ДОКЛАД ФРАНКФУРТСКОЙ КОМИССИИ ОБ АВСТРИЙСКИХ ДЕЛАХ
Кёльн, 27 ноября. Лет 40 тому назад жили люди, которые описывали
«Германию в ее глубочайшем унижении». Хорошо, что они уже отправились ad patres {к праотцам}. Теперь
они не могли бы написать подобной книги: они не могли бы придумать названия для
нее, а если бы выбрали старое, то впали бы в противоречие сами с собой.
Ведь для Германии всегда имеется, говоря
словами английского поэта, «beneath the lowest deep a lower still» {под самой большой
глубиной ещё большая глубина}.
Мы полагали, что с заключением датского
перемирия исчерпан наибольший позор. Нам казалось, что после выступления
имперского посла Раумера в Париже, Хекшера в Италии, комиссара Штедмана в
Шлезвиг-Гольштейне и после обеих нот Швейцарии унижение Германии уже достигло
предела. Выступление обоих имперских комиссаров по австрийскому вопросу
доказывает, что мы заблуждались. С какой невероятной бесцеремонностью
обращаются немецкие имперские комиссары с честью Германии, какую тупоумную неспособность,
трусость или предательство могут таить в себе господа старые либералы,— видно в
достаточной мере из только что появившегося «Доклада комиссии по австрийским
делам и т. д.», особенно из помещенных в нем двадцати документов.
13 октября гг. Велькер и Мосле выезжают по
поручению центральной власти из Франкфурта «для посредничества в венских делах».
Неискушенные в новой центральной дипломатии люди ожидали спустя несколько дней
сообщения о прибытии этих господ в Вену. Тогда еще не было известно, что у
имперских комиссаров имеются собственные маршруты. Посланцы имперского регента
Эйзеле и Бейзеле направились в Вену кратчайшим путем — через Мюнхен. Руководствуясь
известной дорожной картой из «Иобсиады», они прибыли туда вечером 15 октября.
До полудня 17 октября они изучали венские события в трогательном единении с баварскими
министрами и австрийским поверенным в делах. В своем первом письме г-ну Шмерлингу
они дают отчет о своих предварительных изысканиях. В Мюнхене их обоих вдруг осенило.
Они страстно желают прибытия «третьего коллеги», по возможности пруссака, «так
как благодаря этому нам легче будет выполнить великую миссию». Но г-н «коллега»
не является. Надежда на троицу рушится, бедная пара должна пуститься в свет
одна. Но что станется теперь с «великой миссией»? Великая миссия путешествует в
карманах гг. Велькера и Мосле в Пассау. Еще до перехода через австрийский
Рубикон «великая миссия» посылает впереди себя прокламацию. «Там страшно было,
на той стороне!»
«Население», — пишет Велькер Шмерлингу, —
«здесь, на австрийской границе, тоже отнюдь не свободно от революционных и
террористических настроений»; мало того: «даже национальная гвардия Кремса только
благодаря вмешательству военной охраны моста оказалась не в состоянии разрушить
этот мост перед проездом своего императора и, следовательно, как бы захватить
его в плен».
Кто из читателей будет столь жестокосерд,
чтобы не оценить в полной мере этих чувств благородной политико-энциклопедической
души [Staats-Lexikon-Seele]! С полудня 18-го до утра 20-го оба господина подкрепляли
свои силы в Пассау, после чего они отправились в Линц.
13 октября они выехали из Франкфурта,
20-го вечером они уже в Линце. Разве эта невероятная быстрота передвижения не
является достаточным доказательством важности их «великой миссии»? Может быть,
особые инструкции побуждали их к такой чрезвычайной поспешности? Достаточно
сказать, что ровно через семь дней эти господа прибывают в Линц. В этом городе,
который при своем «многочисленном фабричном населении, уже обработанном
венскими эмиссарами», пробуждал в г-не Велькере во время его пребывания в Пассау
тревожные предчувствия, не было обнаружено абсолютно никаких признаков виселицы,
рисовавшейся, вероятно, его взору и взору его второго г-на коллеги. Наоборот:
«Вся национальная гвардия во главе с
офицерами и со своими музыкантами... выстроившаяся торжественно, с
развевающимся германским знаменем, встретила нас вместе с собравшимся народом
многократными возгласами «ура»».
Итак, Линц — революционный Содом —
превращается в благонамеренный город, достаточно простодушный, чтобы торжественно
принять наших великолепных имперских комиссаров. Зато тем мрачнее рисуется в
отчетах Велькера — Мосле г-ну Шмерлингу Вена — как безбожнейшая Гоморра, как
геенна огненная анархии и т. п.
21-го господа сели на пароход и
отправились в Креме. С дороги они сообщают во Франкфурт, что в Линце для них
был выставлен почетный караул, что стража стала перед ними во фронт и тому
подобные важные вещи. Одновременно с этим они составляют три письма:
Виндишгрецу, министру Краусу и президиуму рейхстага.
Если кого-либо не вполне удовлетворила
более чем восьмидневная деятельность наших имперских комиссаров, то ему следует
поехать с ними теперь, в ночь с 21 на 22 октября, в Штаммерсдорф, в
штаб-квартиру Виндишгреца. Здесь центральная власть в лице своих комиссаров
предстает перед нами во всей красе. «Виндишгрец», — говорят Велькер — Мосле, —
«с некоторой резкостью отклонил всякое вмешательство с нашей стороны».
Другими словами: они получили пинки и должны убираться подобру-поздорову. «Мало
того: он не захотел даже взглянуть на наши полномочия», — жалуется Велькер своему
министру Шмерлингу. И в довершение огорчения: Виндишгрец не предлагает стоящей
перед ним олицетворенной центральной власти ни капли вина, даже ни рюмки водки.
И вот наши комиссары снова садятся в
карету, печально напевая: «О ты, Германия, и т. д.», и направляются... в Вену?
Боже упаси! — в Ольмюц {чешское название:
Оломоуц}, «в резиденцию
императорского двора». И они прекрасно поступили. Не будь этого, весь имперский
фарс остался бы без завершения, в комедии посредничества не хватало бы
последнего акта. Если Виндишгрец отнесся к ним, как к глупым школьникам, то в
Ольмюце они встретили «со стороны императора и императорской фамилии гораздо
более предупредительный прием» (см. стр. 11 доклада, письмо № 6). Они были
приглашены к столу, и «мы», — пишут они далее г-ну Шмерлингу, — «удостоились весьма
милостивого приема». Не немецкая лакейская натура сказывается здесь —
отнюдь нет, — а искреннейшая благодарность, находящая соответствующее выражение
в песне: «После стольких страданий и т. д.».
Но после всяческих угощений и возлияний
все еще остается выполнить пресловутую «великую миссию». Оба наших комиссара
письменно обращаются к министру барону фон Вессенбергу.
«Ваше превосходительство» (так начинается
письмо от 25 октября), «мы почтительно просим милостиво назначить нам
час, когда Вам угодно будет принять изъявление нашей благодарности за
благосклонный прием, оказанный нашей миссии и нам со стороны его
королевско-императорского величества и Вашего превосходительства, и сообщить
нам Ваши взгляды и решения по поводу следующих пунктов, относящихся к выполнению
нашей миссии».
«Следующие пункты» многословно говорят
только о том, что комиссары желают получить разрешение отправиться в Вену для
посредничества.
Все это письмо, как и второе письмо к Вессенбергу,
составлено в столь витиеватом канцелярском стиле прошлого столетия, так
насыщено безмерной любезностью и подобострастием, что просто приятно сейчас же
вслед за ним прочитать ответы Вессенберга. В этой переписке оба комиссара
выглядят по сравнению с австрийским министром, как два неотесанных мужика рядом
с тонко воспитанным дворянином, перед которым они делают на гладком паркете
свои потешные реверансы и стараются употреблять самые изысканные выражения.
Вессенберг отвечает на вышеприведенное
письмо:
«Высокородные господа! Должен просить
извинения за то, что так поздно отвечаю на ваше сегодняшнее письмо... Что
касается вашего благого намерения сделать в Вене еще одну попытку ликвидировать
тамошние раздоры, то мне кажется необходимым прежде всего поставить вас в
известность о теперешнем положении там. Дело в том, что сейчас речь может идти
не о переговорах с какой-либо партией, а исключительно о подавлении мятежа» и
т. д. (ср. стр. 16 доклада).
Вместе с этим ответом он возвращает им их
полномочия.
Они повторяют свою просьбу в письме от 27
октября:
«Мы должны», — говорят они, — «считать
настоятельным долгом еще раз покорнейше просить Ваше превосходительство,
а в Вашем лице — императорское правительство по возможности скорее отправить
нас под падежной охраной в Вену с благожелательными и примирительными поручениями
и предложениями, дабы в этом ужасном кризисе использовать умиротворяющее и
личное влияние, которое воплощено в нас и в нашей миссии».
Мы видели, как действовало это
«умиротворяющее и личное влияние» в течение 14 дней после выезда за ворога
Франкфурта.
Оно производит на Вессенберга столь
сильное впечатление, что в своем ответе он умалчивает об их просьбе. Он
сообщает им некоторые, к тому же наполовину неверные сведения из Вены и
иронически замечает:
«Впрочем, то обстоятельство, что мятежи,
подобные мятежу пролетариев в Вене, нелегко подавить без применения принудительных
мер, еще недавно было подтверждено событиями во Франкфурте!»
Таким доводам гг. Велькер и Мосле никак не
могли противостоять; они поэтому отказываются от дальнейших попыток и со своим
«умиротворяющим и личным влиянием» выжидают, что покажут события.
28 октября они снова докладывают Шмерлингу
о своей «великой миссии». По предложению Вессенберга, они передают свою депешу
курьеру, которого Вессенберг посылает во Франкфурт. В путь отправляется курьер,
но не депеша. Только.6 ноября прибывает она во Франкфурт. Если бы они не
побывали за императорским столом, если бы императорская фамилия и в особенности
эрцгерцог Карл не беседовали с ними так дружелюбно, комиссары должны были бы
совсем потерять голову от стольких неудач.
Затем следует двухдневное молчание. После
стольких трудов «умиротворяющее влияние» предается субботнему отдыху.
Но вот 30 октября Вессенберг сообщает им
официальное известие о сдаче Вены. Их решение принято. Правда, еще 28 октября
они полагали (стр. 14 доклада), что «по-видимому, у него» (Виндишгреца) «так
же, как здесь» (в Ольмюце) «у влиятельных лиц слишком преобладает мысль
не только об усмирении Вены, но и о мстительном наказании за совершенное
незаконное деяние». Но потом Вессенберг заверил их — и как мог имперский
комиссар после этого еще отважиться усомниться! — что «в использовании этой
победы австрийское правительство будет руководствоваться принципами, способными
обеспечить ему расположение его подданных».
«Мы можем, таким образом, предполагать», —
восклицают Велькер—Мосле, исполненные имперского пафоса, — «что наши предложения
все же возымели некоторое влияние!» Все же возымели? О, конечно! Вы
превосходнейшим образом забавляли в течение восьми дней Вессенберга, эрцгерцога
Карла, Софию и К0. Вы служили для облегчения
королевско-императорского пищеварения, Велькер — Мосле!
«Итак, после этого заверения министра мы
считаем нашу миссию выполненной и завтра» (31 октября) «отправимся в обратный
путь через Прагу».
Так заканчивается последнее донесение гг.
Велькера — Мосле!
И в самом деле, вы правы, ваша «великая
миссия» примирения и посредничества была выполнена. Зачем же вам теперь
отправляться в Вену? Разве не апостолы гуманности — Виндишгрец и Елачич — были
хозяевами города? Разве красные епанчи и королевско-императорские войска не проповедовали
евангелие мира и конституционной свободы языком грабежа, поджогов, убийств и насилий
— языком, понятным для каждого?
Как сильно сказалось ваше «умиротворяющее
влияние», как великолепно выполнили вы свою задачу — об этом свидетельствуют
предсмертные хрипы убиваемых, крики отчаяния насилуемых, об этом свидетельствуют
тысячи людей, томящихся в тюрьмах, об этом говорит нам окровавленная тень Роберта
Блюма.
Ваша задача состояла в том, чтобы в
дополнение к трилогии, инсценированной Виндишгрецем, Елачичем и Вессенбергом,
помочь разыграть в Ольмюце также и фарс. Эта задача достойно разрешена вами: вы
с превеликим мастерством сыграли до конца роль подураченных дядюшек», если
не какую-нибудь похуже.
Написано 27 ноября 1848г.
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» №154, 28 ноября 1848г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с немецкого