Ф. ЭНГЕЛЬС. ГЕРМАНСКАЯ КАМПАНИЯ ЗА ИМПЕРСКУЮ КОНСТИТУЦИЮ

 

4. УМЕРЕТЬ ЗА РЕСПУБЛИКУ!

«Тридцать шесть престолов сбросить надо,

Чтоб немецкая республика цвела;

Рушьте же их, братья, без пощады,

Смело пулям подставляйте грудь!

Умереть за республику —

Наш великий, славный жребий, духом избранная цель!»

 

Так распевали волонтеры в поезде, когда я ехал в Нёйштадт, чтобы узнать там, где находится в данный момент главная квартира Виллиха.

Итак, умереть за республику — такова была, или, по крайней мере, должна была быть отныне избранная моим духом цель, чувствовал себя довольно странно с этой новой целью. Я вглядывался в лица волонтеров, молодых, красивых, лихих парней. Их вид отнюдь не говорил о том, что в данный момент умереть за республику составляет цель, избранную их духом.

Из Нёйштадта я поехал на реквизированной крестьянской повозке в расположенный между Ландау и Гермерсгеймом Оффенбах, где еще находился Виллих. Сейчас же после Эденкобена я наткнулся на первые сторожевые посты, которые были выставлены крестьянами по приказу Виллиха; они встретились дальше в каждой деревне при въезде или выезде, а также на всех перекрестках дорог, и никого не пропускали без письменного удостоверения инсуррекционных властей. Уже видно было, что подъезжаешь ближе к месту военных действий, Поздно ночью я приехал в Оффенбах, где немедленно вступил в должность адъютанта при Виллихе.

В тот день — это было 13 июня — небольшая часть отряда Виллиха выдержала блестящее сражение. За несколько дней до этого Виллих получил в виде подкрепления к своему добровольческому отряду один батальон бойцов баденского народного ополчения, батальон Дреер-Обермюллера; около 50 человек из этого батальона он направил против Гермерсгейма, выдвинув их вперед к Бельгейму. За ними в Книттельсгейме находилась еще одна рота добровольческого отряда, а также некоторое количество бойцов, вооруженных косами. Батальон баварцев с двумя орудиями и эскадроном шеволежеров сделал вылазку. Баденцы обратились в бегство, не оказав никакого сопротивления; только один из них, настигнутый тремя конными жандармами, яростно защищался до тех пор, пока, наконец, весь изрубленный сабельными ударами, не упал и не был окончательно добит нападавшими. Когда беглецы прибыли в Книттельсгейм, капитан стоявшей там роты, насчитывавшей менее 50 человек, некоторые из них были вооружены только косами, выступил против баварцев. Он искусно разделил своих людей на несколько групп и так решительно двинулся вперед стрелковой цепью, Что баварцы, превосходившие его силами более чем в десять раз, после двухчасового боя были оттеснены в оставленную баденцами деревню; в конце концов, когда прибыли еще некоторые подкрепления из отряда Виллиха, баварцев прогнали и из этой деревни. Потеряв около двадцати убитых и. раненых, баварцы отступили в Гермерсгейм. К сожалению, я не могу назвать имя этого храброго и талантливого молодого офицера, так как он, вероятно, еще не находится в безопасности. В его роте было только пять раненых, из них никто не был ранен тяжело. Один из этих пяти, француз-доброволец, был ранен в предплечье раньше, чем сам успел сделать выстрел. Несмотря на это, он все-таки расстрелял все свои шестнадцать патронов, а так как из-за ранения он не мог сам заряжать ружье, то давал его заряжать одному из бойцов, вооруженных косами, лишь бы только иметь возможность стрелять. На следующий день мы отправились в Бельгейм, чтобы осмотреть поле сражения и наметить новые диспозиции. Баварцы осыпали наших стрелков ядрами и картечью, но только посбивали с деревьев сучья, которыми оказалась потом усеяна вся дорога, и попали в дерево, за которым стоял капитан.

Батальон Дреер-Обермюллера был теперь налицо в полном составе, готовый окончательно расположиться в Бельгейме и его окрестностях. Это был прекрасный на вид, хорошо вооруженный батальон; особенно офицеры его со своими клинообразными бородками и смуглыми лицами, полными серьезности и воодушевления, выглядели как настоящие мыслящие каннибалы. К счастью, они не были так опасны — мы постепенно сможем в этом убедиться.

К удивлению своему, я узнал, что нет почти никаких боевых припасов, что у большинства бойцов только по пять-шесть патронов и только у немногих — но двадцать, что запасов не хватает даже для того, чтобы заполнить совершенно пустые патронташи участников вчерашнего сражения. Я тотчас же предложил отправиться в Кайзерслаутерн за боевыми припасами и в тот же вечер собрался в дорогу.

Крестьянские повозки двигались медленно, необходимость реквизировать во время остановок новые повозки, незнание дороги и т. п. тоже вызвали задержку: уже светало, когда я приехал в Майкаммер, приблизительно на полпути до Нёйштадта. Здесь я наткнулся на подразделение народного ополчения из Пирмазенса с четырьмя посланными в Хомбург пушками, которые в Кайзерслаутерне считались уже пропавшими. Через Цвейбрюккеи и Пирмазенс, а оттуда по самым скверным горным дорогам им удалось добраться сюда, где они, наконец, вышли на равнину. Господа пруссаки нисколько не торопились преследовать их, хотя наши бойцы из Пирмазенса, возбужденные преодоленными трудностями, ночными переходами и выпитым вином, воображали, будто враг следует за ними по пятам.

Через несколько часов — это было 15 июня — я приехал в Нёйштадт. Все население было на улицах, в том числе солдаты и волонтеры, как в Пфальце называли всех без различия бойцов народного ополчения, носивших блузы. Повозки, пушки и лошади запружали все дороги, ведущие в город. Словом, я попал в гущу отступавшей в полном составе пфальцской армии. Временное правительство, генерал Шнайде, генеральный штаб, канцелярии — все были налицо. Кайзерслаутерн, с его Фрухтхалле, с рестораном «Доннерсберг», с пивными, — «стратегически наиболее удобный пункт Пфальца», — был оставлен, и в данный момент Нёйштадт представлял собой центр пфальцской неразберихи, которая лишь теперь, когда дело дошло до боевых действий, достигла своего апогея. Итак, я разузнал обо всем, забрал с собой возможно больше бочек с порохом, свинцом и готовыми патронами — разве боевые припасы могли еще понадобиться этой армии, которая развалилась, не побывав ни в одном сражении? — и после бесчисленных напрасных попыток достал, наконец, в соседней деревне большую телегу и вечером отправился в обратный путь со своей добычей и с охраной в несколько человек.

Перед отъездом я зашел к г-ну Шнайде и спросил его, не имеет ли он что-нибудь передать Виллиху. Старый гурман передал мне несколько ничего не значащих распоряжений и с важным видом прибавил: «Видите, мы теперь действуем в точности, как Кошут».

Причины, по которым пфальцские повстанцы дошли до того, чтобы действовать в точности, как Кошут, следующие. В лучшую пору «восстания», т. е. перед наступлением пруссаков, в Пфальце имелось около 5000—6000 бойцов, вооруженных ружьями всякого рода, и от 1000 до 1500 бойцов, вооруженных косами. Эти 5000—6000 возможных бойцов состояли, во-первых, из добровольческих отрядов — Виллиха и рейнско-гессенского — и, во-вторых, из так называемого народного ополчения. В каждом округе был назначен военный комиссар, которому поручено было организовать батальон. Ядром каждого батальона и его инструкторами служили те солдаты из воинских частей данного округа, которые перешли на сторону восстания. Эта система смешения линейных войск с вновь призванными рекрутами, которая в условиях активных военных действий со строгой дисциплиной и непрекращающимся военным обучением могла бы дать наилучшие результаты, погубила здесь всё дело. Из-за недостатка оружия батальоны не удавалось организовать; солдаты, которым делать было нечего, теряли всякую дисциплину и военную выправку и большей частью разбегались. Наконец, в некоторых округах было создано подобие батальонов, в других существовали только отдельные вооруженные группы. Бойцы, вооруженные косами, были совершенно ни на что не пригодны; постоянно путаясь под ногами, они не могли быть использованы ни в каком настоящем деле; их частью оставили в качестве временного придатка при соответствующих батальонах в ожидании, пока для них будет получено оружие, частью выделили в особый отряд под командой придурковатого капитана Цинна. Гражданин Цинн, самый настоящий шекспировский Пистоль, какого только можно себе представить, — тот самый, который при бегстве из-под Ландау, под командой героя Бленкера, споткнулся о ножны своей сабли и сломал их, а потом с большим пафосом клялся, что «24-фунтовое зажигательное ядро разорвало их надвое», — этот непревзойденный Пистоль использовался до этого для усмирения реакционных деревень. Он весьма ревностно занимался этим делом, так что крестьяне, хотя и чувствовали большое почтение к нему и его отряду, все же считали необходимым изрядно поколотить его всякий раз, как только он попадался им в руки один. Говорят, что возвращаясь из таких поездок, его люди ломали на куски свои косы, а сам он по приезде в Кайзерслаутерн рассказывал о своих сражениях с крестьянами жуткие истории на манер Фальстафа.

Так как с подобными силами, конечно, ничего нельзя было предпринять, то Мерославский, который только 10 июня прибыл в главную квартиру баденской армии, приказал пфальцским отрядам отступать с боями к Рейну, по возможности захватить переправу через Рейн у Мангейма, в противном случае перейти на правый берег Рейна у Шпейера или у Книлингена, а потом защищать переправу через Рейн со стороны Бадена. Одновременно с этим приказом пришло известие, что пруссаки вторглись в Пфальц из Саарбрюккена и после нескольких ружейных выстрелов отбросили по направлению к Кайзерслаутерну немногочисленных наших бойцов, выставленных на границе. В то же время все более или менее организо­ванные войсковые части концентрировались в направлении на Кайзерслаутерн и Нёйштадт; началось невероятное смятение, и большая часть рекрутов разбежалась. Один молодой офицер из шлезвиг-гольштейнских добровольцев 1848г., Раков, отправился с 30 солдатами собирать дезертиров и через двое суток привел их в количестве 1400 человек; он сформировал из них «кайзерслаутернский батальон», которым и командовал до конца военных действий.

В стратегическом отношении Пфальц представляет столь несложный рельеф, что даже пруссаки не могли совершить там никакого промаха. Вдоль Рейна лежит долина, шириной около 4—5 часов ходьбы, лишенная всяких естественных препятствий. В три легких дневных перехода пруссаки прошли от Крейцнаха и Вормса до Ландау и Гермерсгейма. Через возвышенности горного Пфальца проходит «императорское шоссе» из Сааргемюнда в Майнц, пролегающее большей частью либо но склону горы, либо по широкой долине реки. Здесь также не имеется почти никаких естественных препятствий, на которых численно слабая и тактически неподготовленная армия могла бы хоть сколько-нибудь закрепиться. Наконец, прямо перед прусской границей, у Хомбурга, от «императорского шоссе» отделяется превосходная дорога, которая ведет прямо в Ландау, частью по долинам рек, частью по склону Вогезов через Цвейбрюккен и Пирмазенс. Правда, на этой дороге встречается больше естественных препятствий, но и она не может быть закрыта при малом количестве войск и без артиллерии, особенно если какая-нибудь неприятельская часть имеет возможность, маневрируя на равнине, отрезать отступление на Ландау и Бергцаберн.

Ввиду этого наступление пруссаков проходило весьма легко. Первый удар был нанесен из Саарбрюккена по направлению к Хомбургу; отсюда одна колонна пошла прямо на Кайзерслаутерн, а другая через Пирмазенс на Ландау. Тотчас же вслед за этим второй отряд начал наступление в долине Рейна. В Кирхгеймболандене этот отряд встретил первое сильное сопротивление со стороны расположенного там рейнско-гессенского отряда. Майнцские стрелки защищали Дворцовый сад с большим упорством, невзирая на значительные потери. В конце концов их обошли с тыла и они отступили. Семнадцать человек из них попали в руки пруссаков. Они были немедленно приставлены к деревьям и без дальнейших околичностей расстреляны пьяными героями «доблестной армии». Этим подлым поступком пруссаки начали свой «хотя и короткий, но славный поход» на Пфальц.

Таким образом, пруссаки захватили всю северную половину Пфальца и восстановили связь между обеими своими главными колоннами. Теперь им оставалось только продвинуться по равнине и освободить от осады Ландау и Гермерсгейм, чтобы обеспечить себе возможность занять остальную часть Пфальца и захватить в плен все отряды, которые могли бы еще удерживаться в горах.

В Пфальце находилось приблизительно 30000 пруссаков с многочисленной кавалерией и артиллерией. На равнине, где принц Прусский и Хиршфельд наступали с наиболее сильным отрядом, между ними и Нёйштадтом не было ничего, кроме нескольких наполовину уже дезорганизованных отрядов народного ополчения, не способных к сопротивлению, и часть рейнско-гессенского отряда. Достаточно было быстрого продвижения на Шпейер и Гермерсгейм, чтобы все сконцентрированные, или, вернее, беспорядочно перемешанные у Нёйштадта и Ландау, 4000—5000 пфальцских повстанцев были разбиты, рассеяны, разогнаны или взяты в плен. Но господа пруссаки, столь прыткие, когда речь шла о расстреле безоружных пленных, были в высшей степени осмотрительны в сражении и крайне вялы в преследовании.

Если при описании всего похода мне придется еще не раз отмечать эту удивительнейшую вялость пруссаков и прочих имперских войск — как в наступлении, так и в преследовании — по отношению к армии, которая была численно слабее их, чаще всего в шесть раз и уж во всяком случае не менее, чем в три раза, которая была плохо организована и местами находилась под командованием бездарных людей, то ясно, что я отнюдь не собираюсь приписывать это какой-либо особой трусости прусских солдат, тем более что, как читатель, вероятно, уже заметил, я не питаю никаких иллюзий насчет особенной храбрости наших войск. Так же мало склонен я объяснять это, подобно реакционерам, каким-то великодушием пруссаков и их нежела­нием обременять себя слишком большим числом пленных. Прусская гражданская и военная бюрократия с давних пор славилась тем, что она с большой помпой празднует триумфы

над слабым врагом и с кровожадным наслаждением мстит безоружным. Так поступала она и в Бадене и в Пфальце — доказательством являются расстрелы в Кирхгеймболандене, ночные расстрелы на Фазаньем дворе в Карлсруэ, бесчисленные убийства раненых и сдавшихся неприятелю на всех полях сражения, расправа с теми немногими, которые были захвачены в плен, казни по приговору военнополевых судов во Фрейбурге и Раштатте и, наконец, медленное, тайное и тем более жестокое умерщвление раштаттских узников в результате истязаний, голода, заключения в сырые, переполненные, душные камеры и вызванного всем этим тифа. Вялое ведение войны пруссаками имело, конечно, своей причиной трусость, именно — трусость командиров. Не говоря уж о медлительном, трусливом педантизме наших прусских героев маневров и муштры, который сам по себе делал невозможным какой бы то ни было смелый шаг или быстрое решение, не говоря уж о мелочно-регламентирующих воинских уставах, предназначенных окольным путем предотвратить повторение столь многочисленных позорных поражений, — разве стали бы пруссаки применять этот для нас столь невыносимо скучный, а для них в высшей степени компрометирующий способ ведения войны, если бы они были уверены в своих собственных солдатах? Но в том-то и было все дело. Господа генералы знали, что треть их армии состоит из непокорных полков ландвера, которые после первой же победы повстанческой армии перейдут на ее сторону, что очень скоро вызвало бы также отпадение половины линейных войск и, в частности, всей артиллерии. А что сталось бы в таком случае с династией Гогенцоллернов и их «неослабленной короной», — это должно было быть достаточно ясно каждому. В Майкаммере, где мне пришлось ожидать новой подводы и охраны до утра 16-го, меня уже снова нагнала армия, рано утром выступившая из Нёйштадта. Еще вчера говорили о походе на Шпейер, теперь, следовательно, от этого плана отказались, и армия пошла прямо к Книлингенскому мосту. В сопровождении пятнадцати парней из Пирмазенса, полудиких крестьян — уроженцев глухих лесов горного Пфальца, я тронулся в путь. Уже неподалеку от Оффенбаха я узнал, что Виллих со всеми своими войсками выступил по направлению к Франквейлеру, местечку, расположенному на северо-западе от Ландау. Итак, я повернул обратно и около полудня прибыл во Франквейлер. Там я не только нашел Виллиха, но снова встретил весь головной отряд пфальцских войск, которые, чтобы не проходить между Ландау и Гермерсгеймом, избрали путь западнее Ландау. В гостинице находилось временное правительство, вместе со своими чиновниками, генеральный штаб и множество праздношатающихся демократов, присоединившихся к тем и к другим. Генерал Шнайде завтракал. Все носились взад и вперед: по гостинице бегали члены временного правительства, командиры и праздношатающиеся; по улицам — солдаты. Постепенно подошла и основная масса армии: г-н Бленкер, г-н Трочинский, г-н Штрассер и все прочие, на боевых конях, во главе своих храбрецов. Неразбериха все усиливалась. Понемногу удалось отправить отдельные отряды дальше, в направлении на Импфлинген и Кандель.

По виду этой армии нельзя было бы подумать, что она находится в отступлении. Беспорядок с самого начала был здесь обычным явлением, и хотя юные воины уже теперь начинали жаловаться на непривычные переходы, это не мешало им распивать вино в трактирах в свое удовольствие, шуметь и грозиться в самом скором времени уничтожить пруссаков. Несмотря на эту уверенность в победе, одного полка кавалерии с несколькими орудиями конной артиллерии было бы достаточно для того, чтобы рассеять на все четыре стороны это веселое общество и совершенно разогнать «рейнско-пфальцскую армию свободы». Для этого потребовалось бы лишь быстрое решение и немного смелости; но ни о том, ни о другом в прусском лагере не было и речи.

На следующее утро мы выступили. В то время как основная масса отступающих направилась к Книлингенскому мосту, Виллих со своим отрядом и батальоном Дреера двинулся в горы против пруссаков. Одна из наших рот, насчитывавшая около пятидесяти гимнастов из Ландау, продвинулась вперед до самых высоких гор, до Иоганнискрёйца. Шиммельпфенниг со своим отрядом все еще стоял на дороге из Пирмазенса в Ландау. Надо было задержать пруссаков и в Хинтер-Вейдентале закрыть им дорогу на Бергцаберн и в долину Лаутера.

Между тем Шиммельпфенниг уже сдал Хинтер-Вейденталь и стоял в Ринтале и Анвейлере. Здесь дорога делает поворот, и как раз в этом месте горы, обрамляющие долину Квейха, образуют как бы ущелье, за которым лежит деревня Ринталь. Это ущелье было занято своего рода полевой охраной. Ночью патрули этой охраны сообщили, что по ним открыли огонь: рано утром бывший гражданский комиссар Вейс из Цвейбрюккена и молодой М. И. Беккер, уроженец Рейнской провинции, принесли известие о приближении пруссаков и потребовали, чтобы были посланы патрули для разведки. Но так как разведка не была предпринята и высоты по обе стороны ущелья не были заняты, то Вейс и Беккер решили на свой страх и риск отправиться в разведку. Когда известия о приближении неприятеля стали поступать все чаще, бойцы Шиммельпфеннига начали баррикадировать проход в ущелье; Виллих приехал, осмотрел позицию, отдал приказ занять высоты и велел убрать совершенно бесполезную баррикаду. После этого он ускакал обратно в Анвейлер за своим отрядом.

Когда мы проходили через Ринталь, мы услышали первые выстрелы. Мы поспешно прошли через деревню и увидели выстроившихся на шоссе бойцов Шиммельпфеннига, в большинстве своем вооруженных косами — лишь у немногих были ружья; некоторые уже вступили в бой. Пруссаки, стреляя на ходу, продвигались к высотам; Шиммельпфенниг преспокойно позволил им завладеть той позицией, которую сам должен был занимать. Еще ни одно ядро не попало в нашу колонну; все они пролетали высоко над нами. Когда ядро со свистом пролетало над бойцами, вооруженными косами, весь строй приходил в волнение и поднимался всеобщий крик.

С трудом пробрались мы мимо этого войска, которое запрудило почти всю дорогу, вносило полный беспорядок и к тому же, со своими косами, не могло принести никакой пользы. Ротные командиры и лейтенанты были так же беспомощны и сбиты с толку, как и сами солдаты. Наши стрелки были посланы вперед — одни вправо, другие влево, на высоты; кроме того, влево были направлены еще две роты для подкрепления стрелков и для обхода пруссаков. Главная колонна осталась стоять в долине. Некоторые стрелки заняли позиции позади развалин баррикады на повороте дороги и стреляли в прусскую колонну, стоявшую в отдалении, на расстоянии нескольких сот шагов. Я с несколькими солдатами пошел налево на гору.

Едва мы взобрались по поросшему кустарником склону, как перед нами открылось свободное поле; с его противоположного, лесистого края прусские стрелки стреляли в нас своими коническими пулями. Я взял еще нескольких волонтеров, которые беспомощно и с некоторой робостью взбирались по склону, расставил их по возможности под прикрытие и стал тщательно осматривать местность. Я не мог двинуться вперед с кучкой солдат через совершенно открытое поле, шириной в 200 — 250 шагов, пока посланный дальше влево для обхода отряд не достиг фланга пруссаков; мы могли, в лучшем случае, только держаться, так как были и без того очень плохо прикрыты. Впрочем, несмотря на свои ружья с коническими пулями, пруссаки стреляли из рук вон плохо; свыше получаса стояли мы под сильнейшим оружейным огнем почти без всякого прикрытия, а меткие неприятельские стрелки попали только в ствол одного ружья и в полу одной блузы.

Мне надо было, наконец, узнать, где находится Виллих. Мои бойцы обещали мне держаться, и я пополз обратно, вниз по склону. Внизу все было в порядке. Главная колонна пруссаков, обстреливаемая нашими стрелками на дороге и вправо от нее, вынуждена была отойти несколько назад. Неожиданно слева, со склона, где я стоял, поспешно сбегают наши волонтеры, бросая свою позицию на произвол судьбы. Оказалось, что продвигавшиеся на крайнем левом фланге роты, сильно поредевшие из-за того, что многие из стрелков поотставали, сочли дорогу через расположенный дальше лесок слишком длинной; под командованием капитана, выигравшего сражение при Бельгейме, они пошли напрямик через поле. Их встретили сильным огнем; капитан и многие солдаты упали, а другие, оставшись без командира, уступили превосходящим силам противника. Пруссаки продвинулись теперь вперед, зашли во фланг нашим стрелкам, обстреляли их сверху и таким образом принудили их к отступлению. Скоро вся гора была в руках пруссаков. Они обстреливали наши колонны сверху; делать уже было нечего, и мы начали отступать. Дорога была запружена войсками Шиммельпфеннига и батальоном Дреер-Обермюллера, которые, по похвальному баденскому обычаю, маршировали не по 4—6 человек в ряд, а полувзводами, по 12— 15 человек, и занимали всю ширину шоссе. Нашим людям пришлось продвигаться к деревне по болотистым лугам. Я остался со стрелками, прикрывавшими отступление.

Сражение было потеряно отчасти вследствие того, что Шиммельпфенниг, вопреки приказу Виллиха, не распорядился занять высоты, которых мы, располагая лишь незначительным количеством боеспособных войск, уже не могли отбить обратно у пруссаков, отчасти вследствие полной непригодности бойцов Шиммельпфеннига и батальона Дреера, отчасти, наконец, вследствие нетерпения капитана, посланного для обхода пруссаков — нетерпения, которое чуть не стоило ему жизни и оголило наш левый фланг. Впрочем, это наше поражение обернулось для нас к лучшему: одна колонна пруссаков была уже на пути в Бергцаберн, осада с Ландау была снята, и, таким образом, в Хинтер-Вейдентале мы оказались бы окруженными со всех сторон.

При отступлении мы потеряли больше людей, чем в сражении. Время от времени прусские пули попадали в густую колонну, продвигавшуюся большей частью в классическом беспорядке, с шумом и криками. У нас было около 15 раненых, в том числе Шиммельпфенниг, в самом начале сражения раненный в колено. Пруссаки и на этот раз преследовали нас очень вяло и скоро прекратили стрельбу. Только несколько стрелков на горных склонах продолжали преследовать нас. В Анвейлере, на расстоянии получаса от места сражения, мы очень спокойно подкрепились и затем отправились в Альберсвейлер. Самое необходимое мы получили: 3000 гульденов в счет принудительного займа, которые уже лежали наготове в Анвейлере. Впоследствии пруссаки назвали это ограблением кассы. Упоенные своей победой, они утверждали также, будто при Ринтале убит капитан Мантёйфель из нашего отряда, родственник достопочтенного берлинского Мантёйфеля, — бывший прусский унтер-офицер, перешедший к нам. Г-н Мантёйфель не только не убит, но с тех пор даже взял приз на состязаниях по гимнастике в Цюрихе.

В Альберсвейлере к нам присоединились два баденских орудия и часть посланного Мерославским подкрепления. Мы хотели воспользоваться этим для того, чтобы еще раз попытаться закрепиться в этих местах; но тут нам сообщили, что пруссаки находятся уже в Ландау, и потому нам не оставалось ничего другого, как отправиться прямо в Лангенкандель.

В Альберсвейлере мы, к счастью, избавились от небоеспособных отрядов, двигавшихся вместе с нами. Отряд Шиммельпфеннига, лишившись своего командира, частично уже начал распадаться и самочинно отправился по направлению к Канделю {то же, что Лангенкандель}. Этот отряд продолжал оставлять у каждого трактира обессилевших или отставших по другим причинам бойцов. Батальон Дреера в Альберсвейлере начал бунтовать. Виллих и я отправились к бойцам и спросили, чего они хотят. Последовало всеобщее молчание. Наконец, один уже весьма пожилой волонтер воскликнул: «Нас хотят вести на убой!» Этот возглас звучал в высшей степени комически в отряде, который даже не участвовал ни в одном сражении и во время отступления имел двух, самое большее трех легко раненных. Виллих велел этому человеку выступить вперед и сдать оружие. Этот седобородый человек, слегка подвыпивший, выполнил приказание и разыграл трагикомическую сцену, проскулив длинную речь, краткий смысл которой сводился к тому, что с ним никогда ничего подобного не случалось. Тут среди этих весьма добродушных, но плохо дисциплинированных воинов поднялось всеобщее недовольство, ввиду чего Виллих приказал всей роте немедленно уходить, говоря, что ему надоело слушать болтовню и ворчание и что он ни минуты более не хочет командовать такими солдатами. Рота не заставила себя долго просить, сделала поворот направо и отправилась в путь. Через пять минут за ней последовал остаток батальона, которому Виллих отдал еще в придачу два орудия. Им было не по нраву, что их «ведут на убой» и что они должны соблюдать дисциплину! Мы с удовольствием отпустили их.

Мы повернули направо в горы по направлению к Импфлингену. Вскоре мы приблизились к пруссакам; наши стрелки обменялись с ними несколькими выстрелами. Вообще весь вечер время от времени раздавалась стрельба. Я задержался в первой же деревне, чтобы через нарочного послать указания нашей роте гимнастов из Ландау; не знаю, получила ли она их, но она благополучно перебралась во Францию, а оттуда в Баден. Вследствие этой задержки я потерял свой отряд и вынужден был один пробираться в Кандель. По дорогам брели вереницы солдат, отставших от своих частей, все трактиры были переполнены; всему великолепию, казалось, пришел плачевный конец. Офицеры без солдат, солдаты без офицеров, пестрая толпа волонтеров из всех отрядов, кто пешком, кто на повозках — все спешили в Кандель. А пруссаки даже не думали о серьезном преследовании! Импфлинген лежит на расстоянии только одного часа от Ландау, Вёрт (перед Книлингенским мостом) — на расстоянии 4—5 часов от Гермерсгейма; между тем ни в тот, ни в другой пункт пруссаки не спешили послать войска, которые могли бы отрезать здесь отставших, а там — всю армию. Воистину, лавры принца Прусского добыты своеобразным путем!

В Канделе я застал Виллиха, но не его отряд, который был расквартирован дальше, за городом. Зато я снова увидел временное правительство, генеральный штаб и многочисленную свиту праздношатающихся. Точно так же как вчера во Франквейлере, все было переполнено войсками, только здесь было еще больше беспорядка и суматохи. Ежеминутно приходили офицеры, искавшие свои отряды, или солдаты, искавшие своих командиров. Никто не мог дать им указаний. Дезорганизация была полная.

На следующее утро, 18 июня, все общество продефилировало через Вёрт и по Книлингенскому мосту. Несмотря на то, что много солдат рассеялось и разошлось по домам, армия вместе с прибывшими из Бадена подкреплениями все же насчитывала до 5000—6000 человек. Они так гордо маршировали через Вёрт, как будто только что взяли эту деревню боем и шагали навстречу новым триумфам. Им все еще казалось, что они действуют, как Кошут. Только один баденский линейный бата­льон сохранял военную выправку и мог пройти мимо трактира, не оставив там нескольких солдат. Наконец, пришел наш отряд. Мы остались в качестве прикрытия, дожидаясь, пока можно будет развести мост; когда все было закончено, мы перешли в Баден и помогли развести мост.

Баденское правительство, щадя бравых мещан из Карлсруэ, которые 6 июня так храбро держались против республиканцев, расквартировало всю пфальцскую армию в окрестностях. Мы же решительно настаивали на том, чтобы наш отряд был размещен в Карлсруэ; нам нужно было многое привести в порядок и достать различные предметы обмундирования, а, кроме того, мы считали очень желательным присутствие в Карлсруэ надежного революционного отряда. Но г-н Брентано о нас уже позаботился. Он направил нас в Даксланден, деревню в полутора часах от Карлсруэ, которую нам изобразили как настоящее Эльдорадо. Мы отправляемся туда и обнаруживаем, что это самое реакционное гнездо во всей округе. Ни еды, ни питья, с трудом удается разыскать немного соломы; половине отряда пришлось спать на голом полу. К тому же кислые физиономии во всех дверях и окнах. Мы быстро приняли решение. Г-н Брентано получил предупреждение, что если мы не получим другую, лучшую квартиру, тона следующее утро, 19 июня, будем в Карлсруэ. Сказано — сделано. В 9 часов утра отправляемся в поход. Не успели мы отойти на ружейный выстрел от деревни, как встретили г-на Брентано со штабным офицером; он пускает в ход всевозможную лесть и все искусство красноречия, чтобы удержать нас подальше от Карлсруэ. Город, мол, приютил уже 5000 человек; более богатые жители выехали, а люди среднего достатка и так переобременены постоями; он не допустит, чтобы храбрый отряд Виллиха, слава которого у всех на устах, был плохо размещен и т. п. Но ничто не помогло. Виллих требовал, чтобы нам предоставили несколько дворцов, пустовавших после отъезда их владельцев-аристократов, а так как Брентано не хотел их нам дать, мы отправились на квартиры в Карлсруэ.

В Карлсруэ мы получили оружие для нашей роты бойцов, вооруженных косами, и некоторое количество сукна на шинели. Мы позаботились о том, чтобы как можно быстрее отремонтировать обувь и одежду. К нам присоединились также новые люди, несколько рабочих, знакомых мне по эльберфельдскому восстанию, затем Кинкель, вступивший стрелком в безансонскую рабочую роту, и Цыхлинский, адъютант главнокомандующего в дрезденском восстании, командовавший арьергардом при отступлении повстанцев. Он вступил стрелком в студенческую роту.

Наряду с пополнением снаряжения мы не забывали и о тактической подготовке. Мы усердно проводили учение и на второй день нашего прибытия предприняли учебный штурм Карлсруэ с Дворцовой площади. Всеобщее и глубокое возмущение мещан по поводу этих маневров показало, что они отлично поняли угрозу.

Наконец, было принято смелое решение — реквизировать - имевшуюся во дворце великого герцога коллекцию оружия, которая до тех пор сохранялась в неприкосновенности, как святыня. Мы только что собрались заказать пистоны для 20 полученных оттуда ружей, как пришло известие, что пруссаки перешли Рейн у Гермерсгейма и стоят в Грабене и Брухзале.

Мы немедленно — это было вечером 20 июня — выступили, имея G собой две пфальцекие пушки. Когда мы прибыли в Бланкенлох, в полутора часах ходьбы от Карлсруэ по направлению к Брухзалю, мы нашли там г-на Клемента с его батальоном и узнали, что выдвинутые вперед прусские сторожевые посты находятся примерно на расстоянии часа от Бланкенлоха. В то время как наши люди ужинали, оставаясь под ружьем, мы держали военный совет. Виллих предложил немедленно напасть на пруссаков. Но г-н Клемент заявил, что его неопытные войска не смогут наступать ночью. Поэтому было решено, что мы немедленно продвинемся к Карлсдорфу, перед самым рассветом нападем на пруссаков и постараемся прорвать их линию. В случае успеха, мы хотели идти на Брухзаль и по возможности ворваться в этот город. Г-н Клемент должен был в таком случае произвести на рассвете наступление через Фридрихсталь и поддержать наш левый фланг.

Около полуночи мы двинулись в путь. Наше предприятие было довольно-таки смелым. Нас было менее семисот человек при двух пушках; наши бойцы были лучше обучены и надежнее, чем остальные пфальцекие войска, и успели побывать под огнем. С этими силами мы хотели напасть на неприятельское войсковое соединение, во всяком случае гораздо лучше обучен­ное и имевшее более опытных младших офицеров, чем наши, среди которых были ротные командиры, едва успевшие побывать в гражданском ополчении, — войсковое соединение, численности которого мы в точности не знали, но в котором было не менее 4000 человек. Однако наш отряд уже выдержал еще более неравные бои, а на более выгодное численное соотношение мы в этом походе вообще не могли рассчитывать.

Мы послали 10 студентов в качестве авангарда на сто шагов вперед. Затем следовала первая колонна, во главе с полудюжиной баденских драгун, выделенных нам для службы связи, а за ними три роты. Орудия и три остальные роты двигались немного позади, стрелки замыкали шествие. Был отдан приказ ни при каких условиях не стрелять, продвигаться в полнейшей тишине и, как только покажется враг, ударить по нему в штыки.

Вскоре мы увидели в отдалении свет прусских сторожевых огней. Мы дошли до Шпёка, не подвергшись нападению. Основные силы остановились; вперед двинулся только авангард. Неожиданно раздаются выстрелы; на дороге, при входе в деревню, вспыхивает яркий огонь зажженной соломы, колокол бьет в набат. Наши стрелки обходят деревню справа и слева, и колонна вступает в нее. В самой деревне также горят костры; на каждом углу мы ожидаем залпа. Но все тихо, и только у ратуши расположился своего рода сторожевой пост из крестьян. Прусский пост уже ретировался.

Господа пруссаки — это мы теперь видели, — несмотря на колоссальное превосходство своих сил, не чувствовали себя в безопасности, если не выполняли своего педантического устава сторожевой службы вплоть до самых надоедливых деталей. Этот их крайний пост был выставлен на расстоянии целого часа ходьбы от лагеря. Если бы мы таким же образом утомляли сторожевой службой наших не привыкших к тяготам войны бойцов, то у нас было бы несчетное количество обессилевших. Мы полагались на трусость пруссаков и считали, что они будут питать к нам большее почтение, чем мы к ним. Так и оказалось. Ни наши сторожевые посты, ни наши стоянки ни разу не подвергались нападению, вплоть до швейцарской границы.

Во всяком случае, теперь пруссаки были предупреждены. Не следовало ли нам повернуть обратно? Мы не собирались делать этого и отправились дальше.

У Нейтхарта — опять звон набата; но на этот раз ни сигнальных огней, ни выстрелов. Несколько более сомкнутым строем мы и здесь проходим через деревню и поднимаемся в гору по направлению к Карлсдорфу. Едва взобравшись на гору, наш авангард, продвигавшийся теперь только на тридцать шагов впереди нас, обнаружил прямо перед собой прусский полевой караул, который окликнул его. Я услыхал слова: «Кто идет?» и бросился вперед. Один из моих товарищей сказал: «Он погиб, мы его больше не увидим». Но именно то, что я бросился вперед, спасло меня.

Дело в том, что в ту же минуту неприятельский полевой караул дал залп и наш авангард, вместо того чтобы опрокинуть его штыковой атакой, тоню открыл огонь. Драгуны, рядом с которыми я шел во время похода, по своей обычной трусости немедленно поворачивают коней, галопом врываются в колонну, сбивают с ног несколько человек, совершенно расстраивают первые четыре-шесть рядов и скачут прочь. В это же время в нас начинают стрелять неприятельские конные караулы, выставленные направо и налево на полях, и в довершение переполоха в нашей колонне находится несколько болванов, которые открывают огонь по головной части своего же отряда, а другие болваны следуют их примеру. В одно мгновенье первая половина колонны рассеяна, солдаты частью рассеялись по полям, частью обратились в бегство, частью сбились на дороге в беспорядочную кучу. Раненые, ранцы, шапки, ружья валяются в полном беспорядке среди молодой ржи. И ко всему этому — дикие, беспорядочные крики, выстрелы и свист пуль во всех возможных направлениях. А когда шум немного стих, я услышал, как наши пушки, стоявшие далеко позади, катят в поспешном бегстве. Они оказали второй половине колонны ту же услугу, что драгуны — первой.

Несмотря на ярость, которую я чувствовал в эту минуту при виде ребяческого страха, охватившего наших солдат, мне показались в высшей степени жалкими пруссаки, которые, хотя и были предупреждены о нашем приближении, прекратили огонь после нескольких выстрелов и тоже весьма поспешно удалились. Наш авангард все еще стоял на прежнем месте, не подвергаясь никакому нападению. Одного эскадрона кавалерии или сравнительно плотного ружейного огня было бы достаточно, чтобы обратить нас в самое паническое бегство.

Виллих, отделившись от авангарда, поспешно прискакал к отряду. Безансонская рота первой построилась заново, остальные, более или менее пристыженные, присоединились к ней. Начинало светать. Наши потери составляли шестеро раненых, среди них был один из наших штабных офицеров, смятый драгунским конем на том самом месте, которое я за минуту до того оставил, чтобы поспешить к авангарду. Кроме того, несколько человек явно были задеты пулями наших собственных солдат. Мы тщательно собрали все брошенные предметы сна­ряжения, чтобы пруссакам не достался ни один, даже самый незначительный трофей, и потом медленно направились обратно в Нейтхарт. Стрелки расположились за первыми домами, служившими в качестве прикрытия. Но пруссаки не появлялись, и когда Цыхлинский еще раз пошел в разведку, то обнаружил, что они все еще находились за горой, откуда послали в него несколько пуль, но не задели его.

Пфальцские крестьяне, которые везли наши орудия, уже проехали через деревню с одной из пушек, другая опрокинулась, и возчики, обрезав постромки, уехали с пятеркой лошадей. Нам пришлось поднять орудие и везти его дальше на одном только кореннике.

Прибыв в Шпёк, мы услышали справа, со стороны Фридрихсталя, постепенно усиливавшуюся перестрелку. Г-н Клемент начал, наконец, наступление — на час позже условленного времени. Я предложил поддержать его фланговым наступлением, чтобы наверстать упущенное. Виллих был того же мнения и приказал нам направиться по первой, сворачивавшей направо дороге. Одна часть нашего отряда уже свернула в эту сторону, когда вестовой офицер, прибывший от Клемента, сообщил, что последний отступает. Ввиду этого мы направились в Бланкенлох. Вскоре нам повстречался г-н Бёйст из генерального штаба и немало удивился, увидев, что мы целы и невредимы, а отряд в полном порядке. Подлые драгуны, доскакавшие в своем бегстве до Карлсруэ, повсюду рассказывали, будто Виллих убит, все офицеры убиты, а отряд рассеян на все четыре стороны и уничтожен. В нас якобы стреляли картечью и «зажигательными ядрами».

Перед Бланкенлохом нам встретились пфальцские и баденские войска и, наконец, г-н Шнайде со своим штабом. Старый плут, который, вероятно, преспокойно провел ночь в постели, был достаточно бесстыден, чтобы крикнуть нам: «Господа, куда же вы уходите? неприятель вон там!» Мы, разумеется, дали ему подобающий ответ, прошли мимо и в Бланкенлохе позаботились о том, чтобы немножко отдохнуть и подкрепиться. Через два часа г-н Шнайде со своими войсками возвратился, разумеется, так и не увидев неприятеля, и сел завтракать.

Теперь под командованием г-на Шнайде находилось, вместе с прибывшими из Карлсруэ и окрестностей подкреплениями, около 8000—9000 человек, в том числе три баденских линейных батальона и две баденских батареи. В общем насчитывалось около 25 орудий. Вследствие несколько неопределенного приказа Мерославского, а еще больше вследствие полнейшей бездарности г-на Шнайде вся пфальцская армия оставалась стоять в окрестностях Карлсруэ, в то время как пруссаки под прикрытием гермерсгеймского предмостного укрепления перешли через Рейн. Мерославский отдал общий приказ (см. его отчет о баденском походе) — после отступления из Пфальца защищать переправы через Рейн от Шпейера до Книлингена, и специальный приказ — прикрывать Карлсруэ и сделать Книлингенский мост сборным пунктом всей армии. Г-н Шнайде истолковал это в том смысле, что он должен впредь до дальнейших распоряжений продолжать стоять у Карлсруэ и Книлин-гена. Если бы он, как это подразумевалось общим приказом Мерославского, послал сильный отряд е артиллерией против гермерсгеймского предмостного укрепления, то майору Мневскому не был бы дан нелепый приказ взять обратно предмостное укрепление при помощи 450 рекрутов и без орудий, 30000 пруссаков не перешли бы беспрепятственно через Рейн, связь с Мерославским не была бы прервана и пфальцская армия могла бы прибыть своевременно на место сражения у Вагхёйзеля. Вместо этого она в день вагхёйзельского сражения, 21 июня, в растерянности металась между Фридрихсталем, Вейнгартеном и Брухзалем, потеряла врага из виду и расточала напрасно время на переходы взад и вперед во всех направлениях.

Мы получили приказ направиться к правому флангу и продвигаться через Вейнгартен по склону горы. В полдень того же 21 июня мы выступили из Бланкенлоха, а около 5 часов вечера из Вейнгартена. Пфальцские войска начали, наконец, испытывать беспокойство; они заметили превосходство противостоявших им сил и потеряли хвастливую беспечность, которая до тех пор отличала их, по крайней мере, перед сражением. С этого момента пфальцскому и баденскому народному ополчению, а постепенно также и линейным войскам и артиллерии, стали повсюду мерещиться пруссаки, и у них начались эти ежедневно повторявшиеся ложные тревоги, которые создавали всеобщий 'беспорядок и являлись поводом для презабавнейших сцен. Уже на первой возвышенности за Вейнгартеном к нам подскочили патрули и крестьяне с криком: «Пруссаки здесь!» Наш отряд выстроился в боевом порядке и пошел вперед. Я отправился обратно в городок, чтобы поднять там тревогу, и из-за этого потерял свой отряд. Конечно, вся эта суматоха оказалась беспричинной: пруссаки отошли по направлению к Вагхёйзелю, и Виллих еще в тот же вечер вступил в Брухзаль.

Ночь я провел с г-ном Освальдом и его пфальцским батальоном в Обергромбахе, а на следующее утро отправился вместе с ними в Брухзаль. Недалеко от города нам навстречу попались повозки с отставшими солдатами, кричавшими: «Пруссаки здесь!» Весь батальон немедленно пришел в волнение и только с трудом удалось повести его вперед. Конечно, это опять была ложная тревога; в Брухзале находился Виллих с остатком пфальцского авангарда; остальные отряды прибывали один за другим, а пруссаков не было и следа. Кроме армии и ее командиров, здесь находились Д'Эстер, бывшее пфальцское правительство и Гёгг, который вообще, с тех пор как установилась беспрекословная диктатура Брентанр, находился почти исключительно при армии и помогал разрешению текущих гражданских дел. Снабжение войск было плохое, беспорядок большой. Только в главной квартире жили, как всегда, в свое удовольствие.

Мы опять получили значительное число патронов из запасов, имевшихся в Карлсруэ, и вечером отправились в путь, а вместе с нами и весь авангард. В то время как последний устроил стоянку в Убштадте, мы взяли вправо к Унтерёвисгейму, чтобы прикрывать фланг со стороны гор.

По внешнему виду мы теперь представляли собой весьма внушительную силу. Наш отряд получил подкрепление в виде двух новых частей. Это были, во-первых, лангенкандельский батальон, бойцы которого по дороге из своего родного города к Книлингенскому мосту разбежались и «beaux restes» {остатки былой красы} которого присоединились к нам; они состояли из капитана, лейтенанта, знаменосца, фельдфебеля, унтер-офицера и двух солдат. Во-вторых, «колонна имени Роберта Блюма» с красным знаменем; этот отряд насчитывал около 60 человек, которые походили на каннибалов и совершили уже не один геройский подвиг по части реквизиций. Кроме того, нам были приданы также четыре баденских орудия и один батальон баденского народного ополчения, называвшийся батальоном Книри, Кнюри или Книрима (точное звучание этого имени невозможно было установить). Батальон Книрима был достоин своего командира, как и г-н Книрим — своего батальона. Эти люди твердых убеждений были ужасными болтунами и паникерами, и притом всегда были пьяны; пресловутое «воодушевление» побуждало их, как мы дальше увидим, к величайшим геройским подвигам.

Утром 23 июня Виллих получил от Аннеке, командовавшего пфальцским авангардом в Убштадте, записку следующего содержания: враг приближается, состоялся военный совет, решено отступать. Виллих, в высшей степени пораженный этим странным известием, немедленно поскакал туда верхом, побудил Аннеке и его офицеров принять сражение при Убштадте, сам осмотрел позицию и указал место для установки орудий. Затем он вернулся и приказал нашим бойцам стать под ружье. В то время как наши войска выстраивались, мы получили из главной квартиры в Брухзале следующий приказ, подписанный Теховым: основные силы армии отправляются по дороге на Гейдельберг с тем, чтобы еще сегодня прибыть в Мингольсгейм, а мы должны одновременно отправиться через Оденгейм к Вальдангеллоху и там заночевать. Туда будут нам позже посланы сообщения об успехах главных сил и приказы относительно наших дальнейших действий.

Г-н Струве в своей фантастической «Истории трех народных восстаний в Бадене», стр. 311—317, поместил об операциях пфальцской армии с 20 по 26 июня отчет, который является лишь апологией неспособного Шнайде и изобилует неточностями и искажениями. Из всего изложенного выше уже видно следующее: 1) неверно, будто Шнайде «через несколько часов после своего вступления в Брухзаль (22 июня) получил точные сведения о сражении при Вагхёйзеле и его исходе»; 2) неверно, следовательно, будто «в результате этого его план изменился, и, вместо первоначально предполагавшегося похода по направлению к Мингольсгейму», он якобы уже 22-го «решил остаться в Брухзале с основными силами своей дивизии» (упомянутая выше записка Техова была написана в ночь с 22-го на 23-е); 3) неверно, будто «утром 23-го должна была быть предпринята большая рекогносцировка»; на самом деле предполагался марш по направлению к Мингольсгейму. Утверждение Струве, будто 4) «все отряды получили приказ двигаться в направлении выстрелов, как только они услышат выстрелы» и будто 5) «отряд правого фланга (Виллиха) объяснял свое отсутствие в сражении при Убштадте тем, что он-де не слышал выстрелов», —являются, как будет дальше показано, грубой ложью.

Мы немедленно выступили. В Оденгейме предполагалось позавтракать. Несколько баварских шеволежеров, приданных нам для несения службы связи, поскакали влево, в объезд деревни, для того, чтобы разведать, нет ли там неприятельских войск. Прусские гусары уже побывали в деревне и реквизировали там фураж, за которым собирались приехать попозже. В то время как мы конфисковали этот фураж и начали раздавать вино и продовольствие нашим людям, которые оставались в строю, один из шеволежеров примчался с криком: «Пруссаки здесь!» В одно мгновение батальон Книрима, стоявший недалеко от нас, смешался и превратился в неистовую толпу, которая с шумом, криком и проклятиями металась из стороны в сторону, в то время как г-н майор, будучи не в силах справиться со своей перепуганной лошадью, вынужден был бросить своих людей на произвол судьбы. Виллих подъехал верхом, восстановил порядок, и мы двинулись. Разумеется, никаких пруссаков не оказалось.

На высотах за Оденгёймом мы услышали гром пушек, доно­сившийся со стороны Убштадта. Канонада скоро стала слышнее.

Опытные люди уже могли различать выстрелы ядрами от выстре­лов картечью. Мы держали совет, продолжать ли путь в прежнем направлении или пойти в том направлении, откуда слышалась стрельба. Так как мы имели определенный приказ, а стрельба, казалось, раздавалась со стороны Мингольсгейма, что означало продвижение наших, то мы решились на более опасный путь, а именно — путь на Вальдангеллох. В случае поражения пфальцской армии при Убштадте, мы были бы почти отрезаны в горах и оказались бы в весьма критическом положении.

Г-н Струве утверждает, что сражение при Убштадте «могло бы привести к блестящим результатам, если бы фланговые отряды во-время начали наступление» (стр. 314). Однако канонада не продолжалась и часу, а нам потребовалось бы 2—2,5 часа, чтобы дойти до места сражения между Матфельдом и Убштадтом, т. е. мы могли бы появиться там лишь спустя полтора часа после окончания боя. Так г-н Струве пишет «историю».

Недалеко от Тифенбаха мы сделали остановку. Пока наше войско подкреплялось, Виллих отправил несколько депеш. Батальон Книрима обнаружил в Тифенбахе нечто вроде муниципального винного погреба, конфисковал его, вытащил бочки с вином, и через час все были пьяны. Досада, вызванная утренней паникой перед пруссаками, пушечная стрельба со стороны Убштадта, недоверие этих героев друг к другу и к своим офицерам — все это, подогретое вином, неожиданно вылилось в форму открытого мятежа. Они требовали, чтобы немедленно всем повернуть обратно, так как им не нравились бесконечные переходы в горах на виду у неприятеля. Но поскольку об этом, конечно, не могло быть и речи, они самочинно пустились в обратный путь. Каннибальская «колонна имени Роберта Блюма» присоединилась к ним. Мы дали им уйти и двинулись по направлению к Вальдангеллоху.

Здесь, в глубокой котловине, нельзя было переночевать хотя бы с некоторой безопасностью. Поэтому мы сделали привал и начали собирать сведения о характере окружающей местности и о расположении неприятеля. Между тем среди крестьян распространились какие-то неясные слухи об отступлении неккарской армии. Говорили, будто значительный баварский отряд продвигается через Зинсгейм и Эппинген к Бреттену, будто сам Мерославский проехал в строжайшем инкогнито и в Зинсгейме его пытались арестовать. Артиллеристы стали волноваться, и даже наши студенты начали ворчать. Ввиду этого мы отослали артиллерию назад, а сами направились в Хильсбах. Здесь мы узнали подробности о состоявшемся уже 48 часов тому назад отступлении неккарской армии и о том, что баварцы находятся в полутора часах от нас, в Зинсгейме. Их численность определяли в 7000 человек, но доходила она, как мы позже узнали, до 10000. Нас же было не больше 700 человек. Наши солдаты не могли двигаться дальше. Поэтому мы разместили их в амбарах, как делали всегда, когда хотели сосредоточить их по возможности в одном месте, выставили сильный полевой караул и легли спать. Когда мы выступили на следующее утро, 24-го, мы вполне ясно слышали приближение баварских войск. Самое большее через четверть часа после нашего ухода баварцы вступили в Хильсбах.

За двое суток до того, 22 июня, Мерославский ночевал в Зинсгейме, а когда мы вступили в Хильсбах, он со своими войсками находился уже в Бреттене. Беккер, командовавший арьергардом, тоже уже прошел через Зинсгейм. Поэтому он не мог, как это утверждает г-н Струве, стр. 308, провести в Зинсгейме ночь с 23-го на 24-е, ибо в 8 часов вечера и, вероятно, даже раньше, там стояли баварцы, которые еще накануне вечером дали Мерославскому небольшое сражение. Отступление Мерославского из Вагхёйзеля через Гейдельберг к Бреттену охарактеризовано его участниками как в высшей степени опасный маневр. Операции Мерославского с 20 по 24 июня, быстрая концентрация у Гей-дельберга армии, с которой он бросился на пруссаков, и его быстрое отступление после того, как сражение у Вагхёйзеля было проиграно, представляют, конечно, самую блестящую страницу всей его деятельности в Бадене; но что при наличии такого вялого противника этот маневр был не столь уж опасным, явствует из того, что спустя 24 часа мы с небольшим отрядом могли беспрепятственно проделать отступление из Хильсбаха. Даже через Флехингенское ущелье, где Мерославский уже 23-го ожидал нападения, мы прошли беспрепятственно и направились к Бюхигу. Здесь мы рассчитывали остаться, чтобы в случае надобности прикрыть от первого удара лагерь, разбитый Мерославским у Бреттена.

Во время нашего похода, путь которого лежал через Эппин-ген, Цайзенхаузен и Флехинген, мы повсюду вызывали удивление, так как все отряды неккарской армии, включая и арьергард, уже здесь прошли. Когда мы вступили в Бюхиг и наш горнист затрубил, началась паника среди жителей, которые думали, что это пруссаки. Команда бреттенского гражданского ополчения, занятая реквизицией продовольствия для лагеря Мерославского, приняла нас за пруссаков и обнаружила полное замешательство, пока мы не появились из-за угла и вид наших блуз не внес успокоения в ее ряды. Мы немедленно конфисковали приготовленное продовольствие и едва успели его съесть, как известие о том, что Мерославский со всеми своими войсками выступает из Бреттена, побудило нас направиться в Бреттен. В Бреттене мы ночевали под охраной выставленных гражданам ополчением сторожевых постов. Были реквизированы телеги, чтобы на следующее утро перевезти весь отряд в Этлинген. Другого пути для воссоединения с основными силами армии у нас не оставалось, так как Брухзаль был еще 24-го занят пруссами, и мы не могли бы принять бой в том случае, если бы дорога через Дидельсгейм на Дурлах оказалась занятой неприятелем (как мы позднее узнали, она действительно была занята).

В Бреттене к нам пришла депутация студентов с заявлением, что бесконечные переходы перед лицом неприятеля им не нравятся и что они просят отпустить их. Им, разумеется, ответили, что перед лицом неприятеля никого отпустить нельзя; но если они хотят дезертировать, то это их дело. После этого приблизительно половина роты ушла; оставшиеся продолжали дезертировать поодиночке, так что вскоре остались только одни стрелки. Вообще студенты на протяжении всего похода показали себя вечно недовольными и боязливыми барчуками, которые всегда претендовали на то, чтобы их посвящали во все оперативные планы, жаловались на натертые ноги и ворчали, если поход не представлял всех удовольствий каникулярной экскурсии. Среди этих «представителей интеллигенции» исключение составляли только несколько человек, проявивших действительно революционный характер и замечательное мужество.

Как нам впоследствии сообщили, неприятель вступил в Бреттен через полчаса после нашего ухода. Мы прибыли в Этлинген; там г-н Корвин-Вирзбицкий предложил нам отправиться в Дурлах, где Беккер должен был удерживать неприятеля до тех пор, пока не будет завершена эвакуация Карлсруэ. Виллих послал одного шеволежера с запиской к Беккеру, чтобы узнать, сможет ли тот продержаться еще некоторое время; посланный вернулся через четверть часа с известием, что встретил на дороге войска Беккера, которые уже полностью отступали. Поэтому мы отправились в Раштатт, где концентрировалось все войско.

Дорога в Раштатт представляла картину величайшего беспорядка. Множество самых различных отрядов двигалось походным порядком или пестрой толпой располагалось на стоянку, и мы лишь с трудом смогли собрать своих бойцов в одном месте под палящими лучами солнца, среди общей суматохи. На гласисе крепости Раштатта расположились лагерем пфальцские войска и несколько баденских батальонов. Число пфальцских войск очень сократилось. Еще до сражения при Убштадте гг. Циц и Бамбергер созвали в Карлсруэ лучший отряд, рейнско-гессенский. Эти храбрые воители за свободу возвестили отряду, что все, дескать, погибло, что превосходство сил неприятеля слишком велико, что все еще могут вернуться домой целыми и невредимыми; что они — парламентский болтун Циц и мужественный Бамбергер — не хотят, чтобы на их совести была невинно пролитая кровь и прочие ужасы, и потому они объявляют отряд распущенным. Бойцы рейнско-гессенского отряда были, разумеется, до того возмущены этим бесчестным предложением, что хотели арестовать и расстрелять обоих предателей; Д'Эстер и пфальцское правительство также распорядились разыскать их и арестовать. Но почтенные граждане уже успели скрыться, и дальнейший ход кампании за имперскую конституцию храбрый Циц наблюдал уже в полной безопасности из Базеля. Как в сентябре 1848 г. со своим «призывом к ре­шительным действиям», так и в мае 1849г. г-н Циц был в числе тех парламентских хвастунов, которые больше всего побуждали народ к восстанию, и оба раза он занял почетное место среди тех, кто раньше других во время восстания бросал народ на произвол судьбы. И при Кирхгеймболандене г-н Циц в числе первых обратился в бегство, в то время как его стрелки сражались и гибли под пулями.

Рейнско-гессенский отряд, и без того уже, подобно другим отрядам, очень ослабленный дезертирством, павший духом в связи с отступлением вБаден, сразу потерял всякую выдержку. Часть бойцов рассеялась и разошлась по домам; другая часть была переформирована и сражалась до конца кампании. Остальные пфальцские отряды, находясь под Раштаттом, были деморализованы сообщением, что все, кто вернется домой до 5 июля, получат амнистию. Больше половины людей разбежалось, батальоны таяли, доходя до размера роты, младшие офицеры большей частью разошлись, а остававшиеся еще войска в количестве менее 1200 человек уже почти ни на что не годились. И наш отряд, хотя он отнюдь не поддавался унынию, все же был ослаблен потерями, болезнями, дезертирством студентов и немногим превышал 500 человек.

Мы расположились на постой в Куппенгейме, где уже стояли другие отряды. На следующее утро я отправился с Виллихом в Раштатт, где опять встретил Молля.

Тем жертвам баденского восстания, которые в той или иной мере принадлежали к образованным классам, в прессе, в демократических союзах воздаются всякого рода почести в стихах и прозе. Но никто не поминает ни словом о сотнях и тысячах рабочих, которые вынесли на себе всю тяжесть боев и пали на полях сражений, о тех, которые заживо сгнили в раштаттских казематах, или о тех, которым теперь за границей, единственным из всех эмигрантов, приходится в изгнании испить до дна горькую чашу нужды. Эксплуатация рабочих — стародавнее и слишком привычное явление, чтобы наши официальные «демократы» могли видеть в рабочих что-нибудь иное, чем легко воспламеняющийся материал, годный лишь на то, чтобы быть объектом агитации и эксплуатации или служить пушечным мясом. Наши «демократы» слишком невежественны и слишком проникнуты буржуазным духом, чтобы постичь революционное положение пролетариата, постичь будущее рабочего класса. Поэтому им ненавистны также те истинно-пролетарские характеры, которые слишком горды для того, чтобы льстить им, слишком проницательны, чтобы дать себя использовать этим «демократам», но которые все же выступают с оружием в руках каждый раз, когда дело идет о свержении существующей власти, и которые во всяком революционном движении непосредственно представляют партию пролетариата. Но если так называемые демократы не заинтересованы в том, чтобы оценивать по достоинству таких рабочих, то долг партии пролетариата — воздать им по заслугам. И к лучшим из этих рабочих принадлежал Иосиф Молль из Кёльна.

Молль был по профессии часовщик. Много лет тому назад он покинул Германию и принимал участие во всех открытых и тайных революционных обществах во Франции, Бельгии и Англии. Он принимал участие в основании Просветительного общества немецких рабочих в Лондоне в 1840 году. После февральской революции он вернулся в Германию и вскоре вместе со своим другом Шаппером принял на себя руководство Кёльнским рабочим союзом. Эмигрировав в Лондон после кёльнских сентябрьских событий 1848г., он вскоре вернулся в Германию под чужой фамилией, вел агитационную работу в самых различных местностях и принимал на себя выполнение миссий, которые отпугивали всех других своим опасным характером. Я снова встретил его в Кайзерслаутерне. И здесь он взялся за выполнение таких поручений в Пруссии, которые подвели бы его прямо под расстрел, если бы он был узнан. Возвращаясь из своей второй поездки такого рода, он благополучно пробрался через расположение всех неприятельских армий до самого Раштатта, где немедленно вступил в наш отряд, в безансонскую рабочую роту. Спустя три дня он был убит. Я потерял в нем старого друга, а партия — одного из своих самых неутомимых, бесстрашных и надежных передовых бойцов.

Партия пролетариата была довольно сильно представлена в баденско-пфальцской армии, особенно в добровольческих отря­дах, например, в нашем отряде, в эмигрантском легионе и т.д.; она может смело бросить вызов всем другим партиям: ни одна из них не сможет сделать даже малейшего упрека кому-либо из ее членов. Самые решительные коммунисты были и самыми смелыми солдатами.

На следующий день, 27-го, наш отряд переместили несколько дальше в горы, по направлению к Ротенфельсу. Расчленение армии на различные войсковые соединения и их дислокация постепенно определились. Мы принадлежали к дивизии правого фланга, находившейся под командой полковника Томе, того самого, который хотел арестовать Мерославского в Меккесгейме и которого по наивности оставили на этом посту; с 27-го дивизией стал командовать Мерзи. Виллих, отклонивший предложенный ему Зигелем пост командующего пфальцскими войсками, исполнял обязанности начальника штаба дивизии. Линия расположения дивизии начиналась у Гернсбаха и вюртембергской границы и кончалась по ту сторону Ротенфельса; слева она опиралась на дивизию Оборского, сконцентрированную вокруг Куппенгейма. Авангард был продвинут к самой границе, а также к Зульцбаху, Михельбаху и Винкелю. Снабжение, вначале нерегулярное и плохое, улучшилось после 27-го. Наша дивизия состояла из нескольких баденских линейных батальонов, остатка пфальцских войск под командой героя Бленкера, нашего отряда и одной или полутора батарей артиллерии. Пфальцские войска расположились в Гернсбахе и окрестностях, линейные войска и наш отряд — в Ротенфельсе и вокруг него. Главная квартира помещалась в гостинице, расположенной в Элизабетенквелле, против Ротенфельса.

В этой гостинице мы — штаб дивизии и штаб нашего отряда, а также Молль, Кинкель и другие волонтеры, — сидели 28-го за столом и пили кофе, когда пришло известие, что наш авангард у Михельбаха подвергся нападению пруссаков. Мы сейчас же выступили, хотя имели все основания предполагать, что неприятель намеревался лишь произвести рекогносцировку. Так и оказалось на деле. Занятая на короткое время пруссаками деревня Михельбах, расположенная в долине, была уже снова отнята у них к моменту нашего прибытия. Перестрелка велась с обоих горных склонов через долину, причем было без пользы расстреляно много боевых припасов. Я видел только одного убитого и одного раненого. В то время как линейные войска бесцельно расстреливали свои патроны на расстоянии 600—800 шагов, наши бойцы по распоряжению Виллиха самым спокойным образом составили ружья и отдыхали, в ближайшем соседстве с мнимыми бойцами и под мнимым огнем. Только стрелки спустились по лесистому склону и при поддержке части бойцов линейных батальонов прогнали пруссаков с противоположного склона. Один из наших стрелков выстрелил из своего колоссального мушкета, похожего на настоящую переносную пушку, и на расстоянии приблизительно 900 шагов свалил с лошади прусского офицера, вся рота которого немедленно повернула обратно и скрылась в лесу. В наши руки попало несколько убитых и ра­неных пруссаков, а также двое пленных.

На следующий день началось общее наступление по всей линии. На этот раз господа пруссаки не дали нам пообедать. Первое нападение, о котором нам сообщили, было совершено на Бишвейер, место стыка дивизии Оборского с нашей. Виллих настаивал на том, чтобы держать наши войска у Ротенфельса по возможности в резерве, так как главного удара следовало ожидать, во всяком случае, в противоположном направлении, у Гернсбаха. Но Мерзи возразил: известно, как это обычно бывает, — если один из наших батальонов подвергается нападению, а остальные не бегут ему немедленно на помощь всей толпой, то поднимается крик об измене и все обращаются в бегство. Итак, мы двинулись по направлению к Бишвейеру.

Виллих и я отправились с ротой стрелков по дороге к Бишвейеру по правому берегу Мурга. На расстоянии получаса от Ротенфельса мы натолкнулись на неориятеля. Стрелки рассыпались цепью, а Виллих поскакал обратно, чтобы придвинуть к передовой линии отряд, остававшийся несколько позади. Наши стрелки, под прикрытием фруктовых деревьев и виноградников, некоторое время выдерживали весьма интенсивный огонь, на который они также интенсивно отвечали. Но когда сильная неприятельская колонна продвинулась вперед по дороге, чтобы поддержать своих стрелков, наши стрелки левого фланга подались назад, и никакими уговорами нельзя было удержать их на месте. Правый же фланг продвигался дальше в горы и позже слился с нашим отрядом.

Увидя, что со стрелками ничего не поделаешь, я предоставил их собственной судьбе и направился к горам, где виднелись знамена нашего отряда. Одна рота отстала; ее командир, портной, вообще говоря, храбрый парень, не знал, что предпринять. Я присоединил его бойцов к остальным и встретил Виллиха в тот момент, когда он только что выслал безансонскую роту стрелковой цепью, а позади расположил в виде двух боевых линий всех остальных, включая роту, посланную по направлению к горам для прикрытия правого фланга.

Наша стрелковая цепь была встречена сильным огнем. Это были прусские стрелки, с которыми предстояло сразиться; их ружьям с коническими пулями наши рабочие могли противопоставить только мушкеты. Но, поддержанные присоединившимся к ним правым флангом наших стрелков, они так решительно пошли в наступление, что близость расстояния, особенно на правом фланге, очень скоро уравновесила плохое качество оружия, и пруссаки были отброшены. Обе боевые линии продолжали держаться почти непосредственно позади стрелковой цепи. К этому времени налево от нас, в долину Мурга, подвезли два баденских орудия, которые открыли огонь по прус­ской пехоте и артиллерии, стоявшей на дороге.

Около часа длилось сражение при оживленном ружейном огне и при непрерывном отступлении пруссаков; некоторые из наших стрелков уже дошли до Бишвейера, когда пруссаки получили подкрепление и послали свои батальоны вперед. Наша стрелковая цепь подалась назад; первая боевая линия открыла стрельбу повзводно, а вторая отошла несколько влево в лощину и тоже открыла огонь. Но пруссаки наступали плотными рядами по всей линии; оба бадеиских орудия, прикрывавшие наш левый фланг, уже отъехали назад, на правом фланге пруссаки уже спускались с гор, и мы вынуждены были отступить.

Как только мы вышли из-под неприятельского перекрестного огня, мы заняли новую позицию на склоне горы. Если раньше наш фронт был обращен к рейнской равнине, к Бишвейеру и Нидервейеру, то теперь он был обращен к горам, занятым пруссаками со стороны Обервейера. Теперь, наконец, на линию огня прибыли также линейные батальоны, которые вступили в бой вместе с двумя ротами нашего отряда, снова посланными вперед стрелковой цепью.

Мы понесли большие потери. Мы не досчитывали около 30 человек, в том числе Кинкеля и Молля, не считая рассеявшихся в разные стороны стрелков. Кинкель и Молль продвинулись слишком далеко вперед вместе с правым флангом своей роты и несколькими стрелками. Командир стрелков, старший лесничий Эммерман из Тронеккена, в Рейнской Пруссии, который шел в бой против пруссаков, как будто это была охота на зайцев, привел стрелков в такое место, откуда они обстреляли обоз прусской артиллерии, принудив его к поспешному отступлению. Однако в тот же момент из лощины вышла рота пруссаков и открыла стрельбу по нашим. Кинкель упал, раненный в голову, и его пришлось нести на руках, пока он снова не был в состоянии самостоятельно передвигаться; но очень скоро они все попали под перекрестный огонь, из которого надо было как-то выбираться. Кинкель не мог идти вместе со всеми и зашел в какой-то крестьянский дом, где пруссаки взяли его в плен и избили; Молль получил пулю в живот, тоже был взят в плен и вскоре скончался от раны. Цыхлинский также был ранен — рикошетной пулей в шею, что, однако, не помешало ему оставаться в отряде.

Пока основная масса войск оставалась стоять на месте, а Биллих поскакал в другой конец поля сражения, я поспешил к мосту через Мург в нижней части Ротенфельса, служившему чем-то вроде сборного пункта. Я хотел получить сведения из Гернсбаха. Но еще не дойдя до моста, я увидел клубы дыма над охваченным пламенем Гернсбахом, а на самом мосту я узнал, что люди здесь слышали доносившийся оттуда грохот канонады. После этого я еще несколько раз возвращался к мосту; с каждым разом вести из Гернсбаха становились все хуже; с каждым разом за мостом собиралось все больше баденских линейных войск, которые, едва побывав в огне, были уже деморализованы. Наконец, я узнал, что неприятель уже находится в Гаггенау. Теперь было самое время выступить ему навстречу в этом направлении. Виллих с отрядом переправился через Мург, чтобы занять позицию против Ротенфельса, и еще захватил с собой четыре орудия, которые как раз попались ему навстречу. Я отправился за теми нашими двумя ротами, которые продвигались стрелковой цепью и к этому времени уже ушли далеко вперед. Навстречу мне повсюду двигались линейные войска, большей частью без офицеров. Одним из отрядов командовал врач, который воспользовался случаем, чтобы представиться мне следующим образом: «Вы меня, конечно, знаете, я Нёйхаус, глава тюрингенского движения!» Эти милейшие люди повсюду поразбивали пруссаков и теперь возвращались обратно, так как нигде уже не видели неприятеля. Я не мог найти наших рот — они по той же причине ушли обратно через Ротенфельс — и опять направился к мосту. Здесь я встретил Мерзи с его штабом и войсками. Я попросил его дать мне, по крайней мере, две-три роты для поддержки Виллиха. «Берите хоть всю дивизию, если только вы справитесь с этими людьми», — последовал ответ. Те самые солдаты, которые повсюду отбили врага и пробыли на ногах всего лишь пять часов, лежали теперь на траве, дезорганизованные, деморализованные, ни к чему не пригодные; известие о том, что враг их обошел в Гернсбахе, оказало на них убийственное Действие. Я отправился своей дорогой. Возвращавшаяся из Михельбаха и встреченная мной рота тоже никуда не годилась. К тому времени, когда я снова попал в свой отряд на старой главной квартире, туда нахлынули из Гаггенау пфальцские беглецы, Пистоль-Цинн со своей вольницей, вооруженной теперь мушкетами. Пока Виллих после долгих поисков выбрал для орудий позицию, которая господствовала бы над долиной Мурга и позволяла бы со значительными преимуществами вести одновременно ружейную стрельбу, артиллеристы с пушками проскочили мимо, и ротный командир не смог их удержать. Они уже опять были у Мерзи на мосту. В это самое время Виллих показал мне записку от Мерзи, в которой тот сообщал, что все потеряно и что он будет отступать по направлению к Осу. Нам не оставалось ничего другого, как сделать то же самое, и мы немедленно направились в горы. Было около семи часов.

У Гернсбаха дело произошло следующим образом. Имперские войска Пёйкера, замеченные еще накануне нашими патрулями у Херренальба на территории Вюртемберга, вместе с отрядом выставленных на границе вюртембергских солдат, 29-го после полудня напали на Гернсбах, предварительно заставив отступить при помощи предательской проделки наши сторожевые посты: они издали кричали, чтобы в них не стреляли, что они — братья, а затем, приблизившись на расстояние восьмидесяти шагов, дали залп. После этого они обстреляли гранатами и подожгли Гернсбах, и, когда уже не было никакой возможности бороться с огнем, г-нЗигель, посланный туда Мерославским, чтобы любой ценой удержать позицию, сам отдал приказ г-ну Бленкеру и его войскам отступать с боем. Г-н Зигель не станет отрицать этого факта, как он не отрицал его в Берне, когда один из адъютантов г-на Бленкера рассказал об этом курьезном случае в присутствии его, г-на Зигеля, и Виллиха. В результате этого приказа — оставить «с боем» (!) ключевой пункт всей диспозиции войск на Мурге — сражение было, разумеется, проиграно по всей линии, и последняя позиция баденской армии была потеряна.

Пруссаки, однако, не стяжали себе особой славы, выиграв сражение при Раштатте. У нас было 13000 солдат, большей частью деморализованных и, за немногими исключениями, находившихся под очень плохим командованием; их армия вместе с имперскими войсками, наступавшими на Гернсбах, насчитывала по меньшей мере 60000 человек. Несмотря на это колоссальное превосходство сил, они ни разу не решились на серьезную лобовую атаку, а разбили нас при помощи трусливого предатель­ства, нарушив нейтралитет закрытой для нас территории Вюртемберга. И даже это предательство не принесло бы им особой пользы, по крайней мере на первых порах, оно не избавило бы их все же в конце концов от необходимости решительной лобовой атаки, если бы Гернсбах не был так непостижимо плохо

обеспечен защитниками и если бы г-н Зигель не издал упомянутого выше поучительного приказа. Нет сомнения, что наша позиция, которую отнюдь нельзя было считать неприступной, была бы на следующий день у нас отнята; но эта победа стоила бы пруссакам несравненно больших жертв и сильно повредила бы их военной репутации. И именно поэтому они предпочли нарушить нейтралитет Вюртемберга, а Вюртемберг спокойно допустил это нарушение.

Наш отряд в составе не более 450 человек отступил через горы по направлению к Осу. Здесь дорога была запружена войсками, находившимися в состоянии полной дезорганизации, повозками, орудиями и т. п.; все было в величайшем беспорядке. Мы прошли дальше и остановились на отдых в Зинцгейме. На следующее утро мы собрали за Бюлем некоторое число беглецов и переночевали в Оберахерне. В этот день произошло последнее сражение; немецко-польский легион вместе с некоторыми другими отрядами из дивизии Беккера отбросили имперские войска при Осе и захватили у них гаубицу (мекленбургскую), благополучно перевезенную потом в Швейцарию.

Армия была совершенно дезорганизована. Мерославский и остальные поляки сложили с себя командование; полковник Оборский еще на поле сражения, вечером 29 июня, покинул свой пост. Однако эта временная дезорганизация не имела сама по себе решающего значения. Пфальцские войска уже три или четыре раза совершенно распадались и каждый раз вновь формировались tarit bien que mal. Возможно более медленное отступление и пополнение за счет всех наборов в местностях, которые приходилось оставлять неприятелю, и быстрая концентрация контингентов, набранных в Верхнем Бадене у Фрейбурга и Донауэшингена, — вот две меры, которые еще можно было попытаться осуществить. Они позволили бы в короткий срок хоть в какой-то степени восстановить порядок и дисциплину и дать последний, безнадежный, но почетный бой у Кайзерштуля перед Фрейбургом или у Донауэшингена. Но руководители как гражданского, так и военного управления были еще более деморализованы, чем солдаты. Они бросили армию и все движение на произвол судьбы и отступали все дальше, разбитые, беспомощные, подавленные.

После нападения на Гернсбах боязнь быть обойденными со стороны территории Вюртемберга охватила всех, и это очень способствовало всеобщей деморализации. Отряд Виллиха с двумя горными гаубицами — остальные приданные нам орудия не пошли дальше Каппеля — отправился по Каппельской Долине в горы для прикрытия со стороны вюртембергской границы. Наш переход через Шварцвальд, во время которого мы ни разу не встретили врага, был просто приятной экскурсией. 1 июля мы пришли в Оппенау через Аллерхейлиген, а 2-го в Вольфах — мимо вершины Хундскопф. Здесь мы 3 июля узнали, что правительство находится во Фрейбурге и что есть намерение сдать и этот город. Это побудило нас немедленно отправиться туда. Мы хотели заставить господ членов временного правительства и верховное командование, которое возглавлял теперь герой Зигель, не отдавать Фрейбурга без боя. Мы выступили из Вольфаха с опозданием и лишь поздно вечером пришли в Вальдкирх. Здесь мы узнали, что Фрейбург уже сдан, а местопребывание правительства и главная квартира перенесены в Донауэшинген. Одновременно мы получили прямой приказ занять Симонсвальдскую долину, укрепиться в ней и расположить наш штаб в Фуртвангене. Ввиду этого нам пришлось вернуться обратно в Блейбах,

Г-н Зигель расположил теперь свои войска за хребтом шварц-вальдских гор. Оборонительная линия должна была идти от Лёрраха через Тодтнау и Фуртванген к вюртембергской границе, по направлению на Шрамберг. На левом фланге были Мерзи и Бленкер, направлявшиеся по Рейнской долине к Лёрраху; далее г-н Долль, бывший коммивояжер, который в качестве генерала армии Геккера был назначен командиром дивизии и стоял в районе Хёлленталя; далее наш отряд, расположенный в Фуртвангене и Симонсвальдской долине, и, наконец, на правом фланге — Беккер у Санкт-Георгена и Триберга. Г-н Зигель стоял с резервом за горным хребтом, у Донауэшингена. Боевые силы, значительно ослабленные дезертирством и не пополняемые новыми наборами, все-таки насчитывали около 9000 человек с 40 пушками.

Приказы, приходившие один за другим из главной квартиры, из Фрейбурга, Нёйштадта на Вутахе и Донауэшиигена, были проникнуты самым решительным презрением к смерти. Правда, ожидали, что враг опять нападет на нас с тыла, из Вюртемберга через Ротвейль и Филлйнген; но было твердое решение — разбить его и при всех обстоятельствах удержать шварцвальдские горы, «почти не принимая во внимание, — как говорилось в одном из этих приказов, — все передвижения неприятеля»; это следовало понимать так, что г-н Зигель обеспечил себе возможность за 4 часа отступить — покрыв себя славой — из Донауэшингена на швейцарскую территорию, после чего он мог со­вершенно спокойно выжидать в Шафхаузене, что станет с нами, окруженными в горах. Скоро мы увидим, к какому веселому концу привело это презрение к смерти.

4-го мы прибыли в Фуртванген с двумя ротами (160 человек), остальная часть отряда должна была занять Симонсвальдскую долину и горные проходы Гютенбаха и Санкт-Мергена. В Санкт-Мергене мы соприкасались с отрядом Долля, в Шёнвальде — с отрядом Беккера. Все проходы через горы были забаррикадированы. — 5-го мы оставались в Фуртвангене. 6-го от Беккера пришло известие о наступлении пруссаков на Филлйнген; одновременно нам было предложено напасть на них у Фёренбаха, чтобы поддержать операцию Зигеля. Вместе с тем Беккер сообщал нам, что его главный отряд хорошо укрепился в Триберге, куда он сам направится, как только Зигель займет Филлйнген. О нападении с нашей стороны нечего было и думать. С отрядом, не насчитывавшим и 450 человек, мы должны были занимать три квадратных мили и, следовательно, не могли отдать ни одного человека. Мы должны были оставаться на месте и известили об этом Беккера. Вскоре после этого из главной квартиры пришла депеша о том, что Виллих должен немедленно отправиться в Донауэшинген и принять на себя командование всей артиллерией. Мы уже готовились немедленно туда выехать, когда в Фуртванген вступила колонна народного ополчения, а за ней — артиллерия и несколько других батальонов народного ополчения. Это прибыл Беккер со своим отрядом. Говорили, что его бойцами овладело мятежное настроение. Я справился у одного приятеля, штабного офицера, «майора» Нерлингера, и узнал следующее. Он, Нерлингер, командовал позицией при Триберге и только что отдал приказ возводить укрепление, когда офицеры передали ему подписанное всеми ими заявление следующего содержания: люди мятежно настроены и если не будет немедленно отдан приказ об отходе, то они, дескать, офицеры, уйдут вместе со всеми войсками. Я посмотрел на подписи: это опять был храбрый батальон Дреер-Обермюллера! Нерлингеру ничего не оставалось  делать, как известить об этом Беккера и направиться в Фуртванген. Беккер немедленно выступил, чтобы нагнать их, и, таким образом, он прибыл со всеми своими войсками в Фуртванген, где наши волонтеры встретили этих трусливых офицеров и солдат градом насмешек. Те были пристыжены, и к вечеру Беккеру удалось снова отвести их на их прежние позиции.

Мы тем временем отправились в Донауэшинген, сопровождаемые безансонской ротой. Пруссаки рыскали, доходя до самого шоссе; Филлйнген был ими занят. Мы все же прошли без боя, а к 10 часам вечера подошли также безансонцы. В Донауэ-пщнгене я нашел Д'Эстера и узнал от него, что г-н Струве в Учредительном собрании во Фрейбурге требовал, чтобы ввмедленно переехали в Швейцарию, так как все-де потеряно, и что герой Бленкер последовал этому совету и сегодня утром уже перешел у Базеля на швейцарскую территорию. Оба сообщения полностью подтвердились. Герой Бленкер действительно отправился 6 июля в Базель, хотя он и стоял как раз дальше всех от неприятеля. Он задержался ровно на столько, сколько было нужно, чтобы под конец провести ряд своеобразных реквизиций, которые привели к некоторым неприятным недоразумениям между ним и г-ном Зигелем, а впоследствии — и с швейцарскими властями. А герой Струве, тот самый, который еще 29 июня клеймил как изменника народу г-на Брентано и каждого, кто желал вступить в переговоры с врагом, три дня спустя, 2 июля, так пал духом, что не постыдился на закрытом заседании баденского учредительного собрания внести следующее предложение:

 

«для того, чтобы население Верхнего Бадена не испытало ужасов войны, подобно населению Нижнего Бадена, чтобы больше не проливалась драгоценная кровь и так как необходимо спасти то, что еще может быть спасено (!), — оплатить членам баденского собрания и всем участникам революции их содержание или жалованье до 10 июля, а также соответствующие путевые расходы, и всем отступить на швейцарскую территорию «с кассами, запасами, оружием и прочим!»

 

Это замечательное предложение храбрый Струве сделал 2 июля, когда мы стояли в Вольфахе, в горах Шварцвальда, на расстоянии 10 часов от Фрейбурга и 20 часов от швейцарской границы! Г-н Струве настолько наивен, что в своей «Истории», стр. 237 и сл., сам рассказывает об этом эпизоде и еще хвастается им. Принятие подобного предложения могло иметь только одно последствие, а именно: пруссаки начали бы возможно сильнее теснить нас для того, чтобы «спасти то, что еще могло быть спасено», а именно, чтобы отнять у нас кассы, орудия и запасы, так как после указанного решения такое энергичное преследование было бы вполне безопасным; далее, все наши войска немедленно и в подавляющем большинстве рассеялись бы и целые отряды стали бы самочинно переходить в Швейцарию, как это в действительности и произошло. Наш отряд очутился бы при этом в наихудшем положении; он находился на баденской территории до 12-го, а жалованье было ему выплачено до 17-го.

Г-н Зигель, вместо того чтобы отбить у неприятеля Филлинген, сперва решил занять позицию у Хюфингена за Донауэшингеном и подождать врага. Но еще в тот же вечер было решено перейти в Штюлинген, около самой швейцарской границы. Мы спешно послали верховых курьеров в Фуртванген, чтобы предупредить наш отряд и отряд Беккера. Оба эти отряда тоже должны были идти в Штюлинген через Нёйштадт и Бондорф. Виллих отправился в Нёйштадт навстречу отряду, я остался при безансонской роте. Мы переночевали в Ридбёрингене и на следующий день, 7 июля, после полудня, прибыли в Штюлинген. 8.-го г-н Зигель произвел смотр своей наполовину уже разбежавшейся армии, отдал ей приказ впредь больше не ехать, а идти походным маршем (на границу!), и уехал. Нам он оставил половину батареи и приказ на имя Виллиха.

Тем временем из Фуртвангена было послано извещение об общем отступлении, сперва Беккеру, а затем нашим расположенным впереди ротам. Наш отряд первым собрался в Фуртвангене и в Нёйштадте встретил Виллиха. Беккер, стоявший ближе к Фуртвангену, чем наш выдвинутый вперед отряд, тем не менее прибыл туда лишь позже и проследовал тем же путем. Он наткнулся на укрепления, задержавшие его продвижение; впоследствии швейцарские газеты утверждали, будто эти укрепления были возведены нашим отрядом. Это неверно; наш отряд забаррикадировал дороги только по ту сторону Шварцвальдского хребта, а отнюдь не дорогу из Триберга в Фуртванген, которую он даже не занимал. Кроме того, наши волонтеры выступили из Фуртвангена только тогда, когда авангард Беккера уже вступил в этот городок.

В Донауэшингене было решено, что обломки всей армии соберутся за рекой Бутах, между Эггингеном и Тингеном, и там будут ждать приближения врага. Здесь, опираясь флангами на швейцарскую территорию, мы при помощи нашей значительной артиллерии могли еще решиться на последнее сражение. Можно было даже подождать, не вторгнутся ли пруссаки на швейцарскую территорию и не втянут ли тем самым Швейцарию в войну. Но каково было наше изумление, когда по прибытии Виллиха мы прочли в приказе храброго Зигеля следующее: «Основная масса войск отправляется в Тинген и в Вальдсхут и занимает там сильную позицию (!!). Постарайтесь возможно дольше удержать позицию (у Штюлингена и Эггингена)». — «Сильная позиция» у Тингена и Вальдсхута, имея в тылу Рейн, а с фронта доступные неприятелю высоты! Это могло означать только одно: мы намерены перейти в Швейцарию через Зеккингенский мост. Но разве этот герой Зигель не сказал по поводу предложе­ния Струве: если это предложение будет принято, он, Зигель, первый поднимет мятеж.

Мы заняли позицию непосредственно за Вутахом и расставили наши войска от Эггингена до Вутёшингена, где находился наш штаб. Здесь мы получили следующий, еще более поучительный документ от г-на Зигеля:

 

«Приказ. Главная квартира в Тингене. 8 июля 1849 года. — Полковнику Виллиху в Эггинген. Так как кантон Шафхаузен уже теперь выступает против меня враждебным образом, то я лишен возможности занять позицию, о которой мы условились. Сообразуй с этим движения своего отряда и направляйся на Гриссен, Лаухринген и Тинген. Я выступаю отсюда завтра, чтобы направиться либо в Вальдсхут, либо за реку Альб (т. е. в Зеккинген)... Главнокомандующий Зигель».

 

Это уж было слишком! Вечером Виллих и я съездили в Тинген, где «генерал-квартирмейстер» Шлинке признался нам, что на самом деле решено идти на Зеккинген, а там — через Рейн. Зигель сначала настаивал на своих правах «главнокомандующего», но на Виллиха это не подействовало, и он, в конце концов, добился того, что Зигель отдал приказ повернуть обратно и идти на Гриссен. В качестве предлога для движения на Зеккинген выдвигалась необходимость идти на соединение с Доллем, который якобы тоже двигался туда, а также — наличие там якобы сильной позиции. Эта позиция, очевидно та самая, которую занимал Моро в начале данного им в 1800г. сражения, имела только то неудобство, что она была обращена фронтом совсем не в ту сторону, откуда к нам приближался враг; а что касается благородного Долля, то он не замедлил показать, что способен переправиться в Швейцарию и без помощи г-на Зигеля.

Между Цюрихским и Шафхаузенским кантонами лежит маленький клочок баденской территории, с населенными пунктами Ештеттен и Лотштеттен, который со всех сторон окружен швейцарской территорией и имеет только узкий проход у Бальтерсвейля. Здесь должна была быть занята последняя позиция. Высоты за Бальтерсвейлем по обе стороны дороги представляли отличные позиции для наших орудий, а наша пехота была еще достаточно многочисленна для того, чтобы прикрывать их, пока они не достигнут, в случае необходимости, швейцарской территории. Было условлено, что мы здесь переждем, пока выяснится, будут ли пруссаки на нас наступать или же захотят взять нас измором. Основная масса войска, к которой присоединился и Беккер, разбила здесь лагерь. Виллих выбрал позицию для орудий (впоследствии на том месте, где должна была находиться их боевая позиция, мы нашли их парк). Мы сами образовали арьергард и медленно следовали за армией. 9-го вечером мы отправились в Эрцинген, 10-го — в Ридерн. В этот день в ла­гере происходил общий военный совет. Один только Виллих высказывался за дальнейшую оборону, Зигель, Беккер и другие— за отступление на швейцарскую территорию.  Тут же присутствовав швейцарский комиссар, кажется полковник Курц, заявивший, что, если будет дано еще сражение, Швейцария не предоставит убежища. При голосовании Виллих с двумя-тремя офицерами остался в меньшинстве. Из нашего отряда не присутствовал никто, кроме него.

Когда Виллих еще был в лагере, приданная нам половина батареи получила приказ отступить и удалилась без малейшего предупреждения. Все другие отряды, кроме нас, тоже получили приказ явиться в лагерь. Ночью я вторично поехал с Вилли-хом в главную квартиру в Лотштеттен; когда мы на рассвете возвращались назад, мы встретили на дороге всю армейскую массу, которая снялась с места и в диком беспорядке лавиной катилась к границе. В тот же день, 11-го, рано утром г-н Зигель со  своими людьми  перешел на швейцарскую территорию у Рафца, а г-н Беккер со своими — у Рейнау. Мы сконцентрировали наш отряд, отправились в лагерь и оттуда в Ештеттен. Здесь около полудня мы получили через вестового офицера письмо от Зигеля из Эглизау с извещением, что он уже благополучно находится в Швейцарии, что офицерам разрешено сохранить саблю и что мы должны возможно скорее прибыть туда. О нас вспомнили только тогда, когда уже оказались на нейтральной территории!

Мы отправились через Лотштеттен к самой границе, расположились для ночевки еще на немецкой территории, а 12-го утром разрядили ружья и последними из баденско-пфальцской армии вступили на швейцарскую территорию. В тот же день в одно время с нами другой отряд, стоявший в Констанце, покинул этот город. Через неделю в результате предательства пал Раштатт, и контрреволюция на время опять завладела всей Германией вплоть до ее самых отдаленных уголков.

***

Кампания за имперскую конституции. Потерпела поражение из-за своей собственной половинчатости и внутренней слабости. С момента июньского поражения 1848г. для цивилизованной части европейского континента вопрос стоит так: либо господство революционного пролетариата, либо господство тех классов, которые господствовали до февраля. Среднее решение уже невозможно. Особенно в Германии буржуазия обнаружила свою неспособность к политическому господству; в борьбе с народом она могла удержать своё господство только благодаря тому, что снова пошла на уступки дворянству и бюрократии. Имперская конституция представляла собой попытку мелкой буржуазии, в союзе с немецкой идеологией, осуществить неосуществимое соглашение, призванное отсрочить решающую борьбу. Эта попытка была обречена на крушение: кто принимал всерьёз Движение, не относился серьезно к имперской конституции, а кто принимал всерьез имперскую конституцию, не относился серьезно к движению.

И тем не менее, кампания за имперскую конституцию имела значительные результаты. Прежде всего, она упростила обстановку. Она положила конец бесчисленным попыткам компромисса; после ее крушения победить может только либо феодально-бюрократическая монархия, слегка подкрашенная конституционализмом, либо подлинная революция. А революция может теперь закончиться в Германии не раньше, чем будет установлено полное господство пролетариата.

Далее, кампания за имперскую конституцию значительно содействовала развитию классовых противоречий в тех немецких землях, где они не были еще резко выражены. Особенно это относится к Бадену. В Бадене, как мы видели, до восстания не было почти никаких классовых противоречий. Отсюда — признанное верховенство мелкой буржуазии над всеми оппозиционными классами, отсюда — кажущееся единодушие населения, отсюда — та стремительность, с которой баденцы, так же как и венцы, перешли от оппозиции к инсуррекции, пытались при каждой возможности устроить восстание и не боялись даже борьбы в открытом поле с регулярными войсками. Но как только восстание вспыхнуло, классы отчетливо определились и мелкие буржуа отделились от рабочих и крестьян. В лице своего представителя Брентано мелкие буржуа оскандалились на вечные времена. Господство прусской военщины довело их самих до такого отчаяния, что в настоящее время они предпочитают теперешнему гнету любой режим, даже установленный рабочими; в ближайшем движении они примут гораздо более деятельное участие, чем во всех предшествовавших; но, к счастью, они никогда уже не смогут играть самостоятельную, господствующую роль, как при диктатуре Брентано. Рабочие и крестьяне, которые не менее мелкой буржуазии страдают от те­перешнего господства военщины, недаром проделали опыт последнего восстания; они, которые, помимо всего прочего, должны отомстить за своих павших и убитых братьев, позаботятся уж о том, чтобы при ближайшем восстании руководящая роль досталась им, а не мелким буржуа. И хотя никакой опыт восстания не может заменить классового развития, которое достигается только в ходе долголетнего существования крупной промышленности, все же Баден благодаря своему последнему восстанию и его результатам вступил в число тех германских провинций, которые займут одно из наиболее важных мест в предстоящей революции.

С политической точки зрения кампания за имперскую конституцию была заранее обречена на неудачу. С военной точки зрения она также была обречена на неудачу. Единственный шанс её успеха был вне Германии, он заключался в победе республиканцев в Париже 13 июня, — а движение 13 июня потерпело поражение. После этого события кампания могла представлять coбoй только более или менее кровавый фарс, не более того. Она и не была ничем иным. Глупость и предательство довершили ее поражение. За исключением немногих лиц, военачальники были предателями или бездарными, невежественными и трусливыми карьеристами, а те немногие, которые являлись исключением, не получали никакой поддержки со стороны остальных, например со стороны правительства Брентано. Тот, кто — при предстоящем революционном потрясении — не сможет сослаться на другие свои заслуги, кроме того, что он был генералом у Геккера или офицером в кампании за имперскую конституцию, тому справедливо следует немедленно указать на дверь. Это относится и к командирам и к солдатам. В баденском народе имеются превосходные военные элементы, но с самого начала восстания их так плохо использовали, ими так пренебрегали, что создалось то плачевное положение, которое мы подробно обрисовали. Вся «революция» превратилась в настоящую комедию, и единственным утешением при этом было то, что в шесть раз более многочисленный противник сам имел еще в шесть раз меньше храбрости.

Но эта комедия имела трагический конец из-за кровожадности контрреволюции. Те самые воины, которых в походе или на поле сражения не раз охватывал панический страх, умерли как герои в темницах Раштаттской крепости. Ни один из них не молил о пощаде, ни один не дрогнул. Немецкий народ не забудет расстрелов и казематов Раштатта; он не забудет ни тех властителей, от которых исходили эти позорные приказы, ни тех предателей, которые своей трусостью привели к этому: всех Брентано из Карлсруэ и из Франкфурта.