Ф. Энгельс. ВЗЯТИЕ БОМАРСУНДА
СТАТЬЯ ПЕРВАЯ
Армии союзников предприняли, наконец, решительные действия. Они взяли Бомарсунд. 3 и 4 августа французские войска и английская морская пехота высадились на Аландских островах; 10-го крепость была обложена; за три следующих дня были сооружены батареи и установлены орудия; 14-го был открыт огонь; 15-го были взяты штурмом обе круглые башни, одна — французами, другая — англичанами; 16-го, после короткого боя, в котором союзники почти не понесли потерь, сдался большой казематированный форт. Безусловно, такая быстрота действий свидетельствует об известной смелости. Судя по всем имевшимся у нас сведениям, следовало ожидать, что для взятия крепости потребуется правильная осада, сооружение по меньшей мере одной параллели и около двух недель апрошных работ. Даже лондонская газета «Times», уже давно писавшая в таком тоне, будто достаточно союзной пехоте пойти на каменные стены в штыки, как они рассыпятся прахом, — даже она вынуждена была признать, что без осады все же не обойтись и что эта утомительная операция вероятно займет две недели.
Поэтому, если атака увенчалась успехом примерно через неделю после обложения крепости и на шестой день после начала рытья траншей, естественно сделать вывод, что трудности, с которыми столкнулись осаждающие, были гораздо меньше, чем они ожидали. Что же именно облегчило их задачу — об этом мы до получения подробных отчетов об осаде можем, конечно, только догадываться; однако имеется ряд обстоятельств, которые, возможно, благоприятствовали им. Значительную часть гарнизона составляли финны, а часть даже уроженцы Аландских островов. Они, разумеется, не очень-то были воодушевлены русским патриотизмом и, по словам дезертиров, даже приняли решение вообще не драться, если это окажется возможным. По-видимому, население островов, убедившись, что союзники всерьез решили атаковать Бомарсунд, встретило их как избавителей от русского ига и конечно снабжало их всякого рода информацией и оказывало им всестороннюю помощь. Но суть дела, должно быть, в том, что в конструкции самой крепости имелся какой-то серьезный изъян. Поскольку план крепости достать невозможно и все наши сведения о ней основаны на видах и схемах, а также на описаниях, сделанных непрофессионалами (во всяком случае не инженерами) и поэтому весьма туманных, и поскольку в видах и описаниях есть ряд противоречащих друг другу деталей, мы не беремся сказать, в чем именно заключается этот изъян.
Однако, судя по схемам, обе круглые башни до известной степени фланкируют друг друга своим огнем; но так как во всяком круглом укреплении орудия должны быть расположены радиально и огонь их должен быть чрезвычайно рассеянным, то чем меньше размеры укрепления, а следовательно и количество орудий, тем больше рассеянность огня и тем менее действенным он становится. Поэтому Монталамбер тщательно предостерегает от применения таких башен, кроме случаев, когда рассеянность огня компенсируется сильной поддержкой, которую каждая башня получает от своих соседей справа и слева и от расположенной у нее в тылу главной крепости. Если пять или шесть таких башен могут сосредоточить свой огонь на одной точке, этот огонь становится столь же концентрическим и действенным, сколь рассеянным и слабым он был раньше. Кроме того, Монталамбер отлично знал, что на последних этапах осады, когда дело доходит до штурма, самым эффективным огнем по атакующим является огонь пехоты. Поэтому он не только предусматривал в своих башнях приспособления для обороняющейся пехоты, но обычно еще соединял отдельные башни своего рода укрытым ходом или траншеей, служившей не только для безопасного сообщения, но и для ведения огня пехотой. В пользе такой траншеи мы только что имели случай убедиться на примере Араб-Табиа, где вся оборона фланка ограничивалась такой траншеей, позволившей горсти арнаутов раз за разом отразить атаки русских. И, наконец, Монталамбер стремился вполне обезопасить свои башни от coup de main {внезапного удара}.
Он окружал их рвом, с укрытым ходом, и иногда рассматривал их просто как réduit, то есть как последнюю, запасную позицию большого и сильного редута. Это была самая зрелая его конструкция и, по-видимому, самая правильная. Она принята с большими или меньшими поправками почти во всех укреплениях последнего времени, включающих малые башни Монталамбера. В добавление к такому затрудненному доступу к башне он очень остроумно приспособил весь ее нижний этаж или погреб для обороняющейся пехоты.
И вот, во всех этих отношениях русские, очевидно, допустили серьезные промахи. Продолжительность штурмового огня, то есть двадцать — тридцать часов, была явно мала для того, чтобы пробить достаточно широкую брешь даже тридцатидвухфунтовыми пушками, разве только что каменная кладка крепости была не такого качества, как обычно применяется для укреплений. Поэтому можно полагать, что башни были взяты с помощью штурмовых лестниц солдатами, которые вошли через амбразуры и открыли ворота, взорвав их. Это предполагает весьма слабый фланкирующий огонь, а так как у главного форта, по-видимому, не было в тылу батарей для поддержки башен, то каждую из башен фланкировал только огонь другой башни. Ошибка эта тем серьезнее, что, как явствует из схем, местность, весьма пересеченная в районе форта, позволяла штурмующим отрядам подойти довольно близко, укрываясь в ее складках. Далее, судя по схемам и по фактам, не было принято никаких мер против coup de main. Вокруг башен, по-видимому, вовсе не было редутов, а те редуты, которые русские построили впереди башен, были сданы почти без сопротивления. Говорят, что каждая башня была окружена рвом; но он очевидно был очень неглубок и не приспособлен для обороняющейся пехоты. Стоило союзникам взять башни, и главный форт, над которым эти башни господствовали, неизбежно оказался бы у них в руках. И поэтому он пал, оказав, весьма вероятно, только видимость сопротивления.
Если судить об этих укреплениях по непродолжительности их осады, то можно подумать, что их строители вовсе не рассчитывали на возможность серьезного нападения с суши. Строя эти башни, они, должно быть, имели в виду лишь отражение атак отрядов морской пехоты, которые могли насчитывать от силы две тысячи человек и не были бы достаточно многочисленны для штурма или для сколько-нибудь успешной правильной осады. Поэтому наиболее сильным был фронт, обращенный к морю, а сила сухопутного фронта, образованного башнями, являлась более показной, нежели реальной. А между тем из опыта явствует, что даже 1000 солдат морской пехоты вероятно могли бы уже много месяцев назад взять башни штурмом и тем самым вынудить к сдаче главный форт!
Что касается самого штурма, то, по-видимому, и французы и англичане провели его очень хорошо. Англичане — известные специалисты по части штурмов; это их излюбленный метод, и он почти всегда им удается. Французы предпочитают атаку в открытом поле; а при осадах они, по математическому складу своего ума, предпочитают следовать методичной и специфически-французской науке, разработанной Вобаном. Но и их, очевидно, увлекла энергия английского ветерана. В армии при Бомарсунде находился старый полковник по фамилии Джонс — человек, который перещеголял Вобана, когда, воюя против храбрых и упорных гарнизонов Бадахоса, Сьюдад-Родриго и Сан-Себастьяна, ухитрился с явно недостаточными средствами сократить осаду почти на треть положенного срока. Полковник Джонс незаурядный инженер. В противоположность своим собратьям он не считает осаду учебным праздником, на котором главный инженер сдает экзамен и должен доказать перед всей армией, насколько он запомнил и уложил в голове все правила и предписания регулярной осады и все положения вобановской «Осады крепостей». Он не считает, что вся армия собралась на месте ради одних инженеров, которых она должна охранять, пока они демонстрируют свои фокусы. Полковник Джонс прежде всего воин, а потом уж инженер. Он хорошо знает английского солдата и знает, на что он способен. И быстрое, решительное и без лишнего шума взятие Бомарсунда в срок, вдвое короче положенного, так напоминает бреширование и штурм испанских крепостей, что руководить им не мог никто, кроме старика Джонса. Французы — те никогда не могли бы додуматься до такого способа взятия крепости. Он противоречит всему их складу, он слишком прямолинеен, в нем слишком отсутствуют вежливость и хорошие манеры. Но они не могли оспаривать авторитет человека, который пятьдесят лет назад испытал на них самих свой неправильный способ взятия крепостей и убедился, что этот способ неизменно достигает цели. А когда дело дошло до штурма, они в своей решимости, по-видимому, не уступали англичанам.
Любопытно, что русские, которые так гордились своими способностями к штурмам, от Перекопа и Очакова до Варшавы и Быстрицы, — получали отпор при всех своих попытках взять штурмом полевые укрепления, а в боях за Силистрию не смогли даже взять полевое укрепление правильной осадой и были вынуждены отойти, хотя турецкий гарнизон крепости не получил никакой поддержки; с другой же стороны, в самом начале нынешней войны турки взяли штурмом долговременное укрепление русских — форт св. Николая, а знаменитая крепость Бомарсунд была взята, едва удостоившись такой чести, как открытая траншея. Следует еще отметить, что, судя по всему, в этой победе флот не сыграл сколько-нибудь важной роли. Повидимому, корабли, как и всегда, стремились держаться подальше от казематированных батарей.
Однако характер этого успеха союзников таков, что они, по всей вероятности, больше ничего не предпримут в течение предстоящей осени. Во всяком случае части, предназначенные для большой экспедиции в Севастополь, еще не отплыли, и уже объявлена отсрочка еще на несколько недель. А там будет уже слишком поздно, и таким образом зимний отдых и передышка, столь необходимые после всех лишений, перенесенных в лагере у Варны, будут обеспечены бравым солдатам союзной армии.
Написано Ф. Энгельсом 21 августа 1854г
Печатается по тексту газеты
Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» №4174, 4 сентября 1854г в качестве передовой
Перевод с английского
СТАТЬЯ ВТОРАЯ
Появившиеся в печати подробности о взятии Бомарсунда все еще носят туманный и неделовой характер. Мы фактически так и не знаем, на каком расстоянии от фортов были расположены брешь-батареи и где стояли на якоре корабли во время атаки с моря. Вопреки ожиданиям, мы не узнали ничего нового о конструкции фортов, даже после того, как ими овладели войска союзников. Почти все важные вопросы обходятся молчанием, а публику развлекают скорее живописными, чем техническими деталями. Даже официальные сообщения состряпаны столь небрежно, что нет возможности толком разобрать, пришлось ли или нет штурмовать взятый французами форт Изее (по местному написанию), в котором никто, кроме начальника, по-видимому, не оказывал сопротивления.
Те ограниченные сведения, которые нам удалось добыть, заключаются в том, что, как мы и предполагали, судя по схемам, обе башни были воздвигнуты на столь пересеченной местности, что овраги, склоны и скалы образовали естественны» апроши, подводившие почти до самых их рвов. Союзники могли с удобством расположиться в этих оврагах, не опасаясь русской картечи, которая пролетала над их головами; и получив, таким образом, возможность соорудить свои батареи у самой цели, они с первого дня осады применили тот тип батарей, который обычно в таких случаях используется в последнюю очередь, а именно — брешь-батареи. Судя по тому обстоятельству, что русские построили свои укрепления на такой местности и не выровняли ее по крайней мере на 600—800 ярдов перед этими укреплениями, они не учитывали возможности серьезного нападения с суши. Брешь-батареи, по-видимому, были установлены не более, чем в 500—600 ярдах от фортов, потому что французы стреляли из 16-фунтовых пушек, которые вообще считаются недостаточно тяжелыми для пробития бреши в стене даже с расстояния в 100—150 ярдов. Между тем, в результате тридцатишестичасового обстрела башне были нанесены такие повреждения, что еще через двенадцать часов был бы разрушен целый фронт. Англичане обстреливали форт Нотич из шестидесяти 32-фунтовых пушек, весивших 45 английских центнеров каждая.
Эти орудия, согласно «Морской артиллерии» сэра Говарда Дугласа, используются с уставным зарядом в семь фунтов пороха, и выпущенное из них ядро с расстояния в 400—500 ярдов проникает в массивный дуб на два — два с половиной фута. Ядра французских 16-фунтовых пушек при пятифунтовых зарядах с расстояния в 400—500 ярдов проникают в сооружения из дуба на полтора — два фута. Если англичане, как можно, предположить, увеличили заряд по меньшей мере до восьми фунтов, то неудивительно, что, имея вдвое больше орудий и притом двойного калибра, они меньше чем за двенадцать часов открыли одну сторону укрепления.
Что касается нападения с моря, то оно было не более как диверсией. Один только капитан Пелхем воспользовался случаем, чтобы произвести научный эксперимент. Он стрелял из своего длинного восьмидюймового основного орудия со всем упорством и равномерностью, присущими огню на пробитие бреши, стремясь по возможности попадать все время в одну и ту же точку. Эти длинные восьмидюймовые орудия — лучшие, какие есть в английском военном флоте. Их большой вес (95 английских центнеров) допускает 16-фунтовый пороховой заряд при сплошном ядре весом в 68 фунтов. Действие такого выстрела, даже с расстояния в 500—600 ярдов, несравненно более разрушительно, чем действие 18-или 24-фунтовых ядер, которые до сих пор обычно применялись на брешь-батареях; и при умелом применении такой огонь неизбежно дает огромный эффект. И упорный огонь капитана Пелхема очень скоро раскрыл секрет русских гранитных крепостей. Нескольких выстрелов было достаточно, чтобы отделить от стены то, что ранее выглядело как монолитная гранитная глыба, но на деле оказалось лишь облицовочной плитой, толщина которой отнюдь не соответствовала ее высоте и ширине. Еще несколько выстрелов — и отвалились соседние плиты, и тут со стен с грохотом посыпалась лавина мусора, обнажившая самое сердце крепости. Стало ясно, что «гранит» был лишь видимостью; что лишь только сравнительно тонкие плиты, которыми был облицован эскарп, были сбиты снарядами, за ними не оказалось никакой прочной каменной кладки, которая могла бы преградить путь снарядам. Фактически стены представляли собой попросту обшивку, промежутки которой были заполнены битым камнем, песком и прочими материалами, не обладающими ни прочностью, ни силой сцепления. Если так была сложена основная крепость, то, без сомнения, кладка башен была не лучшего качества, и быстрота, с которой в них были пробиты бреши, становится вполне понятной. И эти стены, обладавшие столь малой сопротивляемостью, своим внушительным видом почти четыре месяца держали в страхе весь англо-французский флот! Впрочем, разочарование сэра Чарлза Нейпира, когда он увидел, из чего в действительности были построены эти укрепления, едва ли может сравниться с разочарованием, которое испытал царь, узнав, из чего состоит «гранит», за который он заплатил так много денег. В атаке с суши заслуживает внимания еще одно обстоятельство. Мы уже говорили о пересеченной местности, окружавшей укрепления на расстоянии не только артиллерийского, но даже и ружейного огня. Этим воспользовались стрелки Венсенского полка, которые, укрываясь за пнями, валунами, скалами и т. д., подползли очень близко и открыли сильнейший огонь по амбразурам казематов. С расстояния в 400— 500 ярдов их винтовки били без промаха; к тому же, раз уж попав в амбразуру, как в туннель, каждая пуля, направляемая покатыми стенами, достигает центрального отверстия, расположенного в самой глубине; поэтому легко себе представить, как это беспокоило прислугу, занятую зарядкой крепостных орудий.
Русские, по-видимому, не приняли самых простых мер предосторожности против этого ружейного огня. У них тоже были стрелки. Почему они не расположили их на башнях, за парапетом крыши, откуда они держали бы под огнем вражеских стрелков? Но, как видно, финские стрелки в Бомарсунде не были склонны драться за славу святой Руси. И, наконец, французы использовали, кроме осадных орудий, несколько мортир и три гаубицы. Мортиры вели навесной огонь по непробиваемой бомбами крыше башни для того, чтобы сокрушить ее сочетанием силы падения с силой взрыва. Однако эта стрельба, очевидно, была малоэффективной. Французские же гаубицы вели настильный огонь и направляли его на амбразуры. С такого близкого расстояния, как 400—500 ярдов, из длинной 24-фунтовой бронзовой гаубицы, стреляющей снарядами диаметром в шесть дюймов, на три выстрела вполне можно добиться одного попадания по такой цели, как амбразура; а каждый снаряд, попавший в цель, означал выход из строя одного орудийного расчета и самого орудия. Так что этот огонь был, должно быть, очень эффективным.
Итак, мы видим, что гранитные стены Бомарсунда не что иное, как обман русских, — куча мусора под тонкой каменной облицовкой, которая не смогла сколько-нибудь долго противиться меткому и упорному огню. Если люди, строившие их, обманули Николая, то ему все же удалось с помощью этих фиктивных укреплений обмануть союзников и заставить их отказаться от целой кампании. Защищались русские в общем неважно; возможно, что причиной этого были весьма открыто проявлявшиеся настроения финских частей. Атака союзников характеризовалась доселе небывалой в их действиях решительностью, которой они по всей вероятности обязаны генералу Джонсу. Трудности, которые пришлось преодолевать при передвижении и установке орудий, хотя и преувеличенные сэром Чарлзом Нейпиром, без сомнения, были велики. Французы использовали при атаке осадные орудия слишком малого калибра и мортиры, которые в данных условиях не могли принести большой пользы, но их настильный огонь по амбразурам из орудий и винтовок заслуживает всяческой похвалы. Англичане, как всегда, пустили в ход самые тяжелые орудия, какие они смогли доставить на поле боя, вели открытый, прямой и эффективный огонь, преодолевали трудности и держались под огнем со свойственным им упорством и добились своего без лишней суеты, но и без особой оригинальности.
Но Бомарсунд взят, и теперь возникает вопрос, что с ним делать? Судя по последним известиям из Гамбурга, на созванном адмиралами военном совете командующие экспедиционными силами и старшие командиры постановили разрушить все укрепления и покинуть остров, если Швеция не захочет занять его, заплатив за него объявлением войны России. Если эти сообщения правильны, то экспедиция на Аландские острова была ходом отнюдь не стратегическим, как утверждал «Moniteur», а чисто дипломатическим, предпринятым с целью вовлечь Швецию в опасный союз с теми самыми державами, дружба которых, по словам г-на Брайта, «за один год принесла Турции такие бедствия, которые не снились России даже в ее самых необузданных честолюбивых мечтах». Шведский двор колеблется, шведская пресса призывает народ остерегаться «Danaos et dona ferentes» {«Данайцев, даже дары приносящих» (Вергилий. «Энеида»)}, но шведские крестьяне уже приняли петицию, гласящую, что палата должна просить короля позаботиться о том, чтобы Аландские острова больше никогда не вернулись к России. Петиция крестьян едва ли будет принята во внимание, и скоро мы, вероятно, получим известия о том, что крепость взорвана.
Написано Ф. Энгельсом 28 августа 1854г
Печатается по тексту газеты
Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» №4182, 13 сентября 1854г в качестве передовой
Перевод с английского