Ф. Энгельс. ВОЕННАЯ РЕФОРМА В ГЕРМАНИИ

 

Итальянская война 1859г., еще в большей степени, чем Крымская война, установила тот факт, что французская военная организация — лучшая во всей Европе. Из всех европейских армий, исключая французскую, австрийская армия стояла, без сомнения, выше всех; тем не менее в непродолжительную кампанию 1859г. армия в целом не смогла выиграть ни одного сражения, хотя ее солдаты покрыли себя славой. Даже принимая во внимание бездарность генералитета, отсутствие единства в командовании и некомпетентное вмешательство императора, все же единодушным впечатлением австрийских полковых офицеров, а также солдат было то, что отсутствие побед у этой армии отчасти объяснялось организацией, менее приспособленной к нуждам современной войны, чем организация их противников. А если австрийская армия, всего несколько лет тому назад полностью реорганизованная, оказалась неудовлетворительной, то чего же можно было ожидать от других армий, организация которых относилась к еще более отдаленным временам?

В том, что французы превосходили всех в этом отношении, нет ничего удивительного. Любая нация, обладающая некоторыми военными способностями и ведущая в течение двадцати пяти лет малую войну в таком колоссальном масштабе, как война в Алжире, не может не развить благодаря этому боевые качества своих войск в высокой степени. В то время как Англия и Россия вели свои войны в Индии и на Кавказе главным образом при помощи специально предназначенных для этой цели войск, большая часть французской армии прошла алжирскую школу. Франция действительно извлекла наибольшую пользу из этой школы, которая стоила многих человеческих жизней и денег, но была чрезвычайно эффективна и плодотворна с точки зрения приобретения ценного боевого опыта. Последовавшая затем Крымская война, другая школа более крупного масштаба, вселила в солдата большую уверенность, показав ему, что опыт, приобретенный им в походах против кочевых племен и иррегулярных отрядов, одинаково полезен и применим в борьбе с регулярными войсками.

Что при таких возможностях нация, наделенная исключительными военными способностями, должна была довести свою боевую организацию до степени совершенства, превосходящей все достижения ее соседей, — этот факт, бесспорно доказанный при Мадженте и Сольферино, все же вызвал удивление, особенно в Германии. Военные педанты этой страны были так уверены в своем мнимом превосходстве над ветреными, непостоянными, недисциплинированными и безнравственными французами, что этот удар буквально ошеломил их. С другой стороны, более молодые и более образованные круги австрийской и прочих немецких армий, всегда возражавшие против педантизма, сразу подняли голос. Австрийские офицеры, только что побывавшие под Маджентой, первыми стали говорить, — и это совершенно верно, — что французы не носят на себе ранцев во время боя, что у них нет ни галстуков, ни стоячих воротниковой тесных мундиров или брюк; они одеты в широкие шаровары и просторный мундир с отложным воротником, шея и грудь у них совершенно свободны, головы их покрыты легкими кепи, а патроны они носят в карманах брюк. Куда австрийские солдаты приходят усталые и запыхавшиеся, туда французы являются свежие, с песнями, готовые к любому физическому напряжению. Об этом сообщали австрийские офицеры в своих письмах с поля битвы, а прусские, баварские и прочие офицеры вскоре стали повторять то же самое. Страшный факт был налицо. Солдаты действительно осмеливались противостоять врагу, не неся с собой обременительной массы предметов, которые почти все служат для парадности и внешнего фона войны и которые вместе взятые являются для солдата чем-то вроде смирительной рубашки; и, несмотря на отсутствие этой смирительной рубашки, они вышли победителями из всех сражений. Этот факт был настолько серьезным, что даже немецкие правительства не могли закрыть на него глаза.

Таким образом, военная реформа сделалась в Германии лозунгом дня, к великому ужасу всех приверженцев старых традиций. Самые революционные теории, касающиеся военного дела, не только безнаказанно предлагались на обсуждение, но даже принимались во внимание правительствами, Первым вопросом было, конечно, солдатское обмундирование, которое составляло самое резкое различие между обеими армиями на поле сражения. Длительность обсуждения этого вопроса вполне соответствовала разнообразию вкусов. По вопросу о военной форме была проявлена масса изобретательности. Фуражки, каски, кивера, шапки, мундиры, куртки, шинели, воротники, обшлага, брюки, гетры и сапоги, — обо всем этом спорили с такой горячностью и красноречием, как будто только от этих вещей зависела судьба сражения при Сольферино. Наибольшей экстравагантностью своего военного обмундирования отличались австрийцы. Начав с почти точной копии французского образца (за исключением цвета), они прошли через все промежуточные стадии вплоть до куртки и мягкой широкополой шляпы. Представьте себе чопорного, консервативного, степенного императорско-королевского австрийского солдата в кокетливом одеянии французского стрелка или, еще того хуже, в куртке и фетровой шляпе революционного германского волонтера 1848 года. Нельзя было придумать лучшей сатиры на австрийскую военную систему, чем тот факт, что каждая из этих крайностей серьезно подвергалась обсуждению. Как это обычно бывает, спор скорее выдохся, чем привел к какому-нибудь решению; приверженцы старых военных традиций вернули себе часть потерянных позиций и, по крайней мере в Австрии, перемены в обмундировании будут в целом очень незначительны, да и в других немецких армиях едва ли можно ожидать каких-либо изменений, за исключением того, что прусской каске, этому любимому изобретению романтического Фридриха-Вильгельма IV, по-видимому, суждено сойти в могилу еще раньше своего изобретателя.

Следующим встал на очередь великий вопрос о ранце. То, что французы вступали в сражение без ранцев, было такой неосторожностью, которую можно было оправдать только их удачей и жарким временем года. Но если бы это вошло у них в обычай, первая же неудача в холодную или дождливую погоду жестоко наказала бы их за это. В самом деле, если бы это стало общепринятым обычаем, то в результате в каждом сражении побежденная армия теряла бы не только артиллерию, знамена и припасы, но и весь личный багаж каждого пехотинца. В результате несколько дождливых дней, проведенных на бивуаке, совершенно расстроили бы ряды пехоты, ибо каждый солдат оказался бы одетым только в то, что было на нем. Впрочем, сущность вопроса заключается, по-видимому, в том, каким образом можно было бы сократить до минимума личный багаж каждого солдата; этот важный вопрос мог бы быть легко и удовлетворительно разрешен, если бы составляющие багаж предметы рассматривались исключительно с точки зрения их пригодности в походе; но в Германии дискуссия не разрешила этого вопроса.

Кроме вопроса об обмундировании и вопроса о ранце, подробному обсуждению подвергается также организация различных подразделений армии. Сколько человек должно составлять роту, сколько рот — батальон, сколько батальонов — полк, сколько полков — бригаду, сколько бригад — дивизию и так далее? Вот еще одна тема, по поводу которой можно с самым серьезным и важным видом наговорить кучу вздора. Во всякой армии система элементарной тактики ограничивает известными пределами численный состав и количество рот и батальонов; минимум и максимум численного состава бригад и дивизий определяются составом, принятым в соседних армиях, чтобы в случае столкновения разница между более крупными тактическими соединениями не была слишком велика. Искать решения таких вопросов, не исходя из реальных условий, определяемых данными фактами, а пытаясь установить основные принципы, — означает вздор, достойный, может быть, немецких философов, но не людей практики. Увеличение числа австрийских линейных пехотных полков с 63 до 80, при уменьшении числа батальонов, не в большей мере обеспечит им «удачу на будущее», чем введение более широких брюк и отложных воротников.

Но в то время как военные моды и глубокомысленные рассуждения о нормальной численности и составе бригады поглощают все внимание, крупные недостатки и язвы немецкой военной системы остаются без внимания. В самом деле, что мы должны подумать об офицерах, которые яростно спорят о покрое пары брюк или воротника, но спокойно мирятся с тем, что в армии Германского союза имеется около двадцати различных калибров полевой артиллерии и почти неисчислимое разнообразие калибров ручного огнестрельного оружия? Введение нарезного ружья, представлявшее такой прекрасный случай для унификации калибров по всей Германии, не только было выполнено недопустимо небрежно, но и ухудшило дело. Стоит несколько остановиться на этой путанице калибров. Австрия, Бавария, Вюртемберг, Баден и Гессен-Дармштадт имеют один калибр — 0,53 дюйма. С тем практическим здравым смыслом, который южные немцы проявляли во многих случаях, они провели эту в высшей степени важную реформу, устанавливающую одинаковый калибр для пяти корпусов армии Германского союза. Пруссия имеет два калибра: один калибр так называемого Zündnadelgewehr, или игольчатого ружья, около 0,60 дюйма, и другой — старого гладкоствольного ружья, недавно нарезанного по принципу Минье, приблизительно 0,68 дюйма. Последний, впрочем, должен быть в самом скором времени заменен первым. Девятый армейский корпус имеет три различных калибра для винтовки и два или три различных калибра для гладкоствольных ружей; десятый корпус имеет по крайней мере десять калибров, а в резервной дивизии почти столько же калибров, сколько батальонов. Вообразите теперь эту разношерстную армию во время активных боевых действий. Можно ли предположить, что боеприпасы, соответствующие каждому контингенту, могут всегда в случае нужды находиться поблизости, а если это невозможно, то как можно мириться с беспомощностью и бесполезностью контингента? За исключением Австрии, южногерманских государств и Пруссии, ни один контингент уже из-за одного этого обстоятельства не может принести никакой реальной пользы в затяжном сражении. То же самое относится и к артиллерии. Вместо того чтобы остановиться сразу на одном общем калибре, который соответствовал бы хотя бы старой шестифунтовой пушке и, таким образом, сделался бы со временем общим калибром для нарезных полевых орудий, пруссаки, австрийцы и баварцы отливают в настоящее время нарезные пушки совершенно независимо друг от друга, что повлечет за собой только увеличение уже существующего разнообразия калибров. Армия, в которой имеются столь существенные недостатки, могла бы заняться чем-либо более важным, чем спорами о воротниках и штанах и о нормальной численности бригад и батальонов.

В Германии не может быть никакого прогресса в военном деле до тех пор, пока в высших сферах не хотят расстаться с мыслью, будто армии созданы для парадов, а не для боя. Педантизм такого рода, побежденный на некоторое время Аустерлицем, Ваграмом и Йеной и народным энтузиазмом 1813— 1815гг., вскоре вновь поднял голову; он безраздельно господствовал до 1848г. и, по-видимому, достиг, по крайней мере в Пруссии, своего кульминационного пункта в течение последних десяти лет. Если бы Пруссия была вовлечена в Итальянскую войну, Пелисье почти наверняка устроил бы её армии новую Йену, и только крепости на Рейне могли бы спасти ее. Таково состояние, до которого довели армию, по качеству своих солдат не уступающую ни одной другой армии в мире. В случае будущего конфликта между французами и немцами мы можем с полным основанием ожидать воспроизведения характерных черт Мадженты и Сольферино.

Написано Ф. Энгельсом в конце января — начале февраля 1860г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» №5873, 20 февраля 1860г. в качестве передовой

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского