СОГЛАСИТЕЛЬНОЕ ЗАСЕДАНИЕ 17 ИЮНЯ
Кёльн, 19 июня. «Ничему не научились и ничего не позабыли», — эти
слова в такой же степени относятся к министерству Кампгаузена, как и к
Бурбонам.
14 июня народ, возмущенный тем, что
соглашатели отреклись от революции, врывается в цейхгауз. Он хочет получить
какую-нибудь гарантию против Собрания и он знает, что лучшей гарантией является
оружие. Цейхгауз берут штурмом, народ вооружается.
Штурм цейхгауза — событие без
непосредственных результатов, остановившаяся на полпути революция — имел,
однако, следующие последствия:
1) дрожащее Собрание отменило свое
вчерашнее решение и заявило, что ставит себя под защиту берлинского населения;
2) оно отреклось от министерства в
жизненно важном вопросе и большинством в 46 голосов провалило кампгаузеновский
проект конституции;
3) сразу же начался полный распад
министерства, министры Каниц, Шверин и Ауэрсвальд вышли в отставку (из них до
сего времени лишь Каниц определенно замещен Шреккенштейном), а г-н Кампгаузен
лишь 17 июня испросил у Собрания трехдневный срок для пополнения своего распавшегося
кабинета.
Все это было следствием штурма цейхгауза.
И в то самое время, когда последствия самовооружения
народа сказываются столь разительно, правительство осмеливается осуждать само
это действие народа! В то самое время, когда Собрание и министерство признают
восстание, против участников последнего возбуждается судебное следствие, к ним
применяют старопрусские законы, их оскорбляют на заседании Собрания и
выставляют простыми ворами!
В тот самый день, когда дрожащее Собрание
поставило себя под защиту борцов, бравших штурмом цейхгауз, приказы гг. Грисхейма
(комиссара военного министерства) и Темме (прокурора) объявляют этих
борцов «разбойниками» и «грабителями». «Либеральный» г-н Темме, которого
революция вернула из изгнания, начинает строгое следствие против тех, кто
продолжает революцию. Арестованы Корн, Лёвинзон и Урбан. По всему
Берлину обыски следуют за обысками. Капитан Нацмер, который, правильно
оценив положение, сразу же понял необходимость оставить цейхгауз, человек,
который своим мирным отступлением избавил Пруссию от новой революции, а
министров от величайших опасностей, — этот человек предается военному суду, к
нему применяются статьи воинского устава, осуждающие его на смерть.
Соглашатели также оправляются от своего
страха. На заседании 17 июня они отрекаются от борцов, штурмовавших цейхгауз,
подобно тому как 9 июня они отреклись от баррикадных борцов. На этом заседании
17 июня происходит следующее:
Г-н Кампгаузен заявляет Собранию, что
изложит ему теперь все обстоятельства дела, дабы оно решило, надлежит ли привлекать
к судебной ответственности министерство в связи со штурмом цейхгауза.
Разумеется, для обвинения министров было
основание, но не потому, что они допустили штурм цейхгауза, а потому, что они вызвали
его, ловко сведя на нет один из важнейших результатов революции —
вооружение народа.
После г-на Кампгаузена выступает комиссар
военного министерства, г-н Грисхейм. Он дает пространное описание
находящегося в цейхгаузе оружия, а именно: ружей «совершенно нового образца,
секрета одной только Пруссии», оружия «исторического значения» и всяких прочих
достопримечательностей. Он описывает организацию охраны цейхгауза: в верхнем
этаже 250 солдат, в нижнем — гражданское ополчение. Он указывает на то, что
поступление и отправка оружия из цейхгауза, как главного арсенала всего
прусского государства, почти не были прерваны мартовской революцией.
После всех этих предварительных замечаний,
которыми он хотел снискать симпатии соглашателей к такому крайне интересному
учреждению, как цейхгауз, г-н Грисхейм подходит, наконец, к событиям 14 июня.
Внимание народа постоянно-де обращали на
цейхгауз и на отправку оружия; народу внушали, что оружие якобы принадлежит
ему.
Но ведь, действительно, это оружие
принадлежало народу: во-первых, как национальная собственность и, во-вторых,
как неотъемлемая часть завоеванного народом и гарантированного ему права на
вооружение.
Г-н Грисхейм «может с определенностью
заверить, что первые выстрелы были сделаны из рядов народа по гражданскому
ополчению».
Это утверждение как две капли воды похоже
на легенду о «семнадцати убитых солдатах» в мартовские дни.
Г-н Грисхейм рассказывает далее, как народ
ворвался в цейхгауз, как гражданское ополчение отступило и как тогда «было украдено
1100 ружей новейшего образца, что является незаменимой потерей» (!).
Капитана Нацмера уговорили отступить, т. е. «нарушить свой долг»; и
войска отступили.
Тут г-н комиссар военного министерства
переходит к тому месту своего сообщения, когда его старопрусское сердце обливается
кровью: народ осквернил святыню старой Пруссии. Послушайте только:
«Но вот в верхних помещениях цейхгауза
начались самые настоящие ужасы: там крали, грабили и опустошали. Новые
ружья сбрасывались вниз и разбивались, предметы древности, которым нет
цены, ружья, украшенные серебром и слоновой костью, искусно сделанные, трудно
восстановимые артиллерийские модели были уничтожены, добытые народной кровью
трофеи и знамена, с которыми связана честь нации, разорваны и осквернены!»
(Всеобщее негодование; со всех сторон крики: пфуй! пфуй!)
Это негодование старого вояки по поводу
народного легкомыслия производит поистине комическое впечатление. Народ
совершил «настоящие ужасы» по отношению к старым остроконечным каскам, киверам
ландвера и прочему хламу, «которому нет цены»! Он сбрасывал вниз «новое оружие»!
Какой «ужас» в представлении поседевшего на службе подполковника, который
только в цейхгаузе мог благоговейно созерцать «новое оружие», в то время как
его полк производил учения с самыми устарелыми ружьями! Народ уничтожил
артиллерийские модели! Не требует ли г-н Грисхейм, чтобы народ во время
революции надевал лайковые перчатки? Но что самое ужасное — трофеи старой
Пруссии были осквернены и разорваны!
Г-н Грисхейм повествует нам тут о факте,
который свидетельствует о том, что 14 июня берлинский народ проявил совершенно
правильный революционный такт. Растоптав ногами захваченные под Лейпцигом и
Ватерлоо знамена, народ Берлина тем самым отрекся от так называемых
освободительных войн. Первое, что должны сделать немцы в своей революции, — это
порвать со всем своим позорным прошлым.
Но старопрусское собрание соглашателей
должно было, конечно, кричать «пфуй! пфуй!» по поводу поступка, означавшего
первое революционное выступление народа не только против своих угнетателей, но
и против блестящих иллюзий своего собственного прошлого.
Шумно возмущаясь подобным святотатством,
г-н Грисхейм не забывает отметить, что вся эта история «стоила государству 50000
талеров и оружия для нескольких батальонов».
Он продолжает:
«Нападение на цейхгауз было вызвано вовсе
не стремлением к вооружению народа. Оружие было распродано за какие-то гроши».
По мнению г-на Грисхейма, штурм цейхгауза
был просто-напросто делом некоего числа воров, укравших ружья, чтобы продать их
за водку. Но почему «грабители» разгромили именно цейхгауз, а не богатые лавки
ювелиров и менял, этого комиссар военного министерства не счел нужным
объяснить.
«По отношению к несчастному (!) капитану
проявлено было живое участие за то, что он нарушил свой долг, только бы, как
говорят, не пролить кровь граждан; больше того, это деяние изобразили как
заслуживающее признательности и благодарности; сегодня его даже посетила
депутация, которая требует, чтобы это деяние было признано заслуживающим
благодарности всего отечества. (Возмущение.) Это были депутаты различных клубов
во главе с асессором Шраммом. (Возмущение правых и крики «пфуй!») Совершенно бесспорно,
что капитан нарушил первый и важнейший долг солдата — он оставил свой пост
вопреки определенно данной ему инструкции не покидать его без особого приказа.
Ему внушили, что своим отступлением он спасает трон, что все войска, будто бы,
покинули город и что король бежал из Потсдама. (Возмущение.) Он поступил подобно
тому коменданту в 1806г., который просто-напросто сдал вверенную ему крепость,
вместо того, чтобы защищать ее. Что касается возражения, будто своим
отступлением он помешал пролитию крови граждан, то оно отпадает само собой;
никто не пострадал бы ни в малейшей степени, так как он сдал свой пост в тот
самый момент, когда на помощь ему приближалась остальная часть батальона».
(Крики «браво» справа, шиканье слева.)
Г-н Грисхейм, понятно, снова позабыл, что
именно выдержка капитана Нацмера спасла Берлин от новой вооруженной борьбы,
министров — от величайшей опасности, монархию — от гибели. Г-н Грисхейм снова
оказывается типичным подполковником, который в поведении Нацмера не усматривает
ничего другого, кроме нарушения субординации, трусливого оставления своего
поста и измены по известному старопрусскому образцу 1806 года. Человек,
которому монархия обязана своим спасением, должен быть приговорен к смерти.
Прекрасный пример для всей армии!
А как вело себя Собрание во время этого
рассказа г-на Грисхейма? Оно было эхом его возмущения. Левая протестовала под
конец — шиканьем. Берлинская левая ведет себя вообще все трусливее, все
двусмысленнее. Эти господа, которые использовали народ на выборах, — где были
они ночью 14 июня, когда народ просто по беспомощности своей вскоре вновь лишился
завоеванных им преимуществ и когда ему недоставало только вождя, чтобы одержать
полную победу? Где были тогда гг. Берендс, Юнг, Эльснер, Штейн, Рейхенбах? Они
отсиживались дома или делали безобидные представления министрам. И это еще не
все! Они не осмелились даже защитить народ от клеветы и оскорблений со стороны
правительственного комиссара. Ни один оратор не выступил. Ни один не пожелал
взять на себя ответственность за выступление народа, которое принесло им первую
победу. Они отваживаются только на — шиканье! Какой героизм!
Написано Ф. Энгельсом 19 июня 1848г.
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» №20, 20 июня 1848г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с немецкого