XIV

 

Чтобы показать, в какой милой манере велась война между «Агитацией» и «Эмиграцией», приведем несколько выдержек из немецко-американских газет.

 

«АГИТАЦИЯ»

Руге объявляет Кинкеля «агентом принца Прусского». Другой «агитатор» делает открытие, будто выдающимися членами Эмигрантского клуба являются,

 

«кроме пастора Кинкеля, еще три прусских лейтенанта, два бездарных литератора из Берлина и один студент».

 

Зигель пишет:

 

«Нельзя отрицать, что Виллих приобрел нескольких приверженцев. Конечно, если в течение трех лет проповедовать и говорить людям лишь то, что им приятно, то нужно быть уж очень глупым, чтобы не превратить этих людей в своих приверженцев. Шайка Кинкеля старается перетянуть на свою сторону этих приверженцев Виллиха. Приверженцы Виллиха заводят шашни с приверженцами Кинкеля».

 

Четвертый «агитатор» объявляет последователей Кинкеля «идолопоклонниками».

Таузенау следующим образом характеризует Эмигрантский клуб:

 

«Отстаивание сепаратных интересов под личиной миролюбия, систематический обман ради получения большинства, выступление неизвестных величин в качестве вождей и организаторов партии, попытки октроировать тайную финансовую комиссию и всякие закулисные махинации, как бы они там ни назывались, посредством которых незрелые политики всегда думали распоряжаться в изгнании судьбами родины, между тем как при первых же вспышках революции подобные тщеславные планы рассеиваются как дым».

 

Наконец, Родомонт-Гейнцен заявляет, что Руге, Гёгг, Фиклер и Зигель — единственные порядочные эмигранты в Англии, с которыми он лично знаком. Члены Эмигрантского клуба — «эгоисты, роялисты и коммунисты»; Кинкель — «неизлечимо тщеславный болван и философствующий аристократ»; Мейен, Оппенхейм, Виллих и пр. — людишки, которых он, Гейнцен, «может обозреть, лишь согнувшись до коленной чашечки, и которые не доросли даже до щиколотки Руге» (нью-йоркская «Schnellpost», «New-Yorker Deutsche Zeitung» «Wecker» 11 т. д., 1851).

 

«ЭМИГРАЦИЯ»

«Зачем нужен октроированный комитет, висящий в воздухе, сам себя уполномочивший еще до того, как он приступил к работе, никем не избранный, не спросивший тех, кого он претендует представлять, желают ли они, чтобы их представляли данные лица?» — «Тем, кто знает Руге, известно, что мания выпускать прокламации его неизлечимая болезнь».— «В парламенте Руге не мог добиться даже такого влияния, каким пользовались какой-нибудь Раво или Симон из Трира». — «Там, где требуется революционная энергия в действии, организационная работа, сдержанность или молчаливость, — там Руге опасен, ибо он страдает как недержанием речи, так и недержанием чернил и непрестанно жаждет представлять весь мир. Руге связался с Мадзини и Ледрю-Ролленом, что означает переведенное на его, Руге, язык сообщение во все газеты: «Германия, Франция и Италия заключили братский революционный союз»». — «Это претенциозное октроирование комитета, эта хвастливая бездеятельность побудили ближайших и разумнейших друзей Руге, как Оппенхейм, Мейен, Шрамм, установить связь с другими людьми для совместной деятельности». — «Позади Руге стоит не ясно очерченная часть народа, а ясно очерченный мирный педант».

«Сколько сотен людей спрашивают каждый день, кто же такой этот Таузенау? И никто, никто не может дать на это ответа. Время от времени кто-либо из венцев уверяет, что он один из тех венских демократов, которые постоянно упрекали венскую демократию в реакционности, чтобы выставить ее в невыгодном свете. Однако это утверждение остается на совести венцев. Во всяком случае, он — величина неизвестная; и еще менее известно, величина ли он вообще».

«Посмотрим еще раз, кто же эти достойные люди, которым все остальные представляются незрелыми политиками. Вот главнокомандующий Зигель. Если бы спросить музу истории, каким образом это бесцветное ничтожество добралось до верховного командования, она пришла бы в величайшее замешательство. Зигель только брат своего брата. Брат его стал популярным офицером благодаря своим резким антиправительственным высказываниям, кои были вызваны частыми арестами, которым он подвергался за самый обыкновенный разврат. Молодой Зигель счел это достаточным основанием для того, чтобы в период первого замешательства, наступившего с революционным подъемом, провозгласить себя главнокомандующим и военным министром. В баденской артиллерии, неоднократно доказывавшей свои превосходные качества, было достаточно более зрелых и достойных офицеров, перед которыми молодой неоперившийся лейтенант Зигель должен был стушеваться и которые были немало возмущены, когда им пришлось подчиниться неизвестному, столь же неопытному, сколь и бездарному юнцу. Но здесь ведь оказался Крентано, достаточно слабый разумом и предательски настроенный, чтобы идти на все, что должно было погубить революцию... Полнейшая неспособность, которую Зигель проявил во время всей баденской кампании... Достопримечательно, во всяком случае, то, что под Раштаттом и в Шварцвальде Зигель бросил на произвол судьбы храбрейших солдат республиканской армии, не прислав им обещанного подкрепления, между тем как сам он разъезжал по Цюриху в эполетах князя Фюрстенберга и в его кабриолете, щеголяя в роли вызывающего интерес неудачливого полководца. Таково известное всем величие этого зрелого политика, который в законном сознании своих былых геройских подвигов во второй раз сам себя назначил главнокомандующим в Агитационном союзе. Таков наш великий знакомый, брат своего брата».

«Право же смешно, когда такие люди» (как члены Агитационного союза) «упрекают в половинчатости других, между тем как сами они — политические нули, которые вообще не являются чем-нибудь ни целиком, ни наполовину». — «Личное честолюбие — вот что скрывается за их принципиальной основой». — «Агитационный союз имеет, как союз, лишь частное значение, как какой-нибудь узкий литературный кружок или биллиардный клуб, и у него нет поэтому никаких оснований требовать, чтобы его признавали, и нет никакого права выдавать мандаты». — «Вы сами бросили жребий! Непосвященные должны быть посвящены, дабы они сами могли судить о том, что вы собой представляете!» (Балтиморский «Correspondent»).

 

Следует признать, что эти господа, взаимно познавая друг друга, почти дошли до самосознания.