VI. ВОССТАНИЕ В БЕРЛИНЕ

 

Вторым центром революционного движения был Берлин. После всего сказанного в предыдущих статьях нетрудно понять, почему революционные действия в Берлине далеко не нашли такой единодушной поддержки со стороны почти всех классов населения, какую они встретили в Вене. B Пpyccии буржуазия была уже по-настоящему вовлечена в борьбу с правительством. В результате сессии «Соединенного ландтага» между ними произошел разрыв. Надвигалась буржуазная революция, и революция эта при своем первом взрыве могла бы оказаться столь же единодушной, как и венская, не случись перед тем февральской революции в Париже. Это событие все чрезвычайно ускорило; в то же время оно совершилось под знаменем, абсолютно отличным от того, под которым прусская буржуазия готовилась идти в поход на свое правительство. Февральская революция опрокинула во Франции как раз ту самую форму правления, которую прусская буржуазия намеревалась учредить в своей стране. Февральская революция возвестила о себе как о революции рабочего класса против буржуазии; она провозгласила низвержение буржуазного правительства и освобождение рабочих. Между тем волнения рабочего класса незадолго до этого доставили прусской буржуазии немало хлопот в ее собственной стране. Когда прошел первый испуг, вызванный восстанием в Силезии, она даже сделала попытку использовать эти волнения к своей собственной выгоде. Но у нее навсегда сохранился спасительный страх перед революционным социализмом и коммунизмом. Поэтому, когда она увидала во главе парижского правительства людей, которые представлялись ей опаснейшими врагами собственности, порядка, религии, семьи и прочих святынь современного буржуа, она тотчас же почувствовала, что ее собственный революционный пыл порядочно поостыл. Она знала, что необходимо использовать момент и что без помощи рабочих масс она будет побеждена, и все же мужество оставило ее. Поэтому при первых же отдельных выступлениях в провинциях она стала на сторону правительства и пыталась удержать в спокойствии народ в Берлине, который в течение пяти дней собирался толпами перед королевским дворцом, обсуждая новости и требуя смены правительства. Наконец, когда стало известно о падении Меттерниха и король сделал некоторые незначительные уступки, буржуазия признала революцию завершенной и поспешила принести благодарность его величеству за исполнение всех желаний его народа. Но вслед за этим последовали нападение войск на толпу, сооружение баррикад, борьба и поражение монархии. Тогда все переменилось. Тот самый рабочий класс, который буржуазия стремилась удержать на заднем плане, выдвинулся на передний план. Рабочие сражались, одержали победу и внезапно осознали свою силу. Ограничения избирательного права, свободы печати, права быть присяжным заседателем, права собраний, — ограничения, которые были бы очень приятны для буржуазии, так как они коснулись бы лишь классов, стоящих ниже нее, теперь сделались уже невозможными. Грозила опасность повторения парижских сцен «анархии». Перед лицом этой опасности прекратились все прежние распри. Против победоносного рабочего, хотя он еще не выдвинул никаких особых требований в своих собственных интересах, объединились старые друзья и враги, и уже на баррикадах Берлина был заключен этот союз между буржуазией и приверженцами низвергнутой системы. Приходилось делать необходимые уступки, но только такие, которых нельзя было избежать; пришлось образовать министерство из вождей оппозиции в Соединенном ландтаге, а в награду за его услуги в деле спасения короны ему обеспечивалась поддержка всех столпов старого режима: феодальной аристократии, бюрократии, армии. Таковы были условия, на которых гг. Кампгаузен и Ганземан взялись составить кабинет.

Страх новых министров перед поднявшимися массами был настолько велик, что всякое средство казалось им хорошим, если только оно вело к тому, чтобы укрепить расшатанные устои власти. Эти достойные презрения люди в своем заблуждении считали, что уже миновала всякая опасность восстановления старой системы, и потому стали пользоваться всей старой государственной машиной, чтобы вновь водворить «порядок». Не был уволен ни один чиновник, ни один офицер. В старой бюрократической системе государственного управления не было произведено ни малейшей перемены. Эти образцовые конституционные и ответственные министры даже вернули на прежние места тех чиновников, которых народ в пылу первого революционного возбуждения прогнал за их прежние подвиги на поприще бюрократического произвола. В Пруссии ничего не изменилось, кроме лиц, занимающих министерские посты. Не был затронут даже служебный персонал различных ведомств, и всем конституционным карьеристам, окружавшим новоиспеченных правителей и рассчитывавшим получить свою долю власти и приобрести чины, дали понять, что им следует повременить, пока восстановление устойчивого положения не позволит произвести перемены в личном составе чиновников, что в настоящее время было бы небезопасно.

Король, который после восстания 18 марта совершенно пал духом, очень скоро заметил, что он в такой же мере необходим этим «либеральным» министрам, как и они ему. Восстание пощадило трон; трон был последней из сохранившихся преград распространению «анархии»; у либеральной буржуазии и ее вождей, ныне оказавшихся в министерстве, были поэтому все основания поддерживать с короной самые лучшие отношения. Король и окружавшая его реакционная камарилья очень скоро поняли это и воспользовались этим обстоятельством, чтобы помешать министерству провести даже те ничтожные реформы, которые оно время от времени намеревалось осуществить.

Первой заботой министерства было придать некоторый вид законности недавним насильственным переменам. Несмотря на все сопротивление народных масс, был созван Соединенный ландтаг с тем, чтобы он — как якобы законный и конституционный орган народа — утвердил новый избирательный закон для выборов в собрание, которое должно было достигнуть соглашения с короной относительно новой конституции. Выборы должны были быть косвенные, а именно — масса избирателей должна была избрать известное количество выборщиков, которым потом уже предстояло избрать депутатов. Несмотря на всю оппозицию, эта система двухстепенных выборов прошла. После этого у Соединенного ландтага было испрошено разрешение на заем в сумме, равной двадцати пяти миллионам долларов; народная партия выступила против займа, но ландтаг вотировал и его.

Эти действия министерства способствовали чрезвычайно быстрому развитию народной, или, как она сама себя теперь называла, демократической партии. Эта партия, возглавляемая классом мелких ремесленников и торговцев и объединявшая под своим знаменем в начале революции значительное большинство рабочих, требовала такого же прямого и всеобщего избирательного права, какое было введено во Франции, однопалатного законодательного собрания и полного и открытого признания революции 18 марта как основы новой системы управления. Более умеренное крыло этой партии готово было довольствоваться «демократизированной» таким образом монархией; более прогрессивное крыло требовало установления в конечном счете республики. Оба сходились в том, что признавали германское Национальное собрание во Франкфурте высшей властью в стране, между тем как конституционалисты и реакционеры испытывали величайший ужас перед суверенитетом этого Собрания, которое они, судя по их заявлениям, считали крайне революционным.

Самостоятельное движение рабочего класса было временно прервано революцией. Непосредственные потребности и условия движения были таковы, что не позволяли выдвинуть на первый план особых требований пролетарской партии. Действительно, пока не была расчищена почва для самостоятельных действий рабочих, пока еще не было установлено прямое и всеобщее избирательное право, пока тридцать шесть крупных и мелких государств по-прежнему разрывали Германию на множество клочков, что иное могла делать пролетарская партия, как не следить за парижским движением, имевшим для нее наиважнейшее значение, и бороться сообща с мелкими буржуа за приобретение тех прав, которые должны были открыть перед ней возможность повести впоследствии борьбу за свое собственное дело?

В своей политической деятельности пролетарская партия существенно отличалась тогда от партии класса мелких ремесленников и торговцев, или от так называемой демократической партии в собственном смысле слова, лишь в трех пунктах. Во-первых, она иначе оценивала французское движение: демократы нападали на крайнюю партию в Париже, между тем как пролетарские революционеры защищали ее. Во-вторых, она провозгласила необходимость установления единой и неделимой германской республики, между тем как самые крайние из крайних демократов осмеливались делать предметом своих воздыханий лишь федеративную республику. В-третьих, пролетарская партия в каждом отдельном случае проявляла ту революционную отвагу и готовность действовать, отсутствием которых всегда будет страдать партия, возглавляемая мелкими буржуа и состоящая преимущественно из них.

Пролетарской, или подлинно революционной, партии лишь постепенно удавалось освобождать массу рабочих от влияния демократов, в хвосте которых они плелись в начале революции. Но в надлежащий момент нерешительность, дряблость и трусость демократических вождей довершили дело, и теперь можно сказать, что один из главных результатов, потрясений последних лет состоит в том, что повсюду, где рабочий класс сосредоточен в сколько-нибудь значительных массах, он совершенно освободился от упомянутого демократического влияния, которое в 1848 и 1849гг. привело его к бесконечному ряду ошибок и неудач. Но не станем забегать вперед: события этих двух лет еще дадут нам полную возможность увидеть господ демократов за работой.

Крестьянство в Пруссии, так же как и в Австрии, использовало революцию, чтобы сразу избавиться от всех феодальных оков, хотя оно и действовало здесь менее энергично, потому что феодализм, вообще говоря, в Пруссии не так сурово на него давил. Но прусская буржуазия — по изложенным выше причинам — тотчас же обратилась против крестьянства, своего самого старого, самого необходимого союзника. Демократы, напуганные не менее чем буржуа так называемыми посягательствами на частную собственность, также не оказали ему поддержки, и вот по истечении трех месяцев свободы, после кровавых столкновений и военных экзекуций, в особенности в Силезии, феодализм был восстановлен руками той самой буржуазии, которая до вчерашнего дня была еще антифеодальной. Нельзя привести в осуждение ее более позорного факта, чем этот. Еще никогда в истории ни одна партия не совершала подобного предательства по отношению к своим лучшим союзникам, по отношению к самой себе; и какие бы унижения и кары ни ждали эту буржуазную партию в дальнейшем, она, уже в силу одного этого, вполне их заслужила.

Лондон, октябрь 1851г.