К. Маркс. ДОКУМЕНТЫ О РАЗДЕЛЕ ТУРЦИИ

Лондон, вторник, 21 марта 1854г

Важнейшим событием является вынужденное опубликование министрами секретной переписки, которую они вели с русским императором в течение первых трех месяцев своего пребывания у власти, а также меморандума о свидании между царем и лордом Абердином в 1844г, опубликованного последним в ответ на вызов, брошенный ему «Journal de St.-Pétersbourg».

Я начну с анализа «меморандума» графа Нессельроде английскому правительству, основанного на сообщениях российского императора после его посещения Англии в июне 1844 года. Существующее положение Оттоманской империи, сказано там, «наиболее соответствует общей заинтересованности в сохранении мира»; Англия и Россия пришли к соглашению на такой основе и потому соединяют свои усилия для поддержания этого status quo. «Самое существенное для этой цели — оставить Порту в покое, не тревожа ее без надобности дипломатическими спорами, и без крайней необходимости не вмешиваться в ее внутренние дела». Но как с успехом проводить эту «систему невмешательства»? Во-первых, Великобритания не должна препятствовать толкованию, которое Россия сочтет нужным давать своим договорам с Турцией, а должна, наоборот, побуждать последнюю действовать в соответствии с толкованием, которое Россия дает этим договорам; во-вторых, России надо предоставить возможность «постоянно» вмешиваться в отношения между султаном и его христианскими подданными. Одним словом, «система невмешательства» по отношению к Порте означает систему соучастия по отношению к России. Это странное предложение, однако, выражено далеко не так откровенно.

Меморандум якобы говорит о «всех великих державах», но ясно дает при этом понять, что, кроме России и Англии. никаких других великих держав не существует. Франция, говорится в меморандуме, «окажется перед необходимостью поступать в соответствии с образом действий, согласованным между С.-Петербургом и Лондоном». Австрия изображается в виде простого придатка России, не имеющего ни самостоятельного существования, ни определенной политики, кроме той, которая «тесно связана принципом полной солидарности» с политикой России. Пруссия признается ничтожной величиной, не заслуживающей упоминания, и, как таковая, вовсе не упоминается. «Все великие державы», следовательно, не что иное, как риторическая фигура, под которой понимают кабинеты С.-Петербурга и Лондона, а образ действий, на котором должны объединиться все великие державы, есть не что иное, как образ действий, который предписывает С.-Петербург и которому должен следовать Лондон. Меморандум говорит:

 

«Порта постоянно обнаруживает стремление избавиться от обязательств, которые возлагают на нее договоры, заключенные ею с другими державами. Она надеется сделать это безнаказанно, потому что рассчитывает на взаимное соперничество кабинетов. Она полагает, что, при невыполнении ею своих обязательств по отношению к одному из них, другие станут на ее сторону и освободят ее от всякой ответственности.

Важно — не поддерживать Порту в этом заблуждении. Всякий раз, когда она не будет выполнять своих обязательств по отношению к одной из великих держав, общий интерес всех остальных требует — заставить ее почувствовать свою ошибку и серьезно побудить ее дать удовлетворение кабинету, предъявляющему справедливые требования. Как только Порта увидит, что другие кабинеты её не поддерживают, она уступит, и возникшие споры будут разрешаться путем соглашения, не вызывая никаких конфликтов».

 

Такова формула, с которой обращаются к Англии, чтобы она помогла России вырвать у Турции новые уступки на основании старых договоров.

 

«При теперешнем настроении умов в Европе кабинеты не могут равнодушно видеть, как христианское население в Турции подвергается вопиющему угнетению и религиозным преследованиям. Надо постоянно давать чувствовать оттоманским министрам эту истину и убеждать их в том, что они могут рассчитывать на дружбу и поддержку великих держав лишь при условии терпимого и мягкого отношения к христианским подданным Порты.

Руководимые этими принципами, иностранные представители должны действовать в духе полной взаимной солидарности. Делая Порте представления, они должны придавать этим представлениям характер действительного единодушия, все же не облекая их в форму предписания».

 

Таким образом, Англии мягко внушается, чтобы она поддерживала притязания России на религиозный протекторат над христианами в Турции.

Изложив, таким образом, предпосылки своей «политики невмешательства», Россия не может скрыть от своего наперсника, что именно это невмешательство может оказаться опасней всякой агрессивной политики и в ужасающей степени содействовать росту «элементов разложения», которые уже имеются в Оттоманской империи, так что в одно прекрасное утро «непредвиденные обстоятельства могут ускорить ее крушение, помешать которому будет не во власти дружественных кабинетов». Затем ставится вопрос, что же следовало бы делать в том случае, если бы такие непредвиденные обстоятельства вызвали окончательную катастрофу в Турции?

Единственное, что необходимо, в случае неминуемой угрозы крушения Турции, читаем мы, это — чтобы Англия и Россия «предварительно договорились, раньше чем приступить к действиям». На этом, уверяет меморандум, «в принципе согласились во время последнего пребывания императора в Лондоне» (в долгих совещаниях самодержца с герцогом Веллингтоном, сэром Робертом Пилем и графом Абердином). Результатом было «условное обязательство России и Англии предварительно договориться между собой относительно совместных действий, если произойдет что-либо неожиданное в Турции».

Что же означает это условное обязательство? Во-первых, что Россия и Англия должны предварительно установить взаимопонимание по вопросу о разделе Турции; во-вторых, что Англия должна обязаться в этом случае заключить священный союз с Россией и Австрией, изображаемой как alter ego {второе «я»} России, против Франции, которая будет «вынуждена», т. е. принуждена, действовать в соответствии с их целями. Естественным результатом такого взаимопонимания было бы вовлечение Англии в кровопролитную войну с Францией, что совершенно развязало бы России руки для проведения своей собственной политики в Турции.

С большой настойчивостью снова и снова подчеркиваются «непредвиденные обстоятельства», могущие ускорить крушение Турции. В конце меморандума, однако, эта таинственная фраза исчезает и заменяется более отчетливой формулировкой: «Если мы увидим, что Оттоманская империя должна развалиться», Англия и Россия должны будут вступить в предварительное соглашение и т. д. ... Итак, единственным непредвиденным обстоятельством оказывается непредвиденное заявление России, что Оттоманская империя должна теперь развалиться. Главный результат условного обязательства заключается в предоставлении России права в любой момент увидеть предстоящее крушение Турции и заставить Англию вступить в переговоры на базе взаимопонимания по поводу неминуемости этой катастрофы.

В соответствии с этим, лет десять спустя после составления меморандума, Англия в надлежащей форме ставится в известность, что жизнеспособность Оттоманской империи исчерпана и что теперь настало время вступить в предварительно подготовленное соглашение об исключении Франции, то есть об организации заговоров за спиной Франции и Турции. Этим предложением открывается серия тайных и конфиденциальных документов, которыми обменялись С.-Петербург и коалиционный кабинет.

Сэр Дж. Г. Сеймур, британский посол в С.-Петербурге, посылает свое первое секретное и конфиденциальное донесение лорду Дж. Расселу, тогдашнему министру иностранных дел, 11 января 1853 года. Вечером 9 января он имел «честь» видеть императора во дворце великой княгини Елены, которая соблаговолила пригласить леди и лорда Сеймур для встречи с императорской семьей. Император всемилостивейше подошел к нему и выразил большое удовлетворение по поводу известия об образовании коалиционного кабинета, которому он желает долголетия; он попросил посла передать поздравления старому Абердину и внушить лорду Джону Расселу, что

 

«в высшей степени важно, чтобы оба правительства,—английское правительство и я, я и английское правительство, — поддерживали бы наилучшие отношения, и что надобность в этом никогда еще не была так велика, как в данный момент».

 

Надо иметь в виду, что слова эти были сказаны в январе 1853г, как раз в то время, когда Австрия, у которой, согласно меморандуму, «имеется с Россией полное принципиальное согласие в турецких делах», совершенно открыто мутила воду в Черногории.

 

«Как только мы придем к соглашению, сказал царь, то неважно, что будут думать и делать другие. Турция», — продолжал он в лицемерно-участливом тоне, — «находится в очень критическом положении и может наделать всем нам очень много хлопот».

 

Сказав это, царь милостиво протянул сэру Г. Сеймуру руку, как бы прощаясь с ним. Но сэр Гамильтон, «которому тотчас же пришла в голову мысль, что разговор не доведен до конца», взял на себя «большую смелость» смиренно просить самодержца «несколько подробнее высказаться по турецкому вопросу».

 

«Слова и обращение императора, хотя все еще весьма милостивые», — замечает сэр Гамильтон, — «показывали, что его величество не имеет намерения говорить со мной о демонстрации, которую он собирается произвести на юге».

 

Надо заметить, что уже в своем донесении от 7 января 1853г сэр Гамильтон уведомил британское правительство о том, что

 

«5-й corps d'armée {армейский корпус} получил приказ продвинуться к границе Дунайских провинций, а 4-му корпусу будет приказано находиться в состоянии готовности к походу в случае необходимости».

 

В донесении от 8 января 1853г он сообщил, что Нессельроде высказал ему свое мнение о «необходимости подкрепить дипломатию России демонстрацией сил». Сэр Гамильтон продолжает и своем донесении:

 

«Император говорил сначала сдержанно, но затем высказал совершенно откровенно и без стеснения следующее: «Турецкие дела находятся в состоянии весьма значительного расстройства. Сама страна, по-видимому, накануне гибели (menace mine). Ее крушение будет большим несчастьем, и очень важно, чтобы Англия и Россия пришли к полному соглашению по этому вопросу и чтобы ни одна из этих двух держав не предпринимала решительного шага без ведома другой.

Видите ли, воскликнул император, на наших руках больной человек, очень больной человек! Откровенно говорю вам, было бы большим несчастьем, если бы в один из ближайших дней он скончался, в особенности, если это случится раньше, чем будут сделаны все нужные приготовления. Но теперь не время говорить с вами об этом деле»».

 

Медведь считает пациента столь слабым, что должен съесть его. Сэр Гамильтон, несколько испуганный этим «непредвиденным» диагнозом московита-врача, отвечает с истинной учтивостью:

 

«Ваше величество столь милостивы, что позволите мне сделать еще одно замечание. Ваше величество говорит, что человек болен, — вполне справедливо; но ваше величество простит меня, если я осмелюсь заметить, что дело великодушного и сильного человека — щадить больного и слабого».

 

Британский посол утешает себя мыслью, что его согласие с царем во взглядах на Турцию и на болезни и его призыв к снисходительности по отношению к больному человеку, «по крайней мере, не оскорбили императора». Так заканчивает сэр Г. Сеймур донесение о своем первом конфиденциальном разговоре с царем; но, хотя он и показал себя в этом vis-à-vis {свидании} законченным придворным, у него хватает здравого смысла, чтобы предостеречь свой кабинет и сказать ему следующее:

 

«Любое предложение подобного рода только стремится поставить дилемму. Дилемма, кажется мне, заключается в следующем: если правительство ее величества не придет к соглашению с Россией насчет того, что будет в случае внезапного крушения Турции, то у него будет тем меньше оснований жаловаться, если последствия будут неприятны для Англии. Если же, наоборот, правительство ее величества вступит в обсуждение этих возможностей, то оно станет в некотором роде фактором, содействующим катастрофе, в отсрочке которой на возможно более длительное время оно столь заинтересовано».

 

Сэр Гамильтон заключает свое донесение следующей смахивающей на эпиграмму сентенцией:

 

«Вывод из всего сказанного, по-видимому, таков: для Англии желательно тесное соглашение с Россией с целью помешать крушению Турции; для России же было бы приятнее, если бы это соглашение привело к событиям, которые повлекут за собой это крушение».

 

14 января, как сообщает сэр Дж. Г. Сеймур в своем донесении к лорду Дж. Расселу от 22 января 1853г, у него снова был конфиденциальный разговор с царем, которого «он застал одного». Самодержец соизволил прочесть английскому послу лекцию о восточном вопросе. Мечты и планы императрицы Екатерины II хорошо известны, но он их не разделяет. По его мнению, наоборот, для России существует, быть может, лишь одна опасность: дальнейшее расширение ее и без того слишком обширных владений. (Ваши читатели вспомнят, что я ссылался уже на это, приводя выдержку из депеш графа Поццо-ди-Борго.) Status quo в Турции лучше всего отвечает русским интересам. С одной стороны, турки утратили дух военной предприимчивости; с другой стороны, «эта страна еще достаточно сильна или была до сих пор достаточно сильна, чтобы сохранить свою независимость и обеспечить себе уважение других стран». Но в этой империи находится несколько миллионов христиан, о которых он должен заботиться, как ни трудна и ни «неудобна» иногда эта задача. К этому обязывают его одновременно его право, его долг и его религия. Затем царь вдруг перешел к своей притче о больном человеке, очень больном человеке, которому ни в коем случае нельзя позволить «внезапно скончаться у них на руках» (de leur échapper {ускользнуть от них}). «Хаос, смятение и неизбежность европейской войны будут сопутствовать катастрофе, если она наступит неожиданно и до того как будет составлен какой-либо план на дальнейшее».

За этим новым намеком на неминуемую смерть Оттоманской империи последовала новая апелляция к Англии — соответственно «условному обязательству» — учесть наследство совместно с Россией. Царь, однако, воздерживается от того, чтобы раскрывать свои собственные «планы» на дальнейшее, и довольствуется тем, что в парламентских выражениях отмечает главный пункт, который следует иметь в виду в случае раздела.

 

«Я хочу говорить с вами, как с другом и джентльменом. Если Англии и мне удастся достичь соглашения в этом вопросе, то остальные для меня мало значат. Мне безразлично, что будут делать или думать другие. Поэтому я хочу сказать вам с полной откровенностью, что, если Англия рассчитывает в ближайшее время утвердиться в Константинополе, то я этого не допущу. Я не приписываю вам таких намерений, но в подобных случаях лучше говорить напрямик. Со своей стороны, я также готов обязаться не утверждаться там, — разумеется, в качестве постоянного владельца, — что же касается роли временного хранителя, то от этого я не зарекаюсь. Если же не будут заранее приняты меры, если все будет предоставлено случаю, то обстоятельства, возможно, заставят меня занять Константинополь».

 

Итак, Англии запрещается утверждаться в Константинополе. А царь это сделает, если не в качестве постоянного владельца, то, но крайней мере, в качестве временного хранителя. Британский посол поблагодарил его величество за откровенность этого объяснения. Николай сослался затем на свой прежний разговор с герцогом Веллингтоном, изложение, или, так сказать, резюме которого дано в меморандуме 1844 года. Переходя к злободневному вопросу, то есть к притязаниям царя на святые места, британский посол высказал такие опасения:

 

«В случае появления русских войск можно ожидать двоякого рода последствий: либо контрдемонстрацию, на которую могла бы быть вызвана Франция, либо — и это более серьезно — восстание христианского населения против власти султана, и без того уже ослабленной беспорядками и тяжелым финансовым кризисом. Император заверил меня, что до сих пор не происходило никакого движения его войск (n'ont pas bougé); и выразил надежду, что никакое продвижение их и не понадобится. О французской экспедиции во владения султана его величество намекнул, что такой шаг привел бы к немедленному кризису; чувство чести заставило бы его без промедления и колебания двинуть свои войска в Турцию; если бы такой образ действий повлек за собою крушение турецкого султана (lе Grand Turc), он сожалел бы о таком результате, но все же считал бы, что действовал так, как вынужден был действовать».

 

Итак, царь теперь наметил тему, которую Англии предстоит разработать: она должна выработать «план на дальнейшее» для устранения Оттоманской империи «и вступить в предварительное соглашение насчет нового порядка вещей, который должен сменить ныне существующий». Он подбодряет своего ученика, показывая ему награду, которую можно получить за успешное разрешение этой проблемы, и напутствует его отеческим советом:

 

«Было бы великим триумфом для цивилизации XIX века, если бы оказалось возможным заполнить пустоту, которая создается исчезновением магометанского господства в Европе, без нарушения всеобщего мира, — а именно путем принятия предохранительных мер двумя главными правительствами, наиболее заинтересованными в судьбах Турции».

 

После такого призыва к Англии выступает на сцену лорд Рассел и посылает свой ответ в секретной и конфиденциальной депеше от 9 февраля 1853 года. Если бы лорд Джон вполне понял коварный план царя — поставить Англию в ложное положение уже в силу того, что она вступила с ним в тайные переговоры о будущем разделе союзного государства, — он поступил бы точно так же, как царь, и ограничился устным ответом барону Бруннову, вместо того чтобы посылать в С.-Петербург официальный правительственный документ. Раньше, чем секретные документы были представлены палате, газета «Times» назвала депешу лорда Джона весьма сильной и «возмущенной отповедью» на предложения царя. В своем вчерашнем номере «Times» берет обратно свои похвалы лорду Расселу и заявляет, что «документ не заслуживает похвалы, которая была ему воздана вследствие неточной информации». Лорд Джон навлек на себя гнев газеты «Times» своим заявлением, сделанным в пятницу на заседании палаты общин, что он не имеет привычки делать сообщения этой газете и что статью, намекающую на его ответ сэру Дж. Г. Сеймуру, он прочел лишь три дня спустя после ее появления.

Кто знает униженный и заискивающий тон, в котором все английские министры, не исключая даже Каннинга, говорили с Россией после 1814г, тот должен будет признать, что депешу лорда Джона можно отнести к героическим деяниям этого маленького гнома.

Так как этот документ является выдающимся вкладом в историю и может иллюстрировать ход переговоров, то ваши читатели не посетуют, если я приведу его in extenso {полностью}.

 

ЛОРД ДЖОН РАССЕЛ СЭРУ ДЖ. Г. СЕЙМУРУ

(Секретно и конфиденциально)

Министерство иностранных дел, 9 февраля 1853г

Милостивый государь!

Я получил и представил королеве Ваше секретное и конфиденциальное донесение от 22 января. Ее величество с удовольствием отмечает в этом, как и в предыдущих случаях, умеренность, откровенность и дружественное расположение его императорского величества. Ее величество повелела мне ответить в том же духе умеренного, искреннего и дружественного обсуждения вопроса. Вопрос, поднятый его императорским величеством, очень серьезен. Считаясь с вероятным или даже близким развалом Турецкой империи, ставится вопрос: не лучше ли заранее принять меры на такой случай, чем допустить хаос, смятение и неизбежность европейской войны, которые были бы спутниками катастрофы, если бы она наступила неожиданно и раньше, чем будет выработан план на дальнейшее. «Вот пункт, сказал его императорское величество, на который я желал бы, чтобы вы обратили внимание вашего правительства». При рассмотрении этого важного вопроса правительство ее величества остановилось прежде всего на следующих соображениях: не произошло никакого действительного кризиса, который вызывал бы необходимость разрешения этой обширной европейской проблемы. Возникли споры о святых местах; но споры эти лежат вне сферы внутреннего управления Турции и касаются более России и Франции, чем Высокой Порты. Некоторые неурядицы в отношениях между Австрией и Портой вызваны нападением турок на Черногорию; но и это касается более опасностей, угрожающих границам Австрии, чем власти и безопасности султана; итак, нет достаточных оснований объявлять султану, что он не в состоянии сохранить порядок внутри страны или поддерживать дружественные отношения со своими соседями. Далее, правительство ее величества должно заметить, что нельзя определенно указать, когда произойдет имеющееся в виду событие. Когда Вильгельм III и Людовик XIV определили договором порядок наследования после Карла II Испанского, они принимали меры на случай события, которое не могло быть отдаленным. Болезненное состояние испанского государя и неизбежный конец всякой человеческой жизни делали наступление предусмотренного события несомненным и близким. Смерть испанского короля ни в каком отношении не была ускорена договором о разделе. То же самое можно сказать о заключенном в прошлом столетии соглашении, предусматривавшем решение судьбы Тосканы в случае смерти последнего государя из дома Медичи. Но возможность развала Оттоманской империи совершенно иного рода. Развал может произойти через двадцать, пятьдесят или сто лет. При таких обстоятельствах вряд ли было бы совместимо с одушевляющими императора России не менее, чем королеву Великобритании,, дружественными чувствами по отношению к султану заранее распределять территории, находящиеся под его господством. Кроме этого соображения, следует заметить, что заключенное в подобном случае соглашение совершенно несомненно ведет к ускорению того стечения обстоятельств, на которое оно рассчитано. Было бы несправедливо держать Австрию и Францию в неизвестности об этом соглашении, да такое сокрытие его было бы несовместимо с задачей — предотвратить европейскую войну. В самом деле, такое сокрытие не может входить в намерения его императорского величества. Следует полагать, что лишь только Великобритания и Россия договорились бы о надлежащем образе действий и захотели бы дать ему силу, они сообщили бы о своих намерениях европейским великим державам. Заключенное и сообщенное таким образом соглашение недолго оставалось бы тайным; известие о его существовании, обеспокоив и неприятно настроив султана, подстрекнуло бы всех его врагов к умножению насильственных действий и более упорной борьбе. Они сражались бы в убеждении, что в конце концов они должны восторжествовать, в то время как генералы и войска султана чувствовали бы, что никакие временные успехи не могут спасти их дело от конечной гибели. Так именно была бы вызвана и усилена та анархия, которой теперь опасаются, и предусмотрительность друзей пациента оказалась бы причиной его смерти. Правительству ее величества вряд ли нужно дольше распространяться об опасностях, которыми сопровождалось бы приведение в исполнение любого соглашения такого рода. Пример «войны за наследство» достаточно показывает, как мало уважаются такие соглашения, когда сильные соблазны подстрекают к их нарушению. Положение российского императора в качестве временного хранителя, а не постоянного владельца Константинополя было бы чревато всевозможными опасностями как вследствие издавна лелеемых притязаний его собственного народа, так и вследствие соперничества европейских стран. Окончательный владелец, кто бы он ни был, вряд ли довольствовался бы бездеятельным, вялым поведением наследников Мехмеда II. Большое влияние обладателя Константинополя, держащего в своей власти ворота Средиземного и Черного морей, на европейские дела заложено в природе вещей. Это влияние могло бы быть употреблено в интересах России, но могло бы быть употреблено и для контролирования и ограничения ее могущества. Его императорское величество справедливо и мудро сказал: «Моя страна так велика и находится во всех отношениях в таком счастливом положении, что с моей стороны было бы неразумно желать большей территории или большего могущества, чем я имею. Наоборот, — заметил он далее, — великая и, быть может, единственная опасность для нас заключается в дальнейшем расширении империи, которая и без того чересчур велика. По сильное и честолюбивое государство, сменившее Высокую Порту, могло бы сделать войну со стороны России необходимостью для императора или его преемников». Европейская война была бы вызвана теми самыми средствами, которые предлагаются, чтобы ее предотвратить, потому что ни Англия, ни Франция, ни, вероятно, Австрия не примирились бы с тем, чтобы Константинополь оставался навсегда в руках России. Что касается Великобритании, то правительство ее величества заявляет раз навсегда, что ему чуждо какое бы то ни было намерение или желание овладеть Константинополем. Его императорское величество может иметь в этом отношении полнейшую уверенность. Правительство готово также дать заверение, что не вступит ни в какие соглашения относительно мероприятий на случай крушения Турции, не снесясь предварительно с императором России. Итак, в общем правительство ее величества вполне уверено, что не может быть более мудрой, бескорыстной и благотворной для Европы политики, чем та, которой так долго следует его императорское величество и которая сделает имя его более прославленным, чем имена самых знаменитых государей, искавших бессмертия в ничем не обоснованных захватах и минутной славе. Для успеха этой политики желательно соблюдать величайшую выдержку по отношению к Турции; желательно, чтобы всякого рода требования, которые великие державы Европы могут предъявить ей, служили более предметом дружественных переговоров, чем категорических требований; чтобы по возможности избегались военные и морские демонстрации против султана; чтобы разногласия в вопросах, затрагивающих Турцию и лежащих в пределах компетенции Высокой Порты, решались по взаимному соглашению великих держав и не навязывались бы насильно слабому турецкому правительству. К этим предостережениям правительство ее величества хочет прибавить, что, по его мнению, весьма существенно — посоветовать султану обращаться со своими христианскими подданными в соответствии с принципами справедливости и свободы религии, принятыми повсюду просвещенными нациями Европы. Чем более турецкое правительство будет переходить к равноправному законодательству и нелицеприятному управлению, тем менее российский император будет находить необходимым применять на деле то право исключительного покровительства, которое его императорское величество нашел столь тягостным я неудобным, хотя нет никаких сомнений в том, что оно предписано ему велениями долга и закреплено за ним договором. Вы можете прочесть эту депешу графу Нессельроде и даже, если это будет признано желательным, передать копию ее в руки императора. В таком случае вы сопроводите передачу ее уверениями в дружбе и доверии ее величества королевы, столь заслуженно внушаемых образом действий его императорского величества.

Остаюсь и пр.

Дж. Рассел

 

Окончание своего изложения я вынужден отложить до ближайшей статьи. Но прежде чем закончить, я хочу сообщить вам, в дополнение к ранее сказанному мной о позиции и планах Пруссии, последние данные, полученные мной из источника, не доступного широкой публике.

Когда конфликт между Россией, с одной стороны, и англо-французским союзом — с другой, уже достиг определенного кульминационного пункта, император Николай послал собственноручное письмо своему шурину {Фридриху-Вильгельму IV} в Берлин. В этом письме он заявлял, что хотя Франция и Англия и могут причинить ему некоторый вред на море, он не боится их на суше, так как в конце апреля у него может быть готово к походу 600000 солдат. Из них он готов предоставить 200000 в распоряжение Фридриха-Вильгельма, если тот обязуется предпринять поход на Париж и низложить Луи-Наполеона. Тупоголовый король был так ослеплен этим проектом, что Мантёйфелю понадобилось три дня, чтобы отговорить его от принятия этого предложения. Это — о короле.

Что касается самого г-на фон Мантёйфеля, этого «великого человека», которым так гордится прусская буржуазия, то весь этот человек перед нами как на ладони, когда мы рассматриваем секретные инструкции, которые он посылал Бунзену, прусскому послу в Лондоне, в то самое время, когда было получено вышеупомянутое русское письмо, и которые попали ко мне в руки, хотя и совсем иным путем, чем мои частные письма в руки Бунзена. Содержание этих инструкций, выдающих наглой двусмысленностью своего стиля одновременно школьного педанта и унтер-офицера, приблизительно следующее:

 

«Наблюдайте хорошенько, откуда дует ветер. Если вы заметите, что Англия серьезно связана союзом с Францией и твердо решилась на войну, настаивайте на «целостности и независимости» Турции. Если же вы заметите, что Англия колеблется в своей политике и не склонна к войне, тогда доставайте свои копья и ломайте их смело за честь и достоинство короля, моего и вашего государя».

 

Ну, не прав ли русский самодержец, когда он рассматривает Пруссию как ничтожную величину?

Написано К. Марксом. 21 марта 1854г

Печатается по тексту газеты

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» №4045, 5 апреля 1854г. Подпись: Карл Маркс

Перевод с английского