К. Маркс. ЛОРД ПАЛЬМЕРСТОН

СТАТЬЯ ЧЕТВЁРТАЯ

{В «New-York Daily Tribune» от 21 ноября 1853г статья начиналась следующими словами: «Многие ожидают, что во время начавшейся ныне войны между Турцией и Россией английское правительство отбросит, наконец, свою систему полумер и бесплодных переговоров и предпримет энергичные и эффективные действия для того, чтобы заставить захватчиков-московитов отказаться от своей добычи и от притязаний на мировое господство, о котором они мечтают. Такие ожидания могут быть в известной мере оправданы с точки зрения абстрактных возможностей и абстрактной политики. Но как мало действительных оснований для них найдет всякий, кто вдумается в приводимые ниже факты, относящиеся к прошлому поведению того самого английского министра, который считается наиболее решительным противником наступления русского деспотизма на Европу. В самом деле, сколько людей в Англии, недовольных политикой правительства в русско-турецком конфликте, глубоко убеждены в том, что дела сложились бы совершенно иначе, если бы их направлял лорд Пальмерстон. Пусть же эти люди, обращаясь к биографии благородного виконта, предоставят нам возможность подробнее остановиться на всем богатом событиями периоде 1832—1847гг, а мы воспользуемся этой возможностью им в назидание»}.

Вечную и неисчерпаемую тему для самовозвеличения доставляют благородному виконту те услуги, которые он оказал делу конституционной свободы на всем континенте. Действительно, мир обязан ему изобретением трех «конституционных» королевств: Португалии, Испании и Греции — трех политических фантомов, которые можно сравнить лишь с гомункулом доктора Вагнера из «Фауста». Португалия, находящаяся под гнетом жирной бабы, донны Марии да Глориа, за которой скрывается один из Кобургов {Фердинанд-Август},

 

«должна рассматриваться как одна из самостоятельных держав Европы». (Палата общин, 10 марта 1837 года.)

 

В то самое время, когда благородный виконт произносил эти слова, в Лиссабонском порту бросили якорь шесть английских линейных кораблей, посланных туда для того, чтобы защитить «самостоятельную» дочь дон Педру от португальского народа и помочь ей аннулировать ту конституцию, которую она поклялась охранять. Испания, отданная другой Марии {Марии-Кристине}, которая хотя и известна как грешница, но никогда не сделается Магдалиной,

 

«предстает перед нами в виде прекрасной, процветающей и даже грозной державы среди европейских королевств». (Речь лорда Пальмерстона в палате общин 10 марта 1837 года.)

 

Разумеется, грозная держава для владельцев испанских ценных бумаг. Благородный лорд находит достаточно оснований даже для того, чтобы оправдать передачу родины Перикла и Софокла под номинальную власть баварского мальчишки-идиота.

 

«Король Оттон происходит из страны, где существует свободная конституция». (Палата общин, 8 августа 1832 года.)

 

Свободная конституция в Баварии, этой немецкой Бастилии! Это превосходит даже licentia poetica {поэтическую вольность} других пышных риторических фраз, вроде фразы о «законных надеждах», вселяемых Испанией, и о Португалии как «самостоятельной державе». Что касается Бельгии, то все сделанное лордом Пальмерстоном для нее сводится к обременению ее частью голландского долга, отобранию у нее провинции Люксембург и навязыванию ей династии Кобургов. В отношении entente cordiale {сердечного согласия} с Францией следует сказать, что оно начало сходить на нет уже с того момента, когда Пальмерстон, якобы желая придать этому согласию законченный вид, основал в 1834г четверной союз. Мы уже видели, как плодотворно благородный лорд сумел использовать это согласие в польском вопросе, и увидим из дальнейшего, во что оно превратилось в его руках.

Одним из тех фактов, которые едва обращают на себя внимание современников, но образуют четкие вехи исторических эпох, является военная оккупация Константинополя русскими в 1833 году.

Наконец-то исполнилась старинная мечта России. Варвар с берегов хладной Невы держал в своих цепких объятиях пышную Византию и залитые солнцем берега Босфора. Самозванный наследник греческих императоров владел теперь — хотя и временно — восточным Римом.

 

«Оккупация Константинополя русскими войсками решила судьбу Турции как независимого государства. Самый факт оккупации Россией Константинополя, хотя бы с целью его защиты (?), явился таким же решающим ударом для турецкой независимости, как если бы русский флаг уже развевался над Сералем». (Речь сэра Роберта Пиля в палате общин 17 марта 1834 года.)

 

В результате неудачной войны 1828—1829гг Порта потеряла свой престиж в глазах своих собственных подданных. И тогда, — как это обычно бывает в восточных империях, когда верховная власть ослабевает, — вспыхнули успешные восстания пашей. Уже в октябре 1831 г. начался конфликт между султаном {Махмудом II} и Мухаммедом-Али, египетским пашой, который поддерживал Порту во время греческого восстания. Весной 1832г его сын Ибрагим-паша вступил с своей армией в Сирию, завоевал эту провинцию после сражения под Хомсом, переправился через Тавр, уничтожил в сражении при Конье последнюю турецкую армию и двинулся прямо на Стамбул. 2 февраля 1833г султан вынужден был обратиться за помощью в С.-Петербург. 17 февраля в Константинополь прибыл французский адмирал Руссен, через два дня он сделал Порте представление и обязался на определенных условиях, в том числе на условии отказа Порты от помощи России, принять меры к тому, чтобы паша отступил. Но так как Руссена никто не поддержал, он, конечно, не был в состоянии справиться с Россией. «Звал меня ты, и я явился» {Слова, произнесённые статуей командора в опере Моцарта «Дон Жуан»}. 20 февраля русская эскадра отплыла из Севастополя, высадила на берегу Босфора большой отряд русских войск и осадила столицу. Россия так жаждала защитить Турцию, что одновременно к трапезундскому и эрзерумскому пашам был послан русский офицер, чтобы сообщить им, что эти обе местности немедленно будут взяты под защиту русской армией в случае, если войска Ибрагима продвинутся к Эрзеруму. В конце мая 1833г из С.-Петербурга прибыл граф Орлов и объявил султану, что он привез с собой маленький листок бумаги, который тот должен подписать, не посоветовавшись со своими министрами и без ведома кого-либо из дипломатических представителей, аккредитованных при Порте. Так возник знаменитый Ункяр-Искелесийский договор, заключенный на восемь лет. Согласно его условиям, Порта вступила в оборонительный и наступательный союз с Россией, отказалась от права заключать какие-либо новые договоры с другими державами без согласия России и подтвердила прежние русско-турецкие договоры, в особенности Адрианопольский. В секретной статье, приложенной к договору, Порта обязалась

 

«в пользу императорского российского двора закрыть Дарданельский пролив, то есть не дозволять никаким иностранным военным кораблям входить в оный под каким бы то ни было предлогом».

 

Кому же царь был обязан тем, что он смог занять своими войсками Константинополь и перенести в силу Ункяр-Искелесийского договора престол Оттоманской империи из Константинополя в С.-Петербург? Не кому иному, как достопочтенному виконту Генри Джону Пальмерстону, барону Темпл, пэру Ирландии, члену высокочтимого Тайного совета его величества, кавалеру Большого креста высокочтимого ордена Бани, члену парламента и первому государственному секретарю его величества по иностранным делам.

Ункяр-Искелесийский договор был заключен 8 июля 1833 года. 11 июля 1833г г-н Г.Л. Булвер внес предложение о представлении палате документов, касающихся турецко-сирийских дел. Благородный лорд возражал против этого предложения,

 

«ибо дело, к которому относятся требуемые документы, еще не завершено, а характер всего этого дела в целом будет зависеть именно от того, как оно будет завершено. Так как результаты еще не известны, то предложение является преждевременным». (Палата общин, 11 июля 1833 года.)

 

Обвиненный г-ном Булвером в том, что он не выступил в защиту султана против Мухаммеда-Али и не помешал тем самым продвижению русской армии, благородный лорд впервые применил, ту своеобразную систему оправданий и признаний, которую он впоследствии развил дальше. Я хочу сейчас собрать воедино membra disjecta {разрозненные части} этой системы.

 

«Я не могу отрицать, что во второй половине прошлого года султан обратился к Англии за помощью». (Палата общин, 11 июля 1833 года.) «В августе месяце Порта официально обратилась за помощью». (Палата общин, 24 августа 1833 года.)

 

Но нет, не в августе.

 

«Просьба Порты об оказании ей помощи военно-морскими силами имела место в октябре 1832 года». (Палата общин, 28 августа 1833 года.)

 

Но нет, не в октябре.

 

«Порта просила о помощи в ноябре 1832 года». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

 

Благородный лорд так же легко меняет дату обращения к нему Порты с мольбой о помощи, как Фальстаф число напавших на него сзади молодчиков, оказывавшихся то в клеенчатых плащах, то в куртках из кендальского сукна {Шекспир. «Король Генрих IV. Часть 1}. Правда, он не может отрицать того, что предложенная Россией вооруженная помощь была Портой отклонена и что последняя обратилась к нему. Он отказался выполнить просьбы Порты. Тогда Порта снова обратилась к благородному лорду. Она отправила в Лондон сначала г-на Маврогени, а потом Намык-пашу, который умолял о посылке на помощь эскадры военно-морского флота на условиях, что султан будет нести все расходы по содержанию этой эскадры и что он обяжется пожаловать британским подданным в будущем, в виде вознаграждения за эту помощь, новые торговые привилегии и преимущества. Россия была настолько уверена в отказе со стороны благородного лорда, что она даже присоединилась к просьбе турецкого уполномоченного, умолявшего светлейшего лорда о помощи. Он сам говорит нам об этом:

 

«Чувство справедливости заставляет меня констатировать, что Россия была весьма далека от того, чтобы проявлять какую-либо ревнивую подозрительность в отношении оказания этой помощи со стороны английского правительства; русский посол официально обратился ко мне в момент, когда просьба еще только рассматривалась, сообщив, что он узнал об этой просьбе Турции и что Россия, заинтересованная в поддержании и сохранении Турецкой империи, с удовлетворением встретила бы решение министров о выполнении этой просьбы, если бы они были готовы пойти на это». (Палата общин, 28 августа 1833 года.)

 

Тем не менее, благородный лорд остался неумолим ко всем просьбам Порты, несмотря на то, что последняя нашла себе столь бескорыстного ходатая в лице самой России. Затем, конечно, Порта уразумела, чего от нее ожидают. Она поняла, что ей суждено сделать волка пастухом. Но она еще колебалась и только через три месяца решилась принять помощь России.

 

«Великобритания», — сказал благородный лорд, — «никогда не выражала недовольства по поводу того, что Россия оказала эту помощь; напротив, она была рада, что Турция получила действительную поддержку откуда бы то ни было». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

 

Но к какой бы дате ни относились обращенные к лорду Пальмерстону просьбы Порты о помощи, он не мог не сделать следующего признания:

 

«Нет никакого сомнения в том, что если бы Англия сочла возможным вмешаться, то этим продвижение вторгнувшейся армии было бы приостановлено, и русские войска не были бы призваны в страну». (Палата общин, 11 июля 1833 года.)

 

Почему же он не «счел возможным» вмешаться и удержать русских?

Прежде всего он ссылается на недостаток времени. Но, по его же собственным словам, конфликт между Портой и Мухаммедом-Али начался еще в октябре 1831г, между тем как решающее сражение при Конье произошло только 21 декабря 1832 года. Неужели у него не было времени в продолжение всего этого периода? Ибрагим-паша выиграл крупное сражение в июле 1832г, и с июля до декабря у Пальмерстона опять-таки не было времени. Однако в течение всего этого срока он ожидал со стороны Порты формальной просьбы, которая, согласно его последней версии, последовала только 3 ноября.

 

«Но», — спросим вместе с сэром Робертом Пилем, — «разве он был настолько неосведомлен о событиях, происходивших в Леванте, что должен был ожидать формальной просьбы?» (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

 

Да и с ноября, когда уже последовала формальная просьба, до конца февраля — выступление России произошло не раньше 20 февраля — протекло четыре долгих месяца. Почему же он ничего не предпринял за это время?

Но у него в запасе имеются еще лучшие оправдания.

Египетский паша был ведь лишь мятежным подданным, а султан — суверенным монархом.

 

«Так как это была война подданного против его монарха, и этот монарх является союзником короля Англии, то было бы несовместимым с нормами добропорядочности вступать с пашой в какие бы то ни было сношения». (Палата общин, 28 августа 1833 года.)

 

Итак, задержать армии Ибрагима благородному лорду не позволил этикет. Тот же этикет запретил ему дать инструкции своему консулу в Александрии, чтобы тот употребил свое влияние для воздействия на Мухаммеда-Али. Подобно испанскому гранду, благородный лорд дал бы скорее королеве сгореть дотла, нежели позволил бы себе нарушить этикет и дотронуться до ее юбок. Но, увы! Оказывается, что благородный лорд уже в 1832г без согласия султана аккредитовывал консулов и дипломатических агентов при «подданном» султана, что он заключал с Мухаммедом-Али договоры, меняющие существующие торговые и таможенные правила и соглашения и устанавливающие на место них новые. И все это он проделывал, не заботясь о предварительном согласии Порты или о ее последующем одобрении. (Палата общин, 23 февраля 1848 года.)

В соответствии с этим граф Грей, тогдашний шеф благородного виконта, сообщает нам, что

 

«Англия имела в этот момент обширные торговые сношения с Мухаммедом-Али, порывать которые было не в ее интересах». (Палата лордов, 4 февраля 1834 года.)

 

Как, торговые сношения с «мятежным подданным»!

Но ведь флот благородного лорда был тогда занят на Дуэро и на Тахо, он должен был блокировать Шельду и в качестве повивальной бабки облегчать муки родов конституционных королевств Португалии, Испании и Бельгии. Поэтому благородный лорд не мог тогда послать ни одного корабля. (Палата общин, 11 июля 1833 г. и 17 марта 1834 года.)

А между тем султан все время настаивал именно на оказании помощи военно-морскими силами. Отдавая дань аргументам благородного лорда, предположим, что он действительно не имел в своем распоряжении ни одного корабля. Но крупные авторитеты уверяют нас, что от благородного лорда не требовалось ни одного корабля, от него требовалось всего-навсего одно слово {В «New-York Daily Tribune» от 21 ноября 1853г после выражения: «требовалось всего-навсего одно слово» напечатано: «для того, чтобы обуздать честолюбие Мухаммеда-Али и приостановить движение армий Ибрагим-паши. Об этом говорит нам адмирал Махон, который в тот момент, когда он выступил с этим утверждением, как раз занимал пост в министерстве иностранных дел во время правления сэра Роберта Пиля»}. К числу этих авторитетов принадлежит и адмирал Кодрингтон, уничтоживший турецкий флот при Наварине.

 

«В свое время», — констатировал он, — «когда дело шло об очищении Мореи, Мухаммед-Али почувствовал, какой вес имеют наши представления. Он получил тогда от Порты распоряжения сопротивляться всем требованиям об эвакуации Мореи и должен был отвечать за это головой. Он и оказал соответствующее сопротивление, но в конце концов благоразумно уступил и очистил Морею». (Палата общин, 20 апреля 1836 года.)

 

Далее, согласно заявлению герцога Веллингтона,

 

«если бы во время сессии 1832 или 1833г Мухаммеду-Али было бы ясно сказано, что он не должен вести борьбы в Сирии и Малой Азии, войне был бы этим положен конец, и мы не рисковали бы тем, что русский император получит возможность послать в Константинополь флот и армию». (Палата лордов, 4 февраля 1834 года.)

 

Но имеется еще более надежный авторитет. Это — сам благородный лорд. Он утверждал:

 

«Хотя правительство его величества и не удовлетворило просьбу султана об оказании помощи военно-морскими силами, однако Англия оказала ему моральную поддержку. Те заявления, которые британское правительство сделало египетскому паше и Ибрагим-паше, командующему его войсками в Малой Азии, существенно содействовали достижению соглашения» (в Кютахье) «между султаном и пашой, что привело к окончанию войны». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

 

Наконец, лорд Дерби, в то время еще лорд Стэнли и коллега Пальмерстона по кабинету, заявил, что он может

 

«смело утверждать, что дальнейшее продвижение Мухаммеда-Али было остановлено только благодаря недвусмысленному заявлению Англии и Франции, что они не допустят оккупации Константинополя его войсками». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

 

Итак, по словам лорда Дерби и самого лорда Пальмерстона, не русская эскадра и не русские войска в Константинополе, а недвусмысленное заявление британского консула в Александрии заставило Ибрагима приостановить свое победоносное продвижение к Константинополю и привело к заключению соглашения в Кютахье, по которому Мухаммед-Али получил в придачу к Египту еще и сирийский пашалык, Адану и другие территории. Но благородный лорд счел возможным разрешить своему консулу в Александрии сделать это недвусмысленное заявление лишь после того, как турецкая армия была уничтожена, Константинополь наводнен казаками, а Ункяр-Искелесийский договор подписан султаном и положен царем в карман.

Если недостаток времени и военных кораблей не позволил благородному лорду оказать султану помощь, а чрезмерная приверженность к этикету помешала ему остановить пашу, то предписал ли он, по крайней мере, своему послу в Константинополе противодействовать чрезмерному усилению влияния России и стремиться ограничить это влияние более узкими рамками? О нет, наоборот. Чтобы не помешать свободе действий России, благородный лорд позаботился о том, чтобы вообще не иметь в Константинополе посла в наиболее острый период кризиса.

 

«Ни в одной стране положение и авторитет посла не могли принести такую пользу и ни в один период это положение и этот авторитет не могли быть использованы с таким успехом, как в Турции в продолжение шести месяцев, кончая 8 июля». (Речь лорда Махона в палате общин 20 апреля 1836 года.)

 

Лорд Пальмерстон сообщает нам, что британский посол сэр Стратфорд Каннинг покинул Константинополь в сентябре 1832г, что лорд Понсонби, бывший тогда посланником в Неаполе, был назначен на его место в ноябре, что «во время необходимых для переезда приготовлений возникли трудности», хотя военный корабль и ожидал его, что «неблагоприятная погода помешала ему прибыть в Константинополь раньше конца мая 1833 года». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

Поскольку русские еще не прибыли, лорду Понсонби было приказано употребить на переезд из Неаполя в Константинополь семь месяцев {В «New-York Daily Tribune» от 21 ноября 1853г вместо предложения, начинающегося словами: «Поскольку русские еще не прибыли» напечатано: «Сэр Стратфорд Каннинг был отозван в сентябре, а лорд Понсонби получил назначение в ноябре. Но поскольку Ибрагим-паша еще не переправился через Тавр, поскольку он не дал еще сражения при Конье. а русские не захватили еще Царьграда, лорду Понсонби было приказано употребить на переезд из Неаполя в Константинополь семь месяцев»}.

Да и зачем было благородному лорду препятствовать русским оккупировать Константинополь?

 

«У меня, со своей стороны, было сильное сомнение в том, входило ли вообще в политику русского правительства какое-либо намерение осуществить раздел Оттоманской империи». (Палата общин, 11 июля 1833 года.)

 

О, конечно, нет! Россия не хотела раздела империи, она предпочитала удержать ее за собой целиком. Кроме уверенности, которую лорд Пальмерстон черпал в этом сомнении, другую уверенность давало ему «сомнение в том, направлена ли политика России уже в данный момент к немедленному достижению этой цели», а третью «уверенность» он находил в третьем «сомнении», а именно:

 

«Сомнительно, подготовлена ли русская нация» (подумать только — русская нация!) «к такому перемещению своих сил, центров и правительственной власти в южные провинции, которое было бы необходимым последствием завоевания Константинополя Россией». (Палата общин, 11 июля 1833 года.)

 

Кроме этих отрицательных аргументов у благородного лорда имелся еще один положительный:

 

«Если члены правительства его величества спокойно взирали на оккупацию турецкой столицы русскими вооруженными силами, то это происходило потому, что они полностью доверяли честности и добропорядочности России... Предоставляя султану свою помощь, русское правительство ручалось при этом своей честью, и к этому ручательству я питал безграничное доверие» {В «New-York Daily Tribune» от 21 ноября 1853г после цитаты напечатано следующее: «С таким же доверием к России он полагался на то, что она не упразднит конституцию и национальное существование Польши. Но царь упразднил как то, так и другое, издав органический статут 1832 года. И тем не менее безграничное доверие благородного лорда не было ни на йоту поколеблено»}. (Палата общин, 11 июля 1833 года.)

 

Доверие благородного лорда было столь непостижимым и несокрушимым, столь полным, постоянным, непреодолимым, неописуемым, ни с чем несоизмеримым, неисцелимым, столь беспредельным, бесстрашным и беспрецедентным, что еще 17 марта 1834г, когда Ункяр-Искелесийский договор был уже fait accompli {совершившимся фактом}, он все еще уверял, что «министры не обманулись в своем доверии». Действительно, не его вина, если природа развила у него бугор доверчивости до размеров почти сверхъестественных.

 

СТАТЬЯ ПЯТАЯ

Содержание Ункяр-Искелесийского договора было опубликовано в «Morning Herald» от 21 августа 1833 года. 24 августа сэр Роберт Инглис запросил в палате общин лорда Пальмерстона о том,

 

«действительно ли между Россией и Турцией заключен оборонительно-наступательный договор? Я надеюсь, что благородный лорд будет в состоянии еще до закрытия парламентской сессии представить палате не только текст заключенных договоров, но и всю информацию, относящуюся к заключению этих договоров между Турцией и Россией».

 

Лорд Пальмерстон ответил, что

 

«когда британское правительство будет уверено в том, что упоминавшийся договор действительно существует, и когда оно будет располагать текстом этого договора, тогда оно должно будет решить, какого политического курса ему надлежит придерживаться... Нельзя порицать его за то, что пресса подчас опережает правительство». (Палата общин, 24 августа 1833 года.)

 

Спустя семь месяцев он уверял парламент, что для него

 

«было абсолютно невозможно получить уже в августе официальные сведения об Ункяр-Искелесийском договоре, который подлежал ратификации в Константинополе лишь в сентябре». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

 

Правда, он знал о договоре, но только неофициально.

 

«Британское правительство было удивлено, узнало том, что русские войска покинули Босфор с этим договором в руках». (Речь лорда Пальмерстона в палате общин, 1 марта 1848 года.)

 

Больше того, благородный лорд имел у себя договор еще до того, как он был подписан:

 

«Как только Порта получила его» (то есть проект Ункяр-Искелесийского договора), «она передала его текст английскому посольству в Константинополе с просьбой к Англии оказать защиту как от Ибрагим-паши, так и от Николая. Просьба была отклонена, но дело этим не ограничилось. Об этом факте с дьявольским вероломством было сообщено русскому послу. И на следующий день последний вручил Порте тот самый экземпляр копии договора, который она передала английскому посольству, иронически посоветовав при этом выбирать в следующий раз поверенных понадежнее». (Палата общин, 8 февраля 1848 года.)

 

Но благородный виконт достиг всего, чего он хотел. Его запросили в палате общин 24 августа 1833г по поводу Ункяр-Искелесийского договора, когда в существовании этого договора он еще не был уверен. 29 августа был объявлен перерыв между сессиями парламента, получившего в тронной речи утешительные заверения, что

 

«военные действия, нарушившие мир в Турции, закончились, и депутаты могут быть уверены в том, что король с величайшим вниманием следит за любым событием, которое могло бы нанести ущерб нынешнему положению Турецкой империи или ее будущей независимости».

 

Здесь, таким образом, мы имеем ключ к знаменитым июльским договорам России. Они были заключены в июле, а в августе кое-какие сведения о них дошли до публики через печать. Лорда Пальмерстона запрашивают по этому поводу в палате общин; разумеется, оказывается, что он ничего не знает; парламентская сессия закрывается, а когда парламент собирается снова, договор уже стал делом прошлого, или, как и в 1841г, уже оказался введенным в действие вопреки общественному мнению.

Сессия парламента окончилась 29 августа 1833г, а 5 февраля 1834г парламент собрался вновь. В промежутке между закрытием одной сессии и началом другой произошло два события, теснейшим образом связанных друг с другом. Во-первых, соединенные французская и английская эскадры прибыли в Дарданеллы и, продемонстрировав там трехцветное знамя и знамя Соединенного королевства, отправились в Смирну и оттуда вернулись на Мальту. Во-вторых, 29 января 1834г между Россией и Турцией был заключен новый договор — в С.-Петербурге. Едва этот договор был подписан, как соединенные эскадры отплыли обратно.

Этот совместный маневр был предпринят с целью одурачить английский народ и Европу, заставив их поверить, что враждебная демонстрация в турецких водах и у турецких берегов была направлена против Порты в связи с заключением ею Ункяр-Искелесийского договора и что она вынудила Россию подписать новый договор в С.-Петербурге. Этот договор, по-видимому, освободил Порту от некоторых обязательств, навязанных ей Адрианопольским договором, так как он содержал обещание эвакуировать Дунайские княжества и сокращал контрибуцию, уплачиваемую Турцией, до одной трети установленной суммы. Во всех других пунктах он являлся лишь ратификацией Адрианопольского договора, совершенно не касаясь Ункяр-Искелесийского договора и ни словом не упоминая о проходе через Дарданеллы. Наоборот, облегчения, которые он принес Турции, послужили платой за то, что Ункяр-Искелесийским договором Дарданеллы были закрыты для Европы.

 

«В тот самый день, когда происходила демонстрация» (британского флота), «благородный лорд заверил русского посла при английском дворе, что это совместное движение эскадр ни в коем случае не было предпринято с враждебными намерениями по отношению к России и не должно рассматриваться как враждебная демонстрация против нее, да и вообще оно в действительности ничего не означает. Я сообщаю это, опираясь на авторитетное свидетельство лорда Понсонби, собственного коллеги благо-родного лорда, посла в Константинополе». (Речь г-на Ансти в палате общин 23 февраля 1848 года.)

 

После того как был ратифицирован С.-Петербургский договор, благородный лорд выразил свое удовлетворение умеренностью тех условий, на которых настояла Россия.

После того как парламент был снова созван, в «Globe» — органе министерства иностранных дел — появилась заметка, утверждавшая, что С.-Петербургский договор является

 

«доказательством либо умеренности и разумного образа мыслей России, либо же того влияния, которое оказали на высшие круги С.-Петербурга союз Англии и Франции, а также твердый и согласованный язык, употребленный обеими державами». («Globe», 24 февраля 1834 года.)

 

Таким образом, общественное мнение должно было быть отвлечено от Ункяр-Искелесийекого договора, и враждебность к России, которую этот договор вызвал в Европе, должна была быть ослаблена {В отдельной брошюре «Пальмерстон и Ункяр-Искелесийский договор», изданной в 1854г, этот абзац был напечатан в следующем виде: «Таким образом, с одной стороны Адрианопольский договор, опротестованный лордом Абердином и герцогом Веллингтоном, был задним числом признан со стороны Англии лордом Пальмерстоном, официально выразившим свое удовлетворение С.-Петербургской конвенцией, которая была лишь ратификацией этого договора. С другой стороны, общественное мнение должно было быть отвлечено от Ункяр-Искелесийского договора, и враждебность к России, которую этот договор вызвал в Европе, должна была быть ослаблена»}.

Но как ни хитроумна была эта уловка, она не удалась. 17 марта 1834г г-н Шил внес предложение, чтобы

 

«палате были представлены копии всех договоров, заключенных между Россией и Турцией, и всей корреспонденции между английским, турецким и русским правительствами, которая относится к этим договорам».

 

Благородный лорд отчаянно сопротивлялся этому предложению и сумел его провалить, уверив палату, что «мир может быть обеспечен только в том случае, если палата окажет полное доверие правительству» и отклонит внесенное предложение. Но доводы, которыми он обосновывал свой отказ представить документы, были столь нелепыми и неуклюжими, что сэр Роберт Пиль назвал его, выражаясь на своем парламентском языке, «оратором, прибегающим к совершенно нелогичным аргументам», а его собственный приверженец, полковник Эванс, не мог удержаться от восклицания:

 

«Речь благородного лорда кажется ему самой неудовлетворительной из всех произнесенных им речей, какие ему когда-либо довелось слышать».

 

Лорд Пальмерстон старался убедить палату в том, что, согласно уверениям России, Ункяр-Искелесийский договор следует рассматривать «как договор, основанный на взаимности». Эта взаимность состоит якобы в том, что, в случае войны, Дарданеллы должны быть закрыты не только для Англии, но также и для России. Утверждение это уже само по себе неверно; но если даже предположить, что оно верно, то эта взаимность безусловно была бы подобна взаимности англо-ирландской, то есть предоставляла бы все преимущества одной стороне. Ибо для России проход через Дарданеллы является путем, ведущим не в Черное море, а наоборот, из него.

Не будучи в состоянии опровергнуть утверждение г-на Шила, что «последствия Ункяр-Искелесийского договора окажутся такими же, как если бы Порта уступила России Дарданеллы», лорд Пальмерстон признал, что договор закрыл Дарданеллы для британских военных судов и что «по условиям этого договора фактически может быть закрыт доступ в Черное море даже торговым судам» в случае войны между Англией и Россией. Но если правительство будет сохранять «выдержку», если оно «не будет проявлять ненужного недоверия», то есть молчаливо согласится со всеми дальнейшими захватами России, то он

 

«склонен полагать, что может и не возникнуть случая, когда этот договор должен будет вступить в действие, и что поэтому договор практически останется мертвой буквой». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

 

Кроме того, утверждает он, «уверения и разъяснения», полученные британским правительством от договаривающихся сторон, в значительной степени побудили правительство отказаться от своих возражений против договора. Таким образом, по мнению Пальмерстона, следует принимать во внимание не статьи Ункяр-Искелесийского договора, но уверения, данные по поводу этих статей Россией, не дела России, а ее слова. Но когда в тот же день его внимание обратили на протест французского поверенного в делах, г-на Лагрене, против Ункяр-Искелесийского договора и на оскорбительные и наглые слова графа Нессельроде, ответившего в «Journal de St.-Pétersbourg», что «русский император будет поступать так, как будто заявления, содержащегося в ноте г-на Лагрене, не существовало», тогда благородный лорд отрекся от своих собственных слов и стал развивать противоположную доктрину, заявив, что

 

«английское правительство при всех обстоятельствах обязано прежде всего принимать во внимание дела иностранных держав, а не слова, которые они в отдельных случаях употребляют по тому или другому поводу».

 

Таким образом, он то призывает обращаться к словам России, невзирая на ее дела, то призывает обращаться к ее делам, невзирая на ее слова.

В 1837г он все еще уверял палату, что

 

«Ункяр-Искелесийский договор является договором между двумя независимыми державами». (Палата общин, 14 декабря 1837 года.)

 

А десятью годами позже, когда договор давно перестал существовать и благородный лорд только что приготовился играть роль истинно английского министра и «civis romanus sum», он заявил палате напрямик, что

 

«Ункяр-Искелесийский договор, без сомнения, до известной степени был навязан Турции русским уполномоченным графом Орловым при таких обстоятельствах» (созданных самим же благородным лордом), «которые делали для Турции затруднительным его отклонение... Фактически договор предоставил русскому правительству такую возможность вмешиваться в дела Турции и диктовать ей условия, которая несовместима с независимостью этого государства». (Палата общин, 1 марта 1848 года.)

 

В продолжение всего хода дебатов об Ункяр-Искелесийском договоре благородный лорд, как шут в комедии, имел наготове всеобъемлющий ответ, который мог удовлетворить любое требование и сойти за ответ на любой вопрос. Этим ответом служили слова: англо-французский союз. Когда его осыпали насмешками по поводу его потворства России, он отвечал совершенно серьезно:

 

«Если эти насмешки направлены против установившихся ныне отношений между Англией и Францией, то я должен только сказать, что мое участие в достижении этого доброго согласия наполняет меня чувством гордости и удовлетворения». (Палата общин, 11 июля 1833 года.)

 

Когда от него потребовали представления документов, относящихся к Ункяр-Искелесийскому договору, он ответил:

 

«Англия и Франция ныне скрепили между собой дружбу, которая стала еще теснее». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

 

Сэр Роберт Пиль, выступая, воскликнул:

 

«Я хочу лишь заметить, что как только благородный лорд попадает в затруднительное положение из-за какого-либо вопроса нашей европейской политики, он тотчас же находит готовое средство выпутаться из него, а именно он поздравляет палату с тесным союзом между Англией и Францией».

 

Но в то же время благородный лорд давал своим противникам — тори все больший повод подозревать, что «Англия была вынуждена потворствовать нападению на Турцию, которое прямо поощрялось Францией».

Выставляемый в тот период напоказ союз с Францией должен был, таким образом, прикрыть тайную зависимость от России, подобно тому как сопровождавшийся таким шумом разрыв с Францией в 1840г должен был прикрыть официальный союз с Россией.

В то время как благородный лорд утомлял мир объемистыми фолиантами публикуемых документов о переговорах по поводу дел конституционного королевства Бельгии и многочисленными разъяснениями, устными и документальными, по поводу «самостоятельной державы» Португалии, от него до настоящего времени нельзя было вырвать какой-либо документ, относящийся к первой сирийско-турецкой войне и к Ункяр-Искелесийскому договору. Когда 11 июля 1833г от него в первый раз потребовали представления документов по этому вопросу, то выяснилось, что «предложение внесено преждевременно, дело еще не завершено и результаты еще неизвестны». 24 августа 1833г он заявил, что «договор еще официально не подписан и он еще не имеет его текста в своем распоряжении». 17 марта 1834г он утверждал, что «переговоры все еще ведутся... дискуссии, если можно так выразиться, еще не закончены». Даже в 1848г, когда г-н Ансти заявил ему, что, требуя документов, он уверен, что в них есть доказательство существования тайного сговора между благородным лордом и царем, рыцарственный министр предпочел убить время пятичасовой речью, нежели убить подозрение документами, которые говорили бы сами за себя. И, несмотря на все это, он еще с циничной наглостью уверял г-на Т. Атвуда 14 декабря 1837г {В «New-York Daily Tribune» от 21 ноября 1853г начало этой фразы дано в следующем виде: «Свою систему лжи, отговорок, нагромождения противоречий, хитросплетений, баснословных утверждений он довел до кульминационного пункта, когда 14 декабря 1837г возражал против резолюции г-на Т. Атвуда о представлении документов на том основании, что...»}, что «документы, связанные с Ункяр-Искелесийским договором, были предоставлены палате еще три года тому назад», то есть в 1834г, в то самое время, когда он заявлял, что «мир может быть обеспечен только в том случае», если документы не будут переданы палате. В тот же день он заявил г-ну Атвуду, что

 

«этот договор в настоящий момент — дело прошлого; он был заключен только на ограниченный срок, и этот срок уже истек. Достопочтенный член парламента поднял о нем вопрос без всякой на то надобности и совершенно неуместно».

 

Согласно первоначальному условию, срок действия Ункяр-Искелесийского договора должен был истечь 8 июля 1841 года. 14 декабря 1837г лорд Пальмерстон заявил г-ну Атвуду, что этот срок уже истек.

 

«Какую же хитрость, какую уловку или лазейку придумаешь ты теперь, чтобы прикрыть свой очевидный и явный позор? Ну, Джек, какую же хитрость ты придумаешь?» {Шекспир. «Король Генрих IV. Часть первая», акт II, сцена четвертая (слова, обращенные к Фальстафу). В «New-York Daily Tribune» от 21 ноября 1853г статья вместо цитаты из Шекспира заканчивалась следующими словами: «Такова грязная система обмана, составляющая последнее прибежище английского министра, который открыл ворота Константинополя для русской армии и закрыл Дарданеллы для английского флота и который помог царю завладеть Константинополем на несколько месяцев и установить контроль над Турцией на многие годы. Насколько же нелепо предполагать, что он сейчас способен совершить поворот на 180 градусов и выступить против своего друга, которому он так долго и преданно служил»}.

 

СТАТЬЯ ШЕСТАЯ

В русском лексиконе отсутствует слово «честь». Само это понятие считается французской иллюзией. «Что такое honneur? Это — французская chimère» {«honneur» - «честь», «chimère» - «химера»; слова: «что такое» и «это-французская» в оригинале написаны по-русски латинским шрифтом} — гласит русская поговорка. Открытием русской чести мир обязан исключительно милорду Пальмерстону, который в продолжение целой четверти века в каждый критический момент самым решительным образом ручался за «честь» царя. Он поступил так в 1853 г. при закрытии парламентской сессии, как и при закрытии сессии в 1833 году.

Но случилось так, что благородный лорд как раз в момент своих откровений о том, что он «безгранично доверяет честности и добропорядочности царя», получил документы, которые держались в тайне от остального мира и которые не оставляют никакого сомнения, если бы оно и существовало, относительно характера честности и добропорядочности России. Благородному лорду даже не надо было скоблить московита, чтобы найти в нем татарина. Ему достался этот татарин {Игра слов: «to catch a Tartar» - в переносном смысле означает: «получить в жёны сущую мегеру», «оказаться жертвой того, на кого сам охотишься»} во всем его неприкрытом безобразии. Он получил в свое распоряжение признания руководящих русских министров и дипломатов, сбросивших с себя маски, раскрывших свои самые тайные помыслы, совершенно откровенно делившихся своими планами завоевания и покорения, презрительно издевавшихся над глупым легковерием европейских дворов и министров, насмехавшихся над всеми этими Виллелями, Меттернихами, Абердинами, Каннингами и Веллингтонами. С грубым цинизмом варвара, сдобренным жестокой иронией придворного, они совместно придумывали, как сеять недоверие в Париже против Англии, в Лондоне против Австрии, в Вене против Лондона, как натравливать всех друг на друга и превращать всех в простое орудие России.

Во время варшавского восстания в руки победоносных поляков попали архивы наместников, хранившиеся во дворце великого князя Константина и содержавшие секретную переписку русских министров и послов с начала столетия до 1830 года. Польские эмигранты привезли эти документы сначала во Францию, а потом граф Замойский, племянник князя Чарторыского, вручил их лорду Пальмерстону, который по-христиански предал их забвению. Имея эти документы в кармане, благородный виконт особенно ревностно возвещал британскому сенату и всему миру о том, что он «безгранично доверяет честности и добропорядочности русского императора».

Не по вине благородного лорда эти сенсационные документы были опубликованы в конце 1835г в известном «Portfolio». Каков бы ни был король Вильгельм в других отношениях, он во всяком случае являлся наиболее решительным врагом России. Его личный секретарь, сэр Герберт Тейлор, был близко знаком с Давидом Уркартом и представил этого господина королю. С этого момента его королевское величество состояло в заговоре с обоими друзьями против политики «истинно английского» министра.

 

«Вильгельм IV приказал благородному лорду выдать вышеупомянутые документы; после их выдачи они были сразу же изучены в Виндзорском замке, и было признано желательным обнародовать их в печатном виде. Несмотря на сильное сопротивление со стороны благородного лорда, король заставил его дать этой публикации санкцию министерства иностранных дел, так что издатель, на которого была возложена подготовка документов к печати, не опубликовал ни одного слова, которое не было бы скреплено подписью или инициалами лорда. Я сам видел инициалы благородного лорда под одним из этих документов, хотя благородный лорд отрицает эти факты. Лорд Пальмерстон вынужден был передать эти документы для опубликования г-ну Уркарту. Последний и был действительным издателем «Portfolio»». (Речь г-на Ансти в палате общин 23 февраля 1848 года.)

 

После смерти короля лорд Пальмерстон отказался уплатить владельцу типографии за печатание «Portfolio»; он публично и торжественно опроверг какую-либо причастность министерства иностранных дел к этой публикации, заставив — неизвестно каким путем — своего заместителя, г-на Бакхауса, поставить свою фамилию под этим опровержением. В «Times» от 26 января 1839г было напечатано следующее:

 

«Мы не знаем, что чувствует лорд Пальмерстон, но для нас совершенно ясно, что чувствовал бы всякий другой человек, считавшийся джентльменом и занимавший пост министра, после того, как во вчерашнем номере «Times» была предана гласности переписка между г-ном Уркартом, которого лорд Пальмерстон отстранил от должности, и г-ном Бакхаусом, за которым благородный виконт сохранил его должность. Как в этом можно убедиться, эта переписка служит самым лучшим подтверждением того факта, что вся серия официальных документов, содержащихся в известной публикации под названием «Portfolio», была напечатана и распространена с санкции лорда Пальмерстона и что светлейший лорд несет за опубликование этих документов ответственность и как государственный деятель — перед политическими кругами Англии и других стран — и как лицо, нанимающее типографов и издателей, по отношению к которым он имеет денежные обязательства».

 

В результате истощения турецких финансов во время неудачной войны 1828—1829гг, а также задолженности России в связи с платежами, установленными по Адрианопольскому договору, Турция вынуждена была еще больше расширить отвратительную систему монополий, в силу которой продажа почти всех товаров разрешалась только тем лицам, которые покупали у правительства лицензии. Благодаря этому нескольким ростовщикам удалось захватить в свои руки почти всю торговлю страны. Г-н Уркарт предложил королю Вильгельму IV заключить с султаном торговый договор, который гарантировал бы большие выгоды британской торговле и одновременно способствовал бы развитию производительных сил Турции, оздоровил бы ее финансы и, таким образом, освободил бы ее от русского ига. Любопытную историю этого договора лучше всего передать словами г-на Ансти.

 

«Вся борьба между лордом Пальмерстоном и г-ном Уркартом сосредоточилась вокруг этого торгового договора. 3 октября 1835г г-н Уркарт получил назначение на пост секретаря посольства в Константинополе; эта должность была предоставлена ему с единственной целью, чтобы он на месте обеспечил принятие Турцией торгового договора. Но он тянул со своим отъездом до июня или даже июля 1836 года. Лорд Пальмерстон торопил его. Но на все многочисленные предложения об отъезде он неизменно отвечал следующее: я поеду лишь тогда, когда торговый договор будет окончательно согласован с министерством торговли и министерством иностранных дел; я лично отвезу его в Турцию и добьюсь его принятия Портой... Наконец, лорд Пальмерстон апробировал договор, и последний был отправлен лорду Понсонби, послу в Константинополе». (В то же время лорд Пальмерстон дал последнему указание совершенно отстранить г-на Уркарта от переговоров и целиком взять их в свои руки, что противоречило договоренности с г-ном Уркартом.) «Но как только Уркарт был удален из Константинополя в результате интриг благородного лорда, договор был тотчас же выброшен за борт. Два года спустя благородный лорд снова вернулся к нему, причем в парламенте он стал расточать г-ну Уркарту комплименты, называя его автором договора и отрицая какие-либо заслуги в этом деле со своей стороны. Но благородный лорд извратил этот договор, фальсифицировал его во всех его частях и превратил в договор, гибельный для торговли. Первоначальный договор г-на Уркарта ставил подданных Великобритании в Турции в равное положение с гражданами наиболее благоприятствуемой нации», то есть с русскими. «Измененный лордом Пальмерстоном договор ставил подданных Великобритании на одну доску с обремененными налогами и угнетенными турецкими подданными. Договор г-на Уркарта предусматривал отмену всех транзитных пошлин, монополий, налогов и любых других пошлин, кроме тех, которые установлены в самом договоре. Фальсифицированный лордом Пальмерстоном договор содержал особую статью, признававшую за Высокой Портой абсолютное право издавать любые правила или ограничения, касающиеся торговли, какие ей только заблагорассудится. В договоре г-на Уркарта ввозная пошлина оставалась, как и раньше, равной трем процентам; в договоре благородного лорда она была повышена с трех до пяти процентов. Договор г-на Уркарта регулировал пошлину ad valorem {с объявленной ценности} следующим образом: если предметы торговли произведены исключительно в Турции и им обеспечен легкий сбыт в иностранных портах по ценам, обычно назначавшимся при системе монополий, то вывозная пошлина, устанавливаемая двумя уполномоченными, турецким и английским, могла быть достаточно высокой, чтобы, сохраняя прибыль, доставлять доход казначейству; если же товары произведены где-либо вне Турции и цены на них в иностранных портах недостаточно высоки, чтобы можно было покрыть высокую пошлину, то пошлина может быть установлена в более низких размерах. Договор лорда Пальмерстона устанавливал постоянную пошлину ad valorem для всех видов товаров в двенадцать процентов независимо от того, могут они выдержать такую пошлину или нет. Первоначальный текст договора распространял на турецкие корабли и товары преимущества свободы торговли; подтасованный договор не содержал на этот счет вообще никаких условий... Я обвиняю благородного лорда в том, что он совершил эту фальсификацию, я обвиняю его в том, что он скрыл это, и я обвиняю его, наконец, в том, что он обманул палату, утверждая, будто это и есть тот самый договор, который выработал г-н Уркарт». (Речь г-на Ансти в палате общин 23 февраля 1848 года.)

 

Договор, измененный благородным лордом, оказался столь благоприятным для России и столь вредным для Великобритании, что некоторые английские купцы в странах Леванта решили с этого времени вести торговлю под покровительством русских фирм, а других, как сообщает г-н Уркарт, от этого удержало только своего рода чувство национальной гордости.

О тайных отношениях между благородным лордом и королем Вильгельмом IV г-н Ансти рассказал палате общин следующее:

 

«Король потребовал, чтобы благородный лорд обратил внимание на вопрос о все усиливающихся посягательствах России на Турцию... Я могу доказать, что благородный лорд вынужден был в этом вопросе принимать указания личного секретаря покойного короля и что его пребывание на своем посту зависело от того, уступит ли он желаниям монарха или нет... Благородный лорд иногда пытался по тому или иному поводу оказывать сопротивление, насколько у него хватало смелости, но за каждой такой попыткой неизменно следовало унизительное выражение раскаяния и угодливости. Не берусь утверждать, действительно ли благородный лорд был однажды отставлен от должности на день или несколько дней, но я могу с уверенностью сказать, что в этом случае благородный лорд подвергался опасности быть прогнанным со своего поста самым бесцеремонным образом. Я имею в виду тот случай, когда покойный король обнаружил, что благородный лорд при назначении английских послов при санкт-петербургском дворе руководствуется чувствами русского правительства и что сэр Стратфорд Каннинг, первоначально назначенный на этот пост, был отстранен, чтобы уступить место покойному графу Дергему, как послу, более угодному царю». (Палата общин, 23 февраля 1848 года.)

 

Одним из наиболее удивительных фактов является то, что пока король тщетно боролся с русофильской политикой благородного лорда, последний вместе со своими вигскими коллегами умел поддерживать среди публики подозрение, будто король, — известный как приверженец тори, — парализовал антирусские усилия «истинно английского» министра. Приписываемая монарху торийская склонность к деспотическим принципам русского двора должна была, разумеется, служить объяснением иначе совершенно необъяснимой политики Пальмерстона. Вигские олигархи загадочно улыбались, когда Г. Л. Булвер рассказывал палате, что

 

«не далее, как в прошлое рождество граф Аппоньи, австрийский посол в Париже, говоря о восточных делах, заявил, что английский двор больше опасается французских принципов, чем русского честолюбия». (Палата общин, 11 июля 1833 года.)

 

И они вновь улыбались, когда г-н Т. Атвуд запрашивал благородного лорда о том,

 

«какой прием был оказан графу Орлову при дворе его величества, когда граф прибыл в Англию после заключения Ункяр-Искелесийского договора?» (Палата общин, 28 августа 1833 года.)

 

Документы, которые умиравший король и его секретарь, покойный сэр Герберт Тейлор, доверили г-ну Уркарту «для того, чтобы при удобном случае реабилитировать память Вильгельма IV», прольют, когда их опубликуют, новый свет на прежнюю деятельность благородного лорда и всей вигской олигархии, — деятельность, о которой публика знает как правило лишь по истории тех претензий, фраз и так называемых принципов, выставлявшихся этой олигархией, словом по ее театральной и обманчивой стороне, по ее маскировке.

Здесь следует воздать должное г-ну Давиду Уркарту, который в течение двадцати лет является неутомимым противником лорда Пальмерстона. Он показал себя как единственный его настоящий противник, который не замолчал, несмотря на запугивание, не дал себя склонить к уступчивости подкупом и не превратился в поклонника, поддавшись чарам. А между тем всех остальных своих врагов Альчина-Пальмерстон ухитрился одурачить с помощью то лести, то соблазна. Мы только что слышали из уст г-на Ансти яростные обвинения против светлейшего лорда, а вот что сообщает Уркарт:

 

«Весьма знаменательно, что обвиненный министр искал сближения с членом парламента» — г-ном Ансти — «и выразил готовность сотрудничать и поддерживать личную дружбу с ним, не требуя от него никакого формального отказа от своих слов или извинения. Недавнее официальное назначение г-на Ансти теперешним правительством говорит само за себя». (Д. Уркарт. «Продвижение России».)

 

А 8 февраля 1848г тот же г-н Ансти сравнивал благородного виконта

 

«с бесчестным маркизом Кармартеном, тем самым министром Вильгельма III, которого царю Петру I, при его посещении английского двора, удалось подкупить в свою пользу с помощью золота британских купцов». (Палата общин, 8 февраля 1848 года.)

 

Кто защищал в этом случае лорда Пальмерстона от обвинений г-на Ансти? Г-н Шил, тот самый г-н Шил, который в 1833 г. при заключении Ункяр-Искелесийского договора играл ту же роль обвинителя по отношению к светлейшему лорду, какую в 1848г играл г-н Ансти. Г-н Робак, бывший когда-то ярым противником лорда, в 1850г добился для него вотума доверия палаты. Сэр Стратфорд Каннинг, обличавший в продолжение целого десятилетия благородного лорда за его потворство царю, был доволен, когда от него отделались, отправив его послом в Константинополь. Даже сам Дадли Стюарт, столь любезный сердцу благородного лорда, в результате интриг последнего в течение нескольких лет не допускался в парламент за то, что осмелился быть в оппозиции к благородному лорду. Когда же он снова вернулся в парламент, он стал âme damnée {верным соратником} «истинно английского министра». Кошут, который из Синих книг мог бы знать, что Венгрия была предана благородным виконтом, по прибытии в Саутгемптон назвал его «своим дорогим, сердечным другом».