К. Маркс. ЛОРД ПАЛЬМЕРСТОН

СТАТЬЯ СЕДЬМАЯ

Бросив беглый взгляд на карту Европы, мы на западном побережье Черного моря увидим устье Дуная, единственной реки, которая, начинаясь в самом сердце Европы, образует, можно сказать, естественный путь в Азию. Как раз напротив, на восточном побережье Черного моря, к югу от реки Кубани начинается Кавказский хребет, который тянется на протяжении около 700 миль в юго-восточном направлении от Черного моря к Каспийскому, отделяя Европу от Азии.

Тот, кто держит в своих руках устье Дуная, господствует и над самим Дунаем — этим путем в Азию, — а вместе с тем в значительной мере и над торговлей Швейцарии, Германии, Венгрии, Турции и главным образом Молдавии и Валахии. Если эта держава владеет к тому же еще и Кавказом, тогда ей принадлежит Черное море, и ей не хватает только Дарданелл и Константинополя, чтобы закрыть вход в это море. Обладание Кавказскими горами непосредственно обеспечивает ей господство над Трапезундом, а благодаря ее господствующему положению в Каспийском море — и над северным морским побережьем Персии.

Россия устремила свои жадные взоры и на устье Дуная, и на Кавказский хребет. В одном месте ей предстояло еще установить свое владычество, в другом — удержать его. Кавказские горы отделяют Южную Россию от богатейших провинций Грузии, Мингрелии, Имеретии и Гурии, отвоеванных московитами у мусульман. Таким образом ноги гигантской империи отрезаны от туловища. Единственная военная дорога, заслуживающая это название, вьется от Моздока к Тифлису, проходя через теснины Дарьяльского ущелья; она защищена непрерывной цепью укреплений, но подвергается с обеих сторон беспрестанным нападениям кавказских племен. Если бы все эти кавказские племена объединились под властью одного военного вождя, они могли бы даже представить опасность для соседних казачьих областей. «Становится страшно при мысли об ужасных последствиях, которые имело бы для юга России объединение враждебных черкесов под властью одного вождя», — восклицает немец г-н Купфер, возглавлявший комиссию ученых, которая сопровождала в 1829г экспедицию генерала Эммануэля к Эльбрусу.

В данный момент наше внимание одинаково приковано и к берегам Дуная, где Россия овладела двумя житницами Европы, и к Кавказу, где России угрожает потеря Грузии. Захват Молдавии и Валахии Россией был подготовлен Адрианопольским договором; по этому же договору были признаны ее притязания на Кавказ.

Статья IV этого договора устанавливает, что:

 

«Все земли, расположенные к северу и востоку от демаркационной линии между обеими империями» (Россией и Турцией) «по направлению к Грузии, Имеретии и Гурии, а равно и все побережье Черного моря от устья Кубани до пристани св. Николая включительно — пребудут во владении России».

 

Относительно Дуная договор содержит следующее постановление:

 

«Пограничная линия будет проходить по течению Дуная до устья рукава св. Георгия, так что все острова, образованные различными рукавами реки, будут принадлежать России. Правый берег останется по-прежнему во владении Порты. Однако постановлено, что этот правый берег, начиная с того места, где рукав св. Георгия отделяется от Сулинского рукава, должен на расстоянии двух часов пути» (шести миль) «от реки оставаться незаселенным, и там не должны быть возводимы постройки какого бы то ни было рода. То же самое относится к островам, которые остаются во владении российского двора. Не считая карантинных станций, которые там будут возведены, на них не разрешается устраивать никаких заведений или укреплений».

 

Оба эти параграфа, поскольку они обеспечивают России «расширение территории и исключительные торговые привилегии», открыто нарушают подписанный герцогом Веллингтоном в С.-Петербурге протокол от 4 апреля 1826г и договор от 6 июля 1827г, заключенный в Лондоне между Россией и другими великими державами. Поэтому английское правительство отказалось признать Адрианопольский договор. Герцог Веллингтон заявил против него протест. (Речь лорда Дадли Стюарта в палате общин 17 марта 1837 года.)

Лорд Абердин также протестовал против него, как сообщает лорд Махон:

 

«В депеше к лорду Хейтсбёри от 31 октября 1829г он высказался с немалым недовольством по поводу многих разделов Адрианопольского договора, обратив особое внимание на условия, касающиеся островов на Дунае. Он отрицает, что этот мир» (Адрианопольский) «основан на уважении к суверенным территориальным правам Порты, а также к положению и интересам всех морских держав на Средиземном море». (Речь лорда Махона в палате общин 20 апреля 1836 года.)

 

Лорд Абердин, по утверждению графа Грея, заявил, что

 

«независимость Порты будет принесена в жертву и миру Европы будет угрожать опасность, если этот договор будет санкционирован». (Речь графа Грея в палате лордов 4 февраля 1834 года.)

 

Сам лорд Пальмерстон сообщает нам о следующем:

 

«Что касается расширения русских границ в районе устья Дуная, на Южном Кавказе и на побережье Черного моря, то оно безусловно не согласуется с торжественным заявлением, сделанным Россией перед лицом всей Европы до начала турецкой войны». (Палата общин, 17 марта 1837 года.)

 

Россия могла надеяться реализовать свои пока еще номинальные притязания на северо-западные области Кавказа лишь в том случае, если бы ей удалось блокировать восточное побережье Черного моря и отрезать подвоз оружия и боевых припасов к этим областям. Но побережье Черного моря, как и устье Дуная, уже во всяком случае не является тем местом, где «действия со стороны Англии неосуществимы», как жаловался благородный лорд, когда речь шла о Кракове. При помощи каких же таинственных ухищрений, в таком случае, московитам удалось блокировать Дунай и побережье Черного моря и заставить Великобританию согласиться не только с Адрианопольским договором, но и с нарушениями того же договора самой Россией?

Эти вопросы были поставлены благородному лорду в палате общин 20 апреля 1836г, после того как она была засыпана многочисленными петициями от купцов Лондона, Глазго и других торговых городов с протестами против фискальных мероприятий России на Черном море, а также вводимых ею правил и ограничений, целью которых является создание препятствий для английской торговли на Дунае. 7 февраля 1836 г. появился русский указ о сооружении — в согласии с Адрианопольским договором — карантинной станции на одном из островов в устье Дуная. Для того чтобы осуществлять здесь карантинные правила, Россия требовала для себя права посещать и осматривать суда, направляющиеся вверх по Дунаю, а также принуждать уплачивать сборы, задерживать и отправлять в Одессу те из них, которые проявят неповиновение. Еще до того как была сооружена карантинная станция или, точнее говоря, до того, как под ложным предлогом сооружения этой станции были построены таможня и форт, русское правительство попыталось позондировать почву для того, чтобы определить, как далеко можно заходить в своем вызывающем обращении с английским правительством. Лорд Дергем, действовавший по инструкциям, полученным из Англии, заявил русскому правительству протест по поводу препятствий, которые ставились английской торговле.

 

«Его направили к графу Нессельроде. Граф Нессельроде адресовал его к губернатору Новороссии, губернатор Новороссии, в свою очередь, предложил ему обратиться к консулу в Галаце; последний вошел в сношения с британским консулом в Браилове, предложив ему направить капитанов, с которых взыскали сбор, к устью Дуная, то есть к месту, где по отношению к ним была учинена несправедливость для того, чтобы расследовать дело; но при этом, конечно, было хорошо известно, что упомянутые капитаны уже находятся в Англии». (Палата общин, 20 апреля 1836 года.)

 

Официальный указ от 7 февраля 1836г привлек всеобщее внимание британских торговых кругов.

 

«Уже вышел в море или готовится к отплытию целый ряд судов, капитаны которых получили строгие приказы не признавать права посещения и осмотра судов, которого домогается Россия. Легко предвидеть, какова будет судьба этих кораблей, если палата не решится определенно выразить свое мнение. Если это не будет сделано, то британские суда общим водоизмещением не менее, чем в 5000 тонн, будут задержаны и отправлены в Одессу и будут находиться там до тех пор, пока не подчинятся дерзким требованиям России». (Речь г-на Патрика Стюарта в палате общин 20 апреля 1836 года.)

 

Россия предъявляла требования на болотистые острова в устье Дуная на основании одной из статей Адрианопольского договора, которая сама по себе являлась нарушением договора, заключенного между Россией, Англией и другими державами в 1827 году. Но возведение укреплений у входа в Дунай и вооружение их артиллерией являлось нарушением уже самого Адрианопольского договора, прямо запрещавшего сооружение каких бы то ни было укреплений на расстоянии шести миль от реки. Взимание сборов и создание препятствий судоходству по Дунаю было нарушением Венского договора, провозгласившего, что судоходство по рекам, на всем их протяжении, начиная с того места, где река становится судоходной, и кончая устьем, должно быть совершенно свободным, что «размер пошлин ни в коем случае не должен превышать размера существующих ныне», то есть в 1815г, и что «никакое повышение не должно иметь места без общего согласия государств, владеющих берегами реки». Таким образом, единственный аргумент, который Россия могла бы привести в свое оправдание, состоит в том, что договор 1827г был нарушен Адрианопольским договором, который, в свою очередь, был нарушен самой Россией, и все это вместе опиралось на нарушение Венского договора.

Вырвать у лорда Пальмерстона какое бы то ни было заявление о том, признает ли он Адрианопольский договор или нет, оказалось совершенно невозможным. Что касается нарушения Венского договора, то благородный лорд

 

«не получил никакой официальной информации о том, что произошло что-либо, противоречащее этому договору. Но если бы участвующие в договоре стороны стали утверждать что-либо подобное, то следовало бы действовать так, как сочли бы это необходимым юридические советники короны с точки зрения прав английских подданных». (Речь лорда Пальмерстона в палате общин 20 апреля 1836 года.)

 

Статьей V Адрианопольского договора Россия гарантирует Дунайским княжествам «благоденствие» и полную «свободу торговли». И вот г-н Стюарт стал доказывать, что княжества Молдавия и Валахия являлись объектом страшной зависти со стороны России, ибо с 1834г их торговля столь быстро расцвела, что они начали конкурировать с самой Россией в области исконных отраслей ее производства, а Галац превратился в крупнейший складочный пункт всей торговли хлебом на Дунае, вытесняя Одессу из этой отрасли торговли. Благородный лорд ответил на это следующими словами:

 

«Если бы мой досточтимый друг мог доказать, что несколько лет тому назад мы вели крупную и имевшую важное значение торговлю с Турцией, а затем она сократилась до небольших размеров вследствие агрессии со стороны других стран или беззаботного отношения к ней нашего правительства, то он действительно имел бы основание апеллировать к парламенту». Но вместо этого «мой досточтимый друг доказал лишь, что за последние несколько лет наша торговля с Турцией развилась до весьма значительных размеров, тогда как раньше она почти отсутствовала».

 

Россия препятствует судоходству по Дунаю, потому что торговля Дунайских княжеств становится все значительнее, — говорит г-н Стюарт. Но, — возражает лорд Пальмерстон, — она не делала этого, когда эта торговля почти отсутствовала. Вы ничего не предпринимаете для отпора последним посягательствам России на Дунае, — говорит г-н Стюарт. Но, — отвечает лорд Пальмерстон, — мы ничего не предпринимали и тогда, когда Россия не позволяла себе эти посягательства. О каких же «обстоятельствах», собственно, может идти речь, «в отношении которых правительство будто бы не приняло бы мер предосторожности, если бы его к этому не принудило прямое вмешательство палаты»? Пальмерстону удалось помешать палате общин принять резолюцию, уверив ее, что

 

«правительство его величества нисколько не склонно мириться с агрессивными действиями любой державы, какой бы она ни была и какова бы ни была ее сила».

 

При этом он предупреждал палату о необходимости

 

«не делать осторожности ради ничего такого, что могло бы быть истолковано другими державами или дало бы им основание истолковывать как намеренную провокацию с нашей стороны».

 

Спустя неделю после этих дебатов в палате общин один британский купец отправил письмо в министерство иностранных дел относительно упомянутого русского указа. Заместитель министра дал ему следующий ответ:

 

«По поручению виконта Пальмерстона сообщаю Вам, что его светлость обратился к юридическому советнику короны с просьбой сообщить свое мнение по поводу правил, объявленных в русском указе от 7 февраля 1836 года. В то же время лорд Пальмерстон поручает мне сообщить Вам в ответ на последнюю часть Вашего письма, что, по мнению правительства его величества, русские власти не имеют права взимать какой бы то ни было сбор в устье Дуная и что Вы поступили правильно, предписав своим агентам отказываться от всякой уплаты подобного сбора».

 

Купец поступил в соответствии с этими указаниями. Но благородный лорд выдал его России с головой: как сообщает г-н Уркарт, русские консулы в Лондоне и Ливерпуле взимают теперь сбор с каждого английского судна, отправляющегося в турецкие порты на Дунае, а «на острове Лети все еще находится карантинная станция».

Свое вторжение на Дунай Россия не ограничила постройкой карантинных станций, сооружением укреплений и взиманием сборов. По Адрианопольскому договору к России отошел Сулинский рукав, единственный еще судоходный рукав устья Дуная. Когда им владели турки, глубина его русла составляла 14—16 футов и поддерживалась на этом уровне. С тех пор как рукав перешел к России, глубина русла уменьшилась до 8 футов, то есть до уровня, совершенно недостаточного для прохождения судов, груженых хлебом. А ведь Россия была участницей Венского договора, статья 113 которого устанавливает, что

 

«каждое государство обязано за свой счет содержать в хорошем состоянии бечевники и проводить необходимые работы для того, чтобы судоходство не испытывало никаких затруднений».

 

Россия нашла, что лучшим средством для поддержания судоходности Сулинского рукава является постепенное понижение уровня воды в нем путем нагромождения на его дне обломков судов и превращения его отмелей в сплошные заносы из песка и ила. К этому систематическому и длительному нарушению Венского договора Россия прибавила еще нарушение Адрианопольского договора, запрещающего сооружение на Сулинском рукаве каких бы то ни было строений, кроме карантинных зданий и маяков. А между тем по ее предписанию там вырос маленький русский форт, существующий за счет вымогательских сборов с судов, поводом для чего служат вынужденные задержки и затраты на выгрузку и погрузку посредством лихтеров, ставшие неизбежными в результате засорения русла.

 

«Cum principia negante non est disputandum {С людьми, отрицающими причины, не спорят}. Какая польза настаивать на абстрактных принципах перед деспотическими правительствами, которые, как известно, право измеряют силой и в своем поведении руководствуются выгодой, а не справедливостью?» (Речь лорда Пальмерстона 30 апреля 1823 года.)

 

И вот, в полном соответствии со своей собственной доктриной, благородный виконт довольствуется тем, что настаивает на абстрактных принципах перед деспотическим правительством России. Но он идет еще дальше. В то время как 6 июля 1840г он уверял палату, что свобода судоходства по Дунаю «обеспечивается Венским договором», в то время как 13 июля 1840г он сетовал на то, что, хотя оккупация Кракова и является нарушением Венского договора, но «не было никакой возможности силой отстоять точку зрения Англии, ибо очевидно, что Краков является местом, где действия со стороны Англии неосуществимы», через два дня после этого он заключил с Россией договор, закрывший Дарданеллы для Англии {В «New-York Daily Tribune» от 11 января 1854г вместо слов «для Англии» напечатано: «для английских военных кораблей»} «на время мира с Турцией». Таким образом Англия лишилась единственной возможности «силой отстоять» Венский договор, и Понт Эвксинский {древнее название Чёрного Моря} действительно превратился в место, где действия со стороны Англии неосуществимы.

Когда это было достигнуто, благородный лорд ухитрился сделать показную уступку общественному мнению и выпалил целый залп бумажных заявлений, напоминая в них в нравоучительных и сентиментальных выражениях «деспотическому правительству, которое право измеряет силой и в своем поведении руководствуется выгодой, а не справедливостью», что

 

«Россия, принудив Турцию уступить ей устье великой европейской реки, представляющей собой главный путь для взаимного торгового обмена многих наций, вместе с тем приняла на себя по отношению к другим государствам ответственность и обязанности, соблюдение которых она должна считать делом своей чести».

 

Ответом графа Нессельроде на это настойчивое подчеркивание абстрактных принципов было неизменное: «вопрос будет тщательно расследован». Кроме того, он время от времени выражал «чувство сожаления императорского правительства по поводу того, что к его намерениям относятся с таким недоверием».

Таким образом, заботами благородного лорда дело доведено до того, что в 1853г судоходство по Дунаю было объявлено невозможным, и хлеб гнил в Сулинском рукаве, в то время как Франции, Англии и Южной Европе угрожал голод. А Россия, по словам «Times», «в дополнение к своим прочим важным владениям завладела еще железными воротами между Дунаем и Понтом Эвксинским». Россия приобрела ключ к Дунаю, своего рода отмычку к хлебным амбарам, которой она может воспользоваться всякий раз, когда политика Западной Европы станет достойной наказания {В «New-York Daily Tribune» от 11 января 1854г статья заканчивалась следующими словами: «Тем не менее тайный сговор Пальмерстона с Россией, касающийся ее планов в отношении Дуная, был раскрыт не ранее, как в ходе дебатов о Черкесии. Тогда-то г-ном Ансти и было показано 23 февраля 1848г, что «первым актом благородного виконта при его вступлении на пост» (министра иностранных дел) «было признание Адрианопольского договора» — того самого договора, против которого протестовали герцог Веллингтон и лорд Абердин. Как это было сделано и как Черкесия была выдана лордом Пальмерстоном России — в той мере, в какой это от него зависело, — все это будет, возможно, предметом особой статьи»}.

 

СТАТЬЯ ВОСЬМАЯ

Петиции, представленные в палату общин 20 апреля 1836г, и внесенная в связи с ними резолюция г-на Патрика Стюарта относились не только к Дунаю, но также и к Черкесии, ибо в торговых кругах распространился слух, что русское правительство под предлогом блокады черкесского побережья намерено не допускать, чтобы английские суда выгружали грузы и товары в ряде портов восточного побережья Черного моря. Лорд Пальмерстон торжественно заявил по этому поводу:

 

«Если парламент окажет нам доверие, если он оставит за нами руководство внешними сношениями страны, то мы сможем защищать интересы страны и поддерживать ее честь, избегая при этом необходимости начать войну». (Палата общин, 20 апреля 1836 года.)

 

Несколькими месяцами позже, 29 октября 1836г, из Лондона в Черкесию отплыл «Виксен», торговое судно, принадлежавшее г-ну Джорджу Беллу и груженое солью. 25 ноября судно было захвачено русским военным кораблем в черкесской бухте Суджук-Кале ввиду того, что «оно использовалось для связи с побережьем, подвергнутым блокаде». (Письмо русского адмирала Лазарева английскому капитану Чайлдсу от 24 декабря 1836 года.) Судно, его груз и экипаж были отправлены в Севастопольский порт, где 27 января 1837г русские вынесли обвинительный приговор. Здесь уже речь шла не о «блокаде», судно «Виксен» было просто объявлено законным призом ввиду того, что «оно было виновно в контрабанде», так как ввоз соли воспрещен, а в бухте Суджук-Кале, то есть в русской гавани, нет таможни. Приговор был приведен в исполнение в подчеркнуто унизительной и оскорбительной форме. Русским, захватившим судно, были публично вручены награды. Британский флаг был сначала поднят, а затем спущен, и на его место был поднят русский. Капитан и экипаж судна были переведены, в качестве пленных, на борт «Аякса», захватившего их судно, затем отправлены из Севастополя в Одессу, а из Одессы в Константинополь, откуда им позволено было вернуться в Англию. О самом судне немецкий путешественник, посетивший через несколько лет после этого события Севастополь, писал в «Augsburger Zeitung» следующее:

 

«После всех русских линейных кораблей, которые я посетил, наибольшее любопытство возбудил во мне «Суджук-Кале», прежний «Виксен», плавающий теперь под русским флагом. Внешний вид этого судна совершенно изменился. Этот маленький корабль является теперь лучшим парусным судном во всем русском флоте и используется главным образом для транспортных целей между Севастополем и черкесским побережьем».

 

Захват судна «Виксен» бесспорно давал лорду Пальмерстону прекрасный повод для выполнения его обещания «защищать интересы страны и поддерживать ее честь». Но, кроме чести британского флага и интересов британской торговли, дело шло еще кое о чем — о независимости Черкесии. Сначала Россия оправдывала арест судна «Виксен» нарушением с его стороны объявленной Россией блокады, но обвинительный приговор судну был вынесен под совершенно иным предлогом, а именно под предлогом нарушения им русских таможенных правил. Объявляя блокаду, Россия тем самым объявляла Черкесию враждебной иноземной страной, и вопрос тогда сводился к тому — признавало ли когда-либо британское правительство эту блокаду. Наоборот, распространяя на Черкесию русские таможенные правила, Россия тем самым рассматривала ее как свое вассальное владение, и тогда вопрос заключался в следующем: признавало ли когда-либо британское правительство притязания России на Черкесию?

Прежде чем перейти к дальнейшему, хотелось бы напомнить, что в то время Россия еще далеко не успела закончить свои работы по укреплению Севастополя.

Любое притязание России на обладание Черкесией могло основываться только на Адрианопольском договоре, как мы уже указывали в предыдущей статье. Но договор от 6 июля 1827г обязывал Россию не делать никаких попыток к территориальному расширению и не добиваться каких-либо исключительных торговых привилегий в войне с Турцией. Всякое расширение русских границ на основании Адрианопольского договора являлось поэтому открытым нарушением договора 1827г и, как показывает протест Веллингтона и Абердина, не должно было признаваться со стороны Великобритании. Таким образом, Россия не имела права на передачу ей Черкесии Турцией. С другой стороны, и Турция не могла уступить России то, чем не владела сама. Черкесия всегда была настолько независима от Порты, что даже в те времена, когда в Анапе еще находился турецкий паша, Россия заключила несколько соглашений с черкесскими вождями о прибрежной торговле, так как турецкая торговля официально ограничивалась исключительно Анапским портом. А раз Черкесия была независимой страной, то законы о местном управлении, санитарные правила и таможенные предписания, которыми московиты сочли себя вправе снабдить ее, были для нее столь же обязательны, как русские законы для Тампико.

С другой стороны, если Черкесия была иноземной страной, находящейся во враждебных отношениях с Россией, то последняя имела право объявить ей блокаду лишь в том случае, если она была в состоянии осуществить эту блокаду на деле, а не только на бумаге, то есть если Россия располагала бы военно-морской эскадрой, способной обеспечить принудительное проведение блокады, и действительно господствовала бы над побережьем. Но на побережье протяжением в двести миль Россия владела только тремя изолированными фортами, вся остальная территория Черкесии была в руках черкесских племен. В бухте Суджук-Кале не было никакого русского форта. Блокады фактически не было, так как не имелось морских сил. для ее осуществления. Команды двух английских судов — самого «Виксена» и еще одного судна, побывавшего в 1834г в этой бухте, — готовы были определенным образом засвидетельствовать, что побережье ни в какой мере не оккупировано русскими, и это позднее подтвердили в публичных заявлениях также два английских путешественника, посетившие гавань в 1837 и 1838 годах. («Portfolio», VIII, 1 марта 1844 года.)

Когда «Виксен» входил в гавань Суджук-Кале,

 

«ни с судна, ни с берега не было видно никаких русских военных кораблей... Только по истечении тридцати шести часов после того, как «Виксен» бросил якорь, в тот момент, когда владелец его и несколько офицеров, высадившиеся на берег, вели переговоры с черкесскими властями относительно размеров требуемой последними пошлины со стоимости груза, в гавань вошел русский военный корабль... Этот корабль шел не вдоль берега, а прибыл из открытого моря». (Речь г-на Ансти в палате общин 23 февраля 1848 года.)

 

Следует ли приводить дальнейшие доказательства, поскольку сам с.-петербургский кабинет, приказавший арестовать судно «Виксен» под предлогом нарушения блокады, конфисковал его под предлогом нарушения таможенных правил?

Этот случай казался тем более благоприятным для черкесов, что вопрос об их независимости совпал с вопросом о свободе судоходства по Черному морю, с вопросом об охране британской торговли и о дерзком пиратском акте, совершенном Россией по отношению к британскому торговому судну. Их шансы на покровительство со стороны владычицы морей казались тем более несомненными, что

 

«незадолго до того, после зрелого размышления и переписки с различными правительственными ведомствами, длившейся в течение многих недель, в периодическом издании, имеющем отношение к министерству иностранных дел» («Portfolio»), «была опубликована декларация о независимости Черкесии и на карте, просмотренной самим лордом Пальмерстоном, Черкесия была обозначена как независимая страна». (Речь лорда Стэнли в палате общин 21 июня 1838 года.)

 

Кто бы мог подумать, что благородный и рыцарственный виконт сумеет так искусно воспользоваться этим делом, чтобы именно этот пиратский акт России, направленный против английской собственности, превратить в долгожданный повод для официального признания Адрианопольского договора и для нанесения смертельного удара независимости Черкесии?

17 марта 1837г. г-н Робак внес, в связи с вопросом о конфискации «Виксена», предложение о представлении палате

 

«копий всей переписки между правительством Англии и правительствами России и Турции, относящейся к Адрианопольскому договору, а также отчетов о всех сделках и переговорах, связанных с оккупацией Россией гаваней и территорий на берегах Черного моря, которая имела место после подписания Адрианопольского договора».

 

Опасаясь, как бы его не заподозрили в гуманных стремлениях, а также в том, что он защищает Черкесию, исходя из абстрактных принципов, г-н Робак откровенно заявил:

 

«Россия может пытаться завладеть всем миром, и я взираю на эти попытки равнодушно; но в тот момент, когда она покушается на нашу торговлю, я призываю правительство нашей страны» (очевидно, эта страна лежит где-то вне «всего мира»!) «покарать захватчика».

 

Поэтому он желает узнать, «признало ли британское правительство Адрианопольский договор».

Благородный лорд, хотя и сильно прижатый к стенке, все же сохранил достаточно присутствия духа для того, чтобы произнести длинную речь и, по словам г-на Юма,

 

«вернуться на свое место, так и не сказав палате, кто же в данный момент фактически владеет черкесским побережьем, действительно ли оно принадлежит России, захватила ли Россия «Виксен» вследствие нарушения правил, установленных фиском, или потому, что действительно существует блокада, и признает ли он Адрианопольский договор». (Речь г-на Юма в палате общин 17 марта 1837 года.)

 

Г-н Робак заявил, что г-н Белл, перед тем как дать разрешение на отправку судна «Виксен» в Черкесию, обратился к благородному лорду для того, чтобы выяснить, сопряжена ли с опасностью или с какими-либо неудобствами посылка судна с товарами в один из пунктов Черкесии, на что он получил отрицательный ответ от министерства иностранных дел. Таким образом, лорд Пальмерстон был вынужден зачитать в палате свою переписку с г-ном Беллом. Слушая чтение этих писем, можно было подумать, что он читает испанскую комедию «плаща и шпаги», а не официальную переписку между министром и купцом. Выслушав содержание зачитанной благородным лордом переписки, касающейся захвата судна «Виксен», Даниел О'Коннел воскликнул: «Я не могу не вспомнить изречения Талейрана, что язык существует для того, чтобы скрывать мысли!»

Так, например, г-н Белл спрашивает: «существуют ли какие-либо признанные правительством его величества ограничения торговли в указанных водах. Если нет, то он желал бы отправить туда судно, груженое солью». Лорд Пальмерстон отвечает: «Вы спрашиваете меня, принесет ли Вам выгоду спекуляция солью», и уведомляет его, что «торговые фирмы должны сами знать, стоит или не стоит им пускаться в ту или иную спекуляцию». Г-н Белл отвечает: «Я никоим образом Вас об этом не спрашиваю; все, что я хочу узнать, это —признает или нет правительство его величества русскую блокаду Черного моря к югу от реки Кубани». Благородный лорд возражает: «Вам надо посмотреть «London Gazette», — там печатаются все сообщения подобного рода». Для английского купца, желавшего получить упомянутые сведения, «London Gazette», разумеется, более подходящий источник, чем указы русского императора. И так как г-н Белл не нашел в «London Gazette» никаких сообщений о признании этой блокады или каких-либо других ограничений торговли, то он и отправил свое судно. Следствием было то, что спустя короткое время он сам попал в «London Gazette».

 

«Я отослал г-на Белла к «Gazette»», — сказал лорд Пальмерстон, — «чтобы он, просмотрев ее, убедился, что русское правительство ничего не сообщало и не заявляло нашей стране о блокаде. Следовательно, не могло быть и речи о признании».

 

Отсылая г-на Белла к «Gazette», лорд Пальмерстон этим не только отрицал признание русской блокады Великобританией, но одновременно подтверждал также, что, по его мнению, черкесское побережье не составляет части русской территории, так как «Gazette» не публикует извещений о блокаде иностранными государствами части своей собственной территории, в случае, например, борьбы против своих восставших подданных. Так как Черкесия не составляет части территории России, то на нее и не могли быть распространены русские таможенные правила. Таким образом, согласно собственному признанию лорда Пальмерстона, он в своих письмах к г-ну Беллу отрицал за Россией право блокировать черкесское побережье или подвергать его каким-либо торговым ограничениям. Правда, вся его речь была проникнута желанием навязать палате вывод что Россия владела Черкесией. Но, с другой стороны, он открыто заявил:

 

«Что касается расширения русских границ в районе устья Дуная, на Южном Кавказе и на побережье Черного моря, то оно безусловно не согласуется с торжественным заявлением, сделанным Россией перед лицом всей Европы до начала турецкой войны».

 

Когда он, заканчивая свою речь перед тем как сесть на место, торжественно обязался неизменно «защищать интересы страны и поддерживать ее честь», казалось, что он скорее изнемогает под бременем накопившихся несчастий, вызванных его прошлой политикой, нежели замышляет какие-либо предательские планы на будущее. В этот день он вынужден был выслушать следующий суровый упрек:

 

«Недостаток энергии и рвения в защите чести страны, обнаруженный благородным лордом, заслуживает самого большого порицания. Ни один из прежних министров не вел себя столь непоследовательно, опасливо, неуверенно, трусливо в момент, когда британским подданным было нанесено оскорбление. Как долго благородный лорд будет позволять России оскорблять Великобританию и наносить ущерб британской торговле? Благородный лорд унизил Англию, выставив ее в роли хвастливого задиры, надменного и жестокого по отношению к слабому, покорного и подобострастного по отношению к сильному».

 

Кто же это столь беспощадно заклеймил «истинно английского» министра? Не кто иной, как лорд Дадли Стюарт.

«Виксен» был захвачен 25 ноября 1836 года. Бурные дебаты в палате общин, которые мы только что цитировали, происходили 17 марта 1837 года. Но только 19 апреля 1837г благородный лорд запросил русское правительство, предлагая ему

 

«указать мотивы, на основании которых оно сочло себя вправе в мирное время наложить арест на торговое судно, принадлежащее британскому подданному».

 

17 мая 1837г благородный лорд получил следующую депешу от графа Дергема, британского посла в С.-Петербурге:

 

«Милорд! Что касается военной de facto оккупации Суджук-Кале, то я должен сообщить Вашей светлости, что в бухте имеется форт, носящий имя императрицы (Александровский) и занятый постоянным русским гарнизоном.

Остаюсь и пр.

Дергем».

 

Вряд ли надо указывать, что форт Александровский не обладает даже той реальностью, какой обладали картонные селения, которые Потемкин показывал императрице Екатерине II во время ее поездки в Крым. Через пять дней после получения этой депеши лорд Пальмерстон послал в С.-Петербург следующий ответ:

 

«Принимая во внимание, что Суджук-Кале, признанный Россией владением Турции по договору 1783г, в настоящее время, как утверждает граф Нессельроде, в силу Адрианопольского договора принадлежит России, правительство его величества не находит достаточных оснований оспаривать право России на арест и конфискацию судна «Виксен»».

 

Эти переговоры связаны с некоторыми весьма любопытными обстоятельствами. Лорду Пальмерстону потребовалось целых шесть месяцев для подготовки к открытию переговоров и лишь месяц с небольшим для их окончания. Его последней депешей от 23 мая 1837г переговоры внезапно и круто обрываются. Дата Кючук-Кайнарджийского договора приводится в ней не по григорианскому, а по юлианскому календарю.

Как отмечал сэр Роберт Пиль,

 

«за время с 19 апреля до 23 мая произошла удивительная перемена: начали с официального протеста, а кончили выражением удовлетворения. По-видимому, правительство убедили уверения графа Нессельроде, что Турция уступила России побережье, о котором идет речь, по Адрианопольскому договору. Почему же оно не протестовало против этого указа?» (Палата общин, 21 июня 1838 года.)

 

Почему все это произошло? Причина очень простая. Король Вильгельм IV тайно побудил г-на Белла послать «Виксен» к черкесскому побережью. Когда благородный лорд оттягивал начало переговоров по поводу этого инцидента, король был еще в полном здравии. Когда же он так круто оборвал их, король находился при смерти, и благородный лорд распоряжался министерством иностранных дел так самовластно, как если бы он был самодержцем Великобритании. Разве это не остроумный ход со стороны столь склонного к шуткам светлейшего лорда — одним росчерком пера официально признать Адрианопольский договор, право России на обладание Черкесией и на конфискацию судна «Виксен» от имени умирающего короля, который сам послал дерзкий «Виксен» с определенным намерением уязвить царя, продемонстрировать нежелание считаться с Адрианопольским договором и подтвердить независимость Черкесии.

Г-н Белл, как мы уже сказали, попал в «Gazette», а г-н Уркарт, бывший тогда первым секретарем посольства в Константинополе, был отозван за то, «что уговорил г-на Белла осуществить экспедицию судна «Виксен».

Пока король Вильгельм IV был жив, лорд Пальмерстон не осмеливался открыто противодействовать этой экспедиции. На это указывает опубликование декларации о независимости Черкесии в «Portfolio», затем карта Черкесии, просмотренная светлейшим лордом, далее, его двусмысленная переписка с г-ном Беллом, туманные заявления, сделанные им в палате, наконец, то обстоятельство, что брат г-на Белла, ведавший грузом на судне «Виксен», при отплытии получил от министерства иностранных дел депеши для передачи посольству в Константинополе, а лорд Понсонби, британский посол при Высокой Порте, прямо поощрял его в его предприятии.

К началу царствования королевы Виктории преобладание вигов, казалось, было обеспечено более чем когда бы то ни было, и соответственно с этим внезапно изменился тон рыцарственного виконта. Место почтительности и лести сразу же заняли высокомерие и презрительный тон. Когда г-н Т. Атвуд запросил его 14 декабря 1837г о судне «Виксен» и Черкесии, благородный лорд ответил:

 

«Что касается судна «Виксен», то Россия дала по поводу своего поведения такие объяснения, которыми правительство Англии может удовлетвориться. Судно было арестовано не из-за нарушения блокады. Оно было захвачено потому, что лица, распоряжавшиеся им, нарушили русские законы о местном управлении и таможенные правила».

 

Относительно опасений г-на Атвуда по поводу русских посягательств благородный лорд заявил:

 

«Я думаю, что Россия предоставляет человечеству такие же гарантии сохранения мира, как и Англия». (Речь лорда Пальмерстона в палате общин 14 декабря 1837 года.)

 

К концу, парламентской сессии благородный лорд представил палате общин переписку с русским правительством, из которой мы уже процитировали два наиболее важных документа.

В 1838г положение партий вновь изменилось, и тори опять приобрели влияние. 21 июня они внезапно атаковали лорда Пальмерстона. Сэр Стратфорд Каннинг, теперешний посол в Константинополе, предложил, чтобы специальная комиссия рассмотрела обвинения, выдвигаемые против благородного лорда г-ном Джорджем Беллом, а также требование последнего о возмещении убытков. Сначала светлейший лорд выразил свое величайшее изумление по поводу «столь мелочного характера» предложения сэра Стратфорда Каннинга.

 

«Вы первый английский министр», — воскликнул по этому поводу сэр Роберт Пиль, — «который осмеливается назвать мелочью защиту британской собственности и торговли».

 

Тогда лорд Пальмерстон заявил следующее:

 

«Ни один купец не имеет права требовать от правительства ее величества, чтобы оно высказалось по таким вопросам, как право России на верховную власть над Черкесией или на введение таких таможенных и санитарных правил, соблюдать которые она принуждает других силой оружия».

 

Г-н Юм спросил:

 

«Зачем нам тогда министерство иностранных дел, если подобные вещи не входят в круг его обязанностей?»

 

Благородный лорд продолжал:

 

«Говорят, что г-н Белл, этот невинный г-н Белл, из-за ответов, которые я ему дал, попал в поставленную мной западню. Если уж говорить о западне, то она была поставлена не г-ну Беллу, а самим г-ном Беллом».

 

Речь идет о тех вопросах, с которыми г-н Белл обратился к «невинному» лорду Пальмерстону.

В ходе этих дебатов (21 июня 1838г) великая тайна выплыла, наконец, наружу. Если бы благородный лорд даже и захотел в 1836г противиться притязаниям России; то он этого не мог бы сделать по той простой причине, что уже в 1831г, едва вступив на пост, он прежде всего признал захват Кавказа Россией, а тем самым исподтишка и Адрианопольский договор. 8 августа 1831г, — как указывал лорд Стэнли (ныне лорд Дерби), — русский кабинет сообщил своему представителю в Константинополе о своем намерении

 

«установить правила санитарного надзора в отношении свободно существующих сношений между жителями Кавказа и соседних турецких провинций» и о том, что он должен «уведомить об упомянутых выше правилах иностранные миссии в Константинополе, а также оттоманское правительство».

 

Позволить России вводить на черкесском побережье так называемые санитарные и таможенные правила, нигде не существовавшие, кроме как в вышеназванном документе, это значило признать притязания России на Кавказ, а тем самым и санкционировать Адрианопольский договор, на котором основывались эти притязания.

 

«Эти инструкции», — говорил лорд Стэнли, — «были самым официальным путем вручены в Константинополе г-ну Мандевилю» (секретарю посольства) «специально для информации британских купцов и были переданы благородному лорду Пальмерстону».

 

Он же «вопреки обычаю прежних правительств» не дал, и не осмелился дать знать «Комитету Ллойда о том, что подобное уведомление было сделано». Благородный лорд виновен «в шестилетнем укрывательстве», — воскликнул сэр Роберт Пиль.

В тот день столь склонный к шуткам светлейший лорд избежал осуждения только благодаря большинству в 16 голосов: 184 голоса было подано против, 200 — за него. Эти 16 голосов не заглушат, однако, голоса истории и не заставят смолкнуть кавказских горцев, звон оружия которых доказывает миру, что Кавказ не «принадлежит России, как утверждает граф Нессельроде» и как вторит ему лорд Пальмерстон!