СМЕРТНЫЕ ПРИГОВОРЫ В АНТВЕРПЕНЕ

 

Кёльн, 2 сентября. Образцовое конституционное государство Бельгия представило новое блестящее доказательство превосходства своих учреждений. Семнадцать смертных приговоров из-за смехотворной истории Рискон-Ту! Семнадцать смертных приговоров, чтобы отомстить за оскорбление, нанесенное высоконравственной бельгийской нации несколькими безрассудными, наивными простаками, попытавшимися приподнять кончик ее конституционной мантии! Семнадцать смертных приговоров — какое зверство!

История Рискон-Ту известна. В Париже собрались бельгийские рабочие, чтобы попытаться совершить республиканский поход на родину. Бельгийские демократы, прибывшие из Брюсселя, поддержали это предприятие. Ледрю-Роллен, сколько мог, способствовал ему. Ламартин, предатель с «благородным сердцем», не скупившийся на красивые слова и гнусные дела в отношении иностранных, так же как и французских демократов, Ламартин, который хвастает, что конспирировал с анархией, как громоотвод с молнией, — Ламартин сначала поддерживал бельгийский легион, чтобы потом вернее предать его. Легион выступил в поход. Делеклюз, правительственный комиссар департамента Нор, продал первую колонну бельгийским железнодорожным чиновникам; поезд, который вез ее, был предательски доставлен на бельгийскую территорию, очутился среди бельгийских штыков. Вторую колонну вели три бельгийских шпиона (член парижского временного правительства сам рассказал нам об этом, и весь ход дела это подтвердил), и эти стоявшие во главе предатели привели ее в лес на бельгийской территории, где ее ждали в надежной засаде заряженные пушки. Часть колонны была расстреляна и большая часть взята в плен.

Этот незначительный эпизод революции 1848 года, который вследствие множества предательств и вследствие размеров, приданных ему в Бельгии, приобрел комический характер, послужил бельгийской прокуратуре холстом, на котором она изобразила самый колоссальный заговор, какой когда-либо замышлялся. Освободитель Антверпена, старый генерал Меллине, Тедеско, Баллен — короче говоря, самые решительные, самые деятельные демократы Брюсселя, Льежа и Гента — оказались притянутыми к этому делу. Г-н Баве втянул бы туда даже Жотрана из Брюсселя, если бы г-н Жотран не знал таких вещей и не имел в своем распоряжении таких документов, опубликование которых скомпрометировало бы самым позорным образом все бельгийское правительство, не исключая и премудрого Леопольда.

Для чего же понадобились эти аресты демократов, этот чудовищнейший судебный процесс против людей, которые имели так же мало отношения ко всему этому делу, как и присяжные, перед судом которых они предстали? Для того, чтобы нагнать страх на бельгийскую буржуазию и, используя этот страх, собрать непомерные налоги и провести принудительные займы, которые являются как бы цементом для славного бельгийского государственного здания и с уплатой которых дело обстояло весьма плохо!

Итак, обвиняемые предстали перёд антверпенскими присяжными, перед избранной частью тех фламандских пивных душ, которым одинаково чужды как пафос французского политического самопожертвования, так и спокойная уверенность величавого английского материализма, предстали перед торговцами треской, которые всю свою жизнь прозябают в самом мелочном мещанском утилитаризме, в самой мелкотравчатой, ужасающей погоне за барышом. Великий Баве знал, с кем имеет дело, и апеллировал к страху этих людей.

В самом деле, разве в Антверпене видели когда-нибудь республиканца? А теперь тридцать два таких чудовища стояли перед испуганными антверпенцами; и дрожащие присяжные вкупе с премудрыми судьями предали семнадцать обвиняемых милосердию 86-й и последующих статей Code pénal {Уголовного кодекса},т. е. смерти!

И во времена террора 1793 года бывали расправы под видом судебных процессов, выносились приговоры, в основе которых лежали не те факты, которые приводились официально. Но процесса, полного такой грубой, бесстыдной лжи, такой ослепленной пристрастием ненависти, никогда не проводил даже фанатик Фукье-Тенвиль. А разве Бельгия охвачена гражданской войной? Разве половина Европы стоит у ее границ, находясь в заговоре с мятежниками, как это было во Франции в 1793 году? Разве отечество в опасности? Разве в короне появилась трещина? — Напротив, никто не собирается порабощать Бельгию, и премудрый Леопольд до сих пор ежедневно ездит без эскорта из Лакена в Брюссель и из Брюсселя в Лакен.

Что такого сделал Меллине, старик 81 года, чтобы присяжные заседатели и судьи могли приговорить его к смерти? Старый солдат французской республики спас в 1831г. последние остатки бельгийской чести. Он освободил Антверпен, и за это Антверпен приговаривает его к смерти! Вся его вина состояла в том, что он защищал от нападок официальной бельгийской печати своего старого друга Беккера и не переставал относиться к нему дружески, когда тот занимался конспиративной деятельностью в Париже. К заговору Меллине не имел ни малейшего отношения. И за это его без дальних околичностей приговаривают к смерти.

А Баллен! Он был другом Меллине, он его часто навещал, его видели в кафе вместе с Тедеско — достаточное основание, чтобы приговорить его к смерти.

И, наконец, Тедеско! Разве он не был членом немецкого Рабочего союза, разве он не был связан с людьми, которым бельгийская полиция подбросила бутафорские кинжалы? Разве его не видели в кафе вместе с Балленом? Дело доказано — Тедеско спровоцировал битву народов при Рискон-Ту, на эшафот его!

И то же самое с другими.

Мы гордимся правом называть себя друзьями многих из этих «заговорщиков», которые были приговорены к смерти только потому, что они являются демократами. И если продажная бельгийская печать обливает их грязью, то мы, по крайней мере, заступимся за их честь пред лицом немецкой демократии. Если их родина отрекается от них, то мы признаем их своими!

Когда председатель огласил вынесенный им смертный приговор, они воскликнули с энтузиазмом: «Да здравствует республика!» В продолжение всего процесса, а также и во время оглашения приговора они держали себя с истинно революционной непоколебимостью.

А теперь послушаем, что говорит жалкая бельгийская печать:

 

«Приговор», — пишет «Journal d'Anvers», — «произвел в городе не больше сенсации, чем весь процесс, который не вызвал почти никакого интереса. Только среди трудящихся классов» (читай: среди люмпен-пролетариата) «можно заметить враждебные чувства по отношению к паладинам республики; остальное население совсем не обращало внимания на процесс; для него эта попытка вызвать революцию, кажется, не перестает быть смехотворной даже после вынесения смертного приговора; к тому же никто не верит, что этот приговор будет приведен в исполнение».

 

Конечно, если бы антверпенцам было уготовлено интересное зрелище гильотинирования семнадцати республиканцев во главе со спасителем Антверпена, старым Меллине, тогда бы уж они заинтересовались процессом!

Словно не в том именно и состоит зверство бельгийского правительства, бельгийских присяжных и бельгийского суда, что они играют со смертными приговорами!

 

«Правительство», — пишет «Liberal Liegeois», — «хотело показать свою силу, но оно сумело проявить только зверство».

 

Впрочем, таков уж был всегда удел фламандской нации.

Написано Ф. Энгельсом 2 сентября 1848г.

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» №93, 3 сентября 1848г.

Перевод с немецкого

Печатается по тексту газеты