями, все больше становились игрушкой в руках русского посла. Игра велась так успешно и продолжалась так долго, что, когда Польша была, наконец, уничтожена, — во всей Европе не раздалось ни одного протеста, и все удивлялись только тому, что Россия великодушно уступила такую большую часть территории Австрии и Пруссии.

Особый интерес представляет способ, каким был осуществлен этот раздел. В то время в Европе уже существовало просвещенное «общественное мнение». Хотя газета «Times» и не приступила еще тогда к фабрикации этого товара, однако существовал тот вид общественного мнения, который был создан огромным влиянием Дидро, Вольтера, Руссо и других французских писателей XVIII столетия. Россия всегда знала, как важно по возможности иметь на своей стороне общественное мнение, и она не преминула тоже заполучить его. Двор Екатерины II превратился в штаб-квартиру тогдашних просвещенных людей, особенно французов; императрица и ее двор исповедовали самые просвещенные принципы, и ей настолько удалось ввести в заблуждение общественное мнение, что Вольтер и многие другие воспевали «северную Семирамиду» и провозглашали Россию самой прогрессивной страной в мире, отечеством либеральных принципов, поборником религиозной терпимости.

Религиозная терпимость — вот то слово, которого недоставало, чтобы сломить Польшу. Польша всегда была чрезвычайно либеральна в религиозных вопросах; доказательством этого служит тот факт, что евреи нашли здесь убежище в то время, когда их преследовали во всех остальных странах Европы. Большая часть населения восточных провинций принадлежала к православной вере, в то время как собственно поляки были католиками. Значительная часть этих православных в XVI столетии была вынуждена признать верховенство папы, и они стали называться униатами, но многие из них сохранили во всех отношениях верность своей прежней православной религии. Это были главным образом крепостные, в то время как их благородные господа почти все были католиками; по национальности же эти крепостные были малороссами. И вот русское правительство, которое у себя в стране не терпело никакой иной религии, кроме православной, и карало вероотступничество как преступление, которое завоевывало чужие нации, присоединяя направо и налево чужие области, и в то же время все сильнее сковывало русского крепостного, — это самое русское правительство вскоре обрушилось на Польшу во имя религиозной терпимости, потому что Польша якобы притесняла православных, во имя принципа национальностей, потому что жители восточных областей были малороссами и поэтому требовалось их присоединить к Великороссии, и во имя революционного права, вооружая крепостных против их господ. Россия совсем не щепетильна в выборе своих средств. Говорят о войне класса против класса как о чем-то крайне революционном; однако Россия начала подобную войну в Польше еще около 100 лет тому назад, и это был превосходный образчик классовой войны, когда русские солдаты и малоросские крепостные вместе шли и сжигали замки польских аристократов лишь для того, чтобы подготовить русскую аннексию; а когда аннексия осуществилась, те же русские солдаты снова вернули крепостных под иго их господ.

Все это совершалось во имя религиозной терпимости, потому что принцип национальностей не был тогда еще в моде в Западной Европе. Но уже в то время им размахивали перед глазами малоросских крестьян, и он с тех пор играл важную роль в польских делах. Первое и главное притязание России — объединение всех русских племен под властью царя, который называет себя самодержцем всея Руси (Samodergetz vseckh Rossyiskikh), в том числе Белоруссии и Малороссии. Чтобы подтвердить, что ее притязания не идут дальше этого, она старательно позаботилась о присоединении к себе во время трех разделов только белорусских и малоросских областей, оставив местность, населенную поляками, и даже часть Малороссии (Восточную Галицию) своим сообщникам. Но как обстоит дело в настоящее время? Большая часть областей, аннектированных в 1793 и 1794гг Австрией и Пруссией, находится теперь под русским владычеством под названием Царства Польского, и время от времени в среде поляков Возбуждают надежды, что если только они подчинятся главенству России и откажутся от всех притязаний на прежние литовские области, то они могут ожидать воссоединения всех остальных польских областей и восстановления Польши с русским императором в качестве короля. Если при настоящем положении дел Пруссия и Австрия начнут драку, то более чем вероятно, что в конечном счете это будет война не за присоединение Шлезвиг-Гольштейна к Пруссии или Венеции к Италии, а скорее за присоединение австрийской и, во всяком случае, прусской части Польши к России.

Так обстоит с принципом национальностей в применении к польским делам.

Написано Ф. Энгельсом в конце января — 6 апреля 1866г

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Напечатано в газете «The Commonwealth» №№159, 160 и 165; 24, 31 марта и 5 мая 1866г

Подпись: Ф. Энгельс

Hosted by uCoz