Рисунок этот в достаточной мере даёт представление о нера­зумном способе застройки всего района, особенно вблизи реки Эрк. Берег реки здесь, на южной стороне, очень крут и достигает от 15 до 30 футов вышины; по этому крутому склону лепятся большей частью три ряда домов, причём нижний ряд поднимается из самой воды, тогда как фасад верхнего находится уже на уровне гребня холма и обращён на улицу Лонг-Миллгейт. Кроме того на берегу реки стоят ещё фабрики — одним словом, и здесь постройки расположены так же тесно и беспорядочно, как и в нижней части улицы Лонг-Миллгейт. Справа и слева множество кры­тых проходов ведут с главной улицы в мно­гочисленные внутренние дворы; когда заходишь туда, сталкиваешься с такой грязью, с такой отвратительной неопрятностью, с которой ничто не сравнится; особенно это относится к дворам, спускающимся к Эрку; здесь находятся, бесспорно, самые ужасные жилища, которые мне когда-либо приходилось видеть. В одном из этих дворов у самого входа, там где кончается крытый ход, находится отхожее место, лишённое дверей и столь грязное, что обитатели двора могут попасть домой или выйти на улицу только через стоячую лужу гниющей мочи и испражнений. Это первый двор у реки Эрк выше моста Дюси-бридж, — сообщаю это на случай, если кому-нибудь захочется убедиться в справедливости моих слов; ниже, у самой реки, находится несколько кожевенных предприятий, заполняющих всю окрестность запахом разлагающихся живот­ных отбросов. Во дворы, находящиеся ниже моста, спускаются большей частью по узким, грязным лестницам, и попасть в дома можно только через кучи мусора и грязи. Первый двор ниже моста называется Алленс-корт; во время холеры он был в таком состоянии, что санитарная полиция приказала его очистить и окурить хлором; доктор Кей даёт в одной брошюре {«The Moral and Physical Condition of the Working Classes, employed in the Cot­ton Manufacture in Manchester». By James Ph. Kay, Dr. Med. 2nd edit, 1832 [Дж. Ф. Кей, д-р медицины. «Моральное и физическое положение рабочих, занятых в хлопчато­бумажной промышленности в Манчестере», 2-е изд., 1832]. — Автор не делает разли­чия между рабочим классом вообще и фабричными рабочими, но в остальном — это превосходная книга.} вызывающее ужас описание тогдашнего состояния этого двора. С тех пор он, повидимому, был частично снесён и заново отстроен; по крайней мере, если смотреть с моста, то и сейчас можно увидеть остатки развалившихся стен и высокие кучи мусора рядом с несколькими домами более новой постройки. Открывающийся с этого моста ландшафт — каменная стена в человеческий рост заботливо скры­вает его от взоров не очень высоких прохожих — вообще харак­терен для всего района. Глубоко внизу течёт или, вернее, за­стаивается Эрк, узкая, чёрная, вонючая речка, полная грязи и отбросов, которые она откладывает на правый, низменный, берег. В сухую погоду на этом берегу остаётся целый ряд отвратительней­ших, зеленовато-чёрных, гниющих луж, из глубины которых по­стоянно поднимаются пузыри гнилостных газов, распространяя запах, невыносимый даже наверху, на мосту, на высоте 40 или 50 футов над уровнем реки. Сама река к тому же на каждом шагу перегорожена высокими запрудами, у которых ил и отбросы скапливаются толстым слоем и гниют. Выше моста расположены кожевенные заводы; далее, ещё выше, расположены красильни, костомольни и газовые заводы, жидкие и твёрдые отходы ко­торых сплавляются в ту же речку Эрк, которая кроме того принимает содержимое всех окрестных клоак и отхожих мест. Легко себе представить, какого рода осадки оставляет эта река. Ниже, за мостом, открывается вид на мусорные кучи, нечистоты, грязь и развалины во дворах па левом, высоком, берегу; дома высятся один над другим и вследствие крутизны склона видно по кусочку от каждого из них; все они закопчённые, ветхие, старые, с разбитыми стёклами и расшатанными оконными ра­мами; на заднем плане стоят старые казарменного вида фабрич­ные здания. — На правом, низком, берегу виден длинный ряд домов и фабрик. Второй дом с краю — развалина без крыши — заполнен мусором, а третий построен так низко, что нижний этаж необитаем и поэтому не имеет ни окон, ни дверей. На заднем плане здесь находятся кладбище для бедных, вок­залы Ливерпульской и Лидсской железных дорог, а позади них работный дом, манчестерская «бастилия для бедных», кото­рая, подобно цитадели, грозно смотрит с холма из-за высоких зубчатых стен на расположенные на другом берегу рабочие кварталы.

Вверх по реке за Дюси-бридж левый берег становится более отлогим, а правый, наоборот, более крутым, но состояние жи­лищ на обоих берегах ничуть не лучше, а скорее хуже. Свер­нуть здесь с главной улицы, всё той же Лонг-Миллгейт, влево — значит заблудиться; попадаешь из одного двора в другой, идёшь какими-то закоулками, узкими, грязными переулками и проходами, пока через несколько минут окончательно не запутаешься, уже не зная, куда повернуть. Везде наполовину или совсем разрушенные здания, в некоторых действительно никто уже не живёт, а здесь это очень много значит; в домах редко встретишь дощатый или каменный пол, но зато почти везде сло­манные, плохо прилаженные окна и двери, и какая грязь! Везде кучи мусора, нечистот и отбросов, стоячие лужи вместо канав и запах, которого достаточно, чтобы сделать жизнь здесь невозможной для человека хоть сколько-нибудь культур­ного. Недавно, при продлении Лидсской железной дороги, пересекающей здесь Эрк, некоторые из этих дворов и пере­улков были снесены, но зато другие впервые открылись взору наблюдателя. Так, возле самого железнодорожного моста распо­ложен двор, далеко превосходящий все другие своим грязным, отвратительным видом именно потому, что он раньше был так застроен со всех сторон, что с трудом можно было в него попасть; не будь бреши, пробитой постройкой железнодорожного моста, я сам никогда не нашёл бы этого двора, хотя мне и казалось, что я прекрасно знаю всю эту местность. По изрытому берегу, мимо кольев и протянутых на них верёвок для сушки белья, попа­даешь в этот хаос маленьких одноэтажных домиков, большин­ство которых не имеет иного пола, кроме самой земли, и где одна-единственная комната является и кухней, и жилой комнатой, и спальней — решительно всем. В одной такой дыре, имевшей не более шести футов в длину и пяти в ширину, я видел две кровати — и что за кровати и постели! — которые, помещаясь между лестницей и очагом, как раз заполняли всю комнату. Во многих других лачугах я не увидел ровно ничего, хотя дверь была широко открыта и обитатели стояли у входа. У порога везде грязь и мусор; что под этой грязью есть нечто вроде мостовой, нельзя увидеть, она только ощущается то здесь, то там под ногами. Всё это нагромождение населён­ных людьми хлевов с двух сторон окружено домами и фабрикой, а с третьей — рекой. Кроме узкой тропинки вдоль берега от­туда ведёт наружу только один узкий крытый проход, выходя­щий в другой, почти так же скверно застроенный и такой же неопрятный лабиринт домов.

Но довольно! Так застроен весь берег реки Эрк. Это — нагромождённый без всякого плана хаос домов, более или ме­нее близких к разрушению; запущенность внутри домов цели­ком соответствует окружающей грязи. Как могут живущие здесь люди быть чистоплотными? Ведь даже для удовлетворе­ния самых естественных и повседневных потребностей нет необ­ходимых условий. Отхожих мест здесь так мало, что они каждый день переполняются; или же они расположены слишком далеко, чтобы большинство обитателей могло ими пользоваться. Как этим людям мыться, когда поблизости имеется только гряз­ная вода реки Эрк, а водопровод и колонки есть лишь в «при­личных» частях города! Поистине нельзя винить этих илотов современного общества, если их жилища не чище свинарников, расположенных кое-где между их хижинами! Не стыдно же домовладельцам сдавать в наём такие жилища, как шесть или семь подвалов на набережной ниже Скотланд-бридж, пол которых находится по меньшей мере на два фута ниже уровня воды — при низкой воде — реки Эрк, протекающей в каких-нибудь ше­сти футах отсюда, или как верхний этаж в стоящем на про­тивоположном берегу, немного выше моста, угловом доме, нижний этаж которого необитаем и не имеет ни окон, ни дверей! А ведь подобные случаи нередки во всех этих местах, причём нужно заметить, что этот открытый нижний этаж за неиме­нием лучшего постоянно служит отхожим местом для всего околотка!

Оставим Эрк, чтобы снова проникнуть в гущу рабочих жи­лищ на другой стороне улицы Лонг-Миллгейт, и мы попадаем в более новый квартал, который тянется от церкви Сент-Майклс до Уити-Гров и Шед-Хилл. Здесь, по крайней мере, больше по­рядка. Вместо хаотической застройки мы находим здесь хоть длинные прямые улицы и тупики или построенные по определён­ному плану обычно четырёхугольные дворы. Но если там по про­изволу строился каждый дом, то здесь тот же произвол сказы­вается в застройке целых улиц и дворов, которые строятся без всякого учёта расположения остальных. Улица идёт то в одну, то в другую сторону, на каждом шагу попадаешь в тупик или в закоулок, который выводит тебя опять туда, откуда ты при­шёл, и тот, кто не прожил некоторое время в этом лабиринте, никак в нём не разберётся. Эти улицы и дворы проветриваются, если вообще здесь применимо это слово, так же плохо, как и в районе реки Эрк, и если всё же этот район имеет перед тем какие-то преимущества, — здесь и дома новее, и на некоторых улицах имеются, хоть изредка, сточные канавы, — то зато здесь почти в каждом доме есть заселённый подвал, что на берегу реки Эрк встречается редко именно вследствие того, что там дома более старые и небрежно построенные. В остальном же грязь, кучи мусора и золы, стоячие лужи на улицах встречают­ся и тут и там, а в квартале, о котором мы говорим теперь, кроме того имеется ещё одно обстоятельство, очень вредно сказывающееся на опрятности населения, — это масса сви­ней, которые здесь повсюду бродят по улицам, роются в грязи или сидят взаперти в устроенных во дворах маленьких хлевах. Здесь, как и в большинстве других рабочих кварталов Манче­стера, колбасники снимают дворы и устраивают в них свинар­ники; почти в каждом дворе имеется один или несколько таких отгороженных углов, куда обитатели двора бросают все отбросы и нечистоты; свиньи от этого жиреют, а воздух, и без того спёртый в этих застроенных со всех сторон дворах, окончатель­но портится от гниющих растительных и животных веществ. Через этот квартал проложили широкую, довольно прилич­ную улицу — Миллер-стрит — и таким образом задний план оказался более или менее успешно прикрытым, но стоит только любопытства ради войти в один из многочисленных проходов, ведущих во дворы, чтобы через каждые двадцать шагов наталки­ваться на это, в буквальном смысле слова, свинство.

Таков манчестерский Старый город. Перечитывая своё опи­сание, я должен признаться, что не только ничего не преуве­личил, но, напротив, ещё недостаточно ярко показал грязь, ветхость, мрачность и противоречащий всем требованиям чистоты, вентиляции и гигиены характер застройки этого района, в котором проживают по меньшей мере двадцать или тридцать, тысяч жителей. И такой квартал находится в центре второго города Англии, первого фабричного города мира! Для того чтобы узнать, каким малым пространством человек может до­вольствоваться для движения в случае необходимости, каким малым количеством воздуха — и какого воздуха! — для дыха­ния он в крайнем случае может обойтись, при каком минимуме благоустройства он может существовать, достаточно побывать в Манчестере. Правда, это Старый город, — и на это ссылаются местные жители, когда им говорят об отвратительном состоянии этого ада на земле, — но что же из этого? Ведь то, что более всего вызывает наше отвращение и негодование, всё это здесь — новейшего происхождения, порождение промышленной эпохи. Те несколько сот домов, которые принадлежали к старому Ман­честеру, давным-давно оставлены своими первоначальными обитателями; только промышленность загнала в них те полчища рабочих, которые в них теперь ютятся, только промышленность застроила каждый закоулок между этими старыми домами, чтобы разместить массы, которые она привлекала из земле­дельческих областей и из Ирландии; только промышленность позволяет владельцам этих хлевов сдавать их людям в качестве жилья за высокую плату, эксплуатировать нищету рабочих, разрушать здоровье тысяч людей, чтобы лишь самим обога­титься; только промышленность сделала возможным, чтобы едва освобождённый от крепостной зависимости работник снова стал рассматриваться как неодушевлённый предмет, как вещь, чтобы он загонялся в жилище, которое для всякого другого слишком плохо и которое предоставляется ему за его трудовые деньги до тех пор, пока оно окончательно не развалится; всё это сделала только промышленность, которая без этих рабочих, без их нищеты и рабства не могла бы существовать. Правда, перво­начальная планировка этих кварталов была плохая, из них трудно было сделать что-нибудь хорошее. Но что предприняли землевладельцы, что предприняли местные власти, чтобы их улучшить при перестройке? Ничего; наоборот, где только был свободный уголок, они поставили дом, где был лишний выход, они его застроили. С развитием промышленности стоимость земли возросла, и чем больше она росла, тем неразумнее и беспорядочнее застраивался каждый клочок земли, без всякого внимания к здоровью и удобствам жителей, с одной только мыслью о возможно большей прибыли, ибо как ни плоха лачуга, всегда найдется бедняк, который не может заплатить за лучшую. Но ведь это Старый город, и на этом буржуазия успокаивается; посмотрим же, как выглядит Новый город (the New town).

Новый город, называемый также Ирландским городом (the Irish town), расположен по ту сторону Старого города на глинистом холме между рекой Эрк и Сент-Джордж-род. Здесь всякий признак города исчезает. На голой глинистой почве,  на которой не растёт даже трава, разбросаны в беспорядке от­дельные ряды домов или лабиринты улиц наподобие маленьких деревень. Дома, или, вернее, коттеджи, в скверном состоянии, никогда не ремонтируются, грязны, с сырыми и неопрятными жилыми подвалами. Улицы немощёные, без сточных канав, но зато здесь имеются многочисленные колонии свиней, запертых в маленьких дворах и хлевах или свободно разгуливающих по склону холма. Грязи на улицах здесь так много, что только в очень сухую погоду можно надеяться пройти по ним, не увязнув по щиколотку. Возле Сент-Джордж-род отдельные за­строенные места смыкаются плотнее, начинается сплошной ряд улиц, переулков, тупиков и дворов, становящихся всё теснее и беспорядочнее по мере того, как приближаешься к центру города. Правда, здесь чаще встречаются мостовые или, по крайней мере, мощеные тротуары с водосточными канавами, но грязь, скверное состояние домов и особенности подвалов остаются те же.

Здесь будет уместно сделать несколько общих замечаний о принятой в Манчестере планировке рабочего квартала. Мы уже видели, что в Старом городе группировка домов зависит большей частью от чистой случайности. Каждый дом строится без учёта остальных, и пространство неправильной формы, огра­ниченное несколькими домами, называют, за отсутствием дру­гого слова, двором (court). В некоторых более новых частях того же района и в других рабочих районах, возникших в пер­вые годы расцвета промышленности, мы встречаем более пла­номерное расположение домов. Пространство между двумя улицами разделено на более правильные, большей частью четы­рёхугольные дворы, которые закладываются с самого начала при­близительно так, как это изображено на прилагаемом рисунке; в них ведут  с улицы крытые проходы. Если совсем бесплановое рас­положение домов очень вредно отзывается на здоровье их обитателей, значительно затрудняя вентиляцию, то эта система, при которой ра­бочих запирают во дво­ры, окружённые со всех сторон зданиями, оказывается ещё во много раз более вредной. Никакого движения воздуха здесь быть не может: дымоходы самих домов во время топки печей являются единственными отверстиями, через которые вытяги­вается спёртый воздух двора { И тем не менее некий мудрый английский либерал утверждает, — в «Отчёте комиссии по обследованию детского труда», — что дворы эти являются образцом го­родского благоустройства, ибо, представляя собой как бы ряд маленьких открытых площадей, они якобы улучшают вентиляцию и содействуют движению воздуха! Оно, пожалуй, так и было бы, если бы каждый двор имел два или четыре широких, откры­тых сверху и расположенных друг против друга выхода, через которые воздух мог бы свободно циркулировать, но они никогда не имеют даже двух таких открытых сверху выходов, очень редко бывает один, а почти все имеют только узенькие крытые проходы.}. К тому же в таких дворах дома большей частью построены в два ряда, так что задняя стена общая у двух домов, и этого уже достаточно, чтобы сделать всякую хорошую, сквозную вентиляцию невозможной. А так как полиция, осуществляющая надзор над улицами, совер­шенно не интересуется состоянием этих дворов, так как всё, что выбрасывается из домов, остаётся тут же, то не следует удивляться грязи и кучам золы и нечистот, которые здесь на­ходишь. Мне приходилось посещать дворы, — они расположены вдоль Миллер-стрит, — которые находятся по меньшей мере на полфута ниже главной улицы и не имеют никакого стока для воды, скопляющейся в них в дождливую погоду!

Позже возникла другая система расположения домов, кото­рая теперь общепринята. Теперь коттеджи для рабочих почти никогда не строятся поодиночке, а всегда десятками и даже сотнями; один предприниматель сразу строит целую улицу или две-три улицы, которые планируются следующим образом: в первом ряду стоят коттеджи более высокого ранга, которые являются счастливыми обладателями чёрного хода и неболь­шого дворика и за которые взимается наиболее высокая квар­тирная плата. Дворы этих коттеджей выходят во внутренний переулок (back-street), застроенный с обоих концов, куда можно попасть с одной стороны по узкому лазу или крытому проходу. Коттеджи, которые выходят в этот переулок, стоят всего де­шевле и вообще содержатся всего хуже. Задняя стена у них общая с третьим рядом коттеджей, двери которых выходят на другую улицу и которые стоят дешевле, чем коттеджи в первом ряду, но дороже, чем коттеджи во втором. Таким образом, располо­жение улиц выглядит приблизительно так, как на рисунке.

 

При таком расположении домов и улиц в первом ряду кот­теджей получается довольно сносная вентиляция, а в третьем ряду вентиляция по меньшей мере не хуже, чем в подобных же коттеджах прежнего устройства; зато в среднем ряду вентиля­ция во всяком случае так же плоха, как в коттеджах, располо­женных во дворах, а внутренний переулок не менее грязен и непригляден чем двор. Предприниматели предпочитают такой способ застройки потому, что он даёт экономию места и позво­ляет им посредством более высоких цен на коттеджи первого и третьего ряда успешнее обирать лучше оплачиваемых рабочих.

Эти три системы расположения коттеджей можно встретить во всём Манчестере, и даже во всём Ланкашире и Йоркшире, часто вперемежку, по большей частью достаточно обособленно, чтобы по одному этому признаку можно было определить относитель­ный возраст той или другой части города. Третья система, система внутренних переулков, решительно преобладает в большом рабочем районе к востоку от Сент-Джордж-род, по обе стороны Олдем-род и Грейт-Анкотс-стрит и чаще всего встречается также и в остальных рабочих районах Манчестера и его предместий.

В вышеупомянутом обширном районе, известном под на­званием Анкотс, вдоль каналов, расположена большая часть наиболее крупных манчестерских фабрик, колоссальные шести-семиэтажные здания, высоко возвышающиеся своими строй­ными трубами над низенькими коттеджами рабочих. Население этого района состоит поэтому главным образом из фабричных рабочих, а на худших улицах — из ручных ткачей. Улицы, рас­положенные ближе к центру города, самые старые и потому самые плохие, но зато они замощены и снабжены сточными кана­вами; я отношу к их числу те улицы, которые лежат параллельно Олдем-род и Грейт-Анкотс-стрит и ближе всего к ним распо­ложены. Дальше, к северо-востоку, можно встретить несколь­ко недавно застроенных улиц; здесь коттеджи выглядят при­влекательно и чисто, двери и окна новые, свежевыкрашенные, помещения внутри чисто выбелены; на улицах больше воздуха, и незастроенные участки между ними обширнее и встречаются чаще. Но всё это относится лишь к небольшому числу жилищ. К этому ещё следует прибавить, что почти в каждом коттедже имеется жилой подвал, что на многих улицах нет мостовых и водосточных канав и, главное, что эта парадная внешность — только видимость, видимость, от которой через десять лет уже ничего не останется. Дело в том, что кладка самих коттеджей не лучше, чем расположение улиц. На первый взгляд все эти коттеджи выглядят очень приятно и солидно, массивные кир­пичные стены подкупают глаз, и если пройтись по недавно от­строенным рабочим кварталам, не заглядывая во внутренние переулки и не присматриваясь внимательно к кладке домов, то можно было бы согласиться с утверждением либеральных фа­брикантов, что нигде рабочие не имеют таких хороших жилищ, как в Англии. Но если присмотреться поближе, то окажется, что стены этих коттеджей донельзя тонки. Наружные стены под­вального этажа, которые выдерживают тяжесть основного этажа и крыши, в лучшем случае бывают сложены в один кирпич, т. е. в каждом горизонтальном ряду кирпичи примыкают друг к другу своей длинной стороной ; но мне приходилось видеть немало коттеджей такой же высоты — некоторые из них я видел ещё во время постройки, — в которых наружные стены были толщиной только в полкирпича, так как кирпичи в них клались не поперёк, а вдоль и примыкали друг к другу не длин­ной, а торцовой стороной . Делается это отчасти для экономии материала, но отчасти и потому, что предпринима­тель, строящий дом, никогда не является собственником уча­стка, а, согласно английскому обычаю, лишь арендует его на двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят или девяносто девять лет; по истечении этого срока участок со всеми постройками возвра­щается к первоначальному собственнику без всякого вознагра­ждения за произведённые затраты. Вот почему арендатор рас­считывает свои постройки так, чтобы они по истечении арендного срока были по возможности обесценены; а так как такие кот­теджи часто строятся всего за двадцать или тридцать лет до истечения арендного срока, то ясно, что предприниматели-застройщики много на них тратить не желают. Кроме того эти предприниматели, большей частью владельцы строительных контор или фабриканты, мало или ничего не тратят на ремонт — отчасти из-за нежелания снизить свой доход, отчасти вследствие краткости срока аренды; во время торговых кризисов, когда множество рабочих лишается заработка, часто пустуют целые улицы, вследствие чего коттеджи очень быстро разрушаются и делаются негодными для жилья. Принято обыкновенно считать, что рабочие жилища в среднем служат лишь сорок лет. Это кажется довольно странным, когда смотришь на красивые массивные стены новых коттеджей, обещающие просущество­вать несколько столетий, но тем не менее оно так: крохоборство при самой постройке коттеджа, отсутствие всякого ремонта, то обстоятельство, что дома часто пустуют и жильцы быстро сменяются; наконец, разрушения, которые квартиранты, боль­шей частью ирландцы, производят в течение последних десяти лет до окончания срока аренды, нередко ломая деревянные части, чтобы топить ими печи, — всё это по истечении сорока лет превращает эти коттеджи в развалины. Этим объясняется тот факт, что район Анкотса, застроенный лишь со времени расцвета промышленности, главным образом уже в текущем столетии, всё же насчитывает множество старых, развалив­шихся зданий, а большая часть домов даже теперь находится уже в последней стадии пригодности для жилья. Я уж не говорю о том, сколько капитала здесь таким образом тратится пона­прасну, как много лет весь этот квартал мог бы оставаться чи­стым, приличным и обитаемым при несколько больших затра­тах на постройку и дальнейший ремонт. Меня здесь интересует только состояние домов и условия жизни их обитателей, и в этом отношении я должен сказать, что нет более вредной, более деморализующей системы селить рабочих, чем именно эта. Рабочий вынужден жить в таком скверном коттедже потому, что он не может заплатить за лучший, или потому, что лучшего нет вблизи той фабрики, где он работает, а иногда и потому, что коттеджи принадлежат фабриканту, и последний лишь тогда даёт рабочему работу, когда тот снимает у него коттедж.

Разумеется, этот сорокалетний срок не безусловное правило; если дома расположены в оживлённой части города и даже при высокой арендной плате на землю всегда можно рассчитывать найти жильцов, то домовладельцы кое-что делают для того, чтобы хоть до некоторой степени сохранить пригодность домов для жилья и на более долгий срок; но делают они, конечно, лишь самое необходимое, и эти отремонтированные квартиры при­надлежат к числу наихудших. Временами, при угрозе эпиде­мии, пробуждается обычно спящая крепким сном совесть сани­тарной полиции, которая совершает рейд в рабочие кварталы, объявляет негодными для жилья целые ряды подвалов и коттед­жей, как это, например, имело место во многих переулках возле Олдем-род; но всё это ненадолго, квартиры, на которые на­ложен был запрет, скоро снова заселяются; домовладельцы, подыскивая новых жильцов, при этом даже выгадывают: ведь известно, что санитарная полиция не так скоро снова сюда явится!

Эта восточная и северо-восточная окраина Манчестера яв­ляется единственной из окраин, где буржуазия не выстроила до­мов для себя. Объясняется это тем, что дующие здесь в тече­ние 10—11 месяцев в году западные и юго-западные ветры всегда гонят в эту сторону дым из всех фабричных труб (а его ведь немало!). Вдыхать этот дым предоставляется одним рабочим!

К югу от Грейт-Анкотс-стрит лежит большой наполовину застроенный рабочий район — холмистый, голый участок зем­ли с отдельными, беспорядочно расположенными рядами или прямоугольниками домов. Между ними пустыри, неров­ные, глинистые, без травы и в дождливую погоду едва прохо­димые. Все коттеджи здесь грязные и ветхие, часто бывают построены в глубоких ямах и вообще напоминают Новый город. Та часть, которую прорезывает Бирмингемская железная дорога, наиболее густо застроена и потому хуже остальных. Здесь река Медлок протекает бесчисленными извилинами по долине, которая местами не лучше долины реки Эрк. По обе стороны этой, тоже чёрной, застоявшейся и зловонной речонки, с того места, где она втекает в город, до её соединения с рекой Эруэлл, тянется широкая полоса фабрик и рабочих жилищ; последние находятся в самом скверном состоянии. Берег здесь большей частью крутой и застроен до самой воды, в точности как мы это видели на берегу реки Эрк; расположение домов и улиц одинаково скверно как со стороны Манчестера, так и со стороны Ардуика, Чорлтона и Хьюлма. Но самое ужасное место — если бы я хотел подробно описать каждое место в отдельности, то этому не было бы конца — находится на ман­честерской стороне к юго-западу от Оксфорд-род и называется Малой Ирландией (Little Ireland). В довольно глубокой кот­ловине, опоясанной излучиной реки Медлок и окружённой со всех четырёх сторон высокими фабриками, высокими насы­пями и застроенными берегами, скучены в две группы около 200 коттеджей, большей частью по два под одной крышей; здесь живёт в общей сложности около 4 тыс. человек, почти исключительно ирландцев. Коттеджи старые, грязные и самых маленьких размеров, улицы в рытвинах и ухабах, большей частью немощёные и без сточных канав. Кучи нечистот, отбро­сов и отвратительной грязи возвышаются между стоячими по­всюду лужами и заражают отвратительными испарениями атмо­сферу, которая и без того темна и тяжела от дыма целой дюжины фабричных труб. Повсюду снуют дети и женщины, оборванные и такие же грязные, как свиньи, которые тут же валяются в кучах мусора и лужах. Одним словом, всё это место производит такое отвратительное, такое отталкивающее впечатление, ка­кого не производят самые худшие дворы на берегу реки Эрк. Люди, которые живут в этих полуразрушенных коттеджах, за разбитыми окнами, затянутыми промасленным холстом, за растрескавшимися дверями с полусгнившими косяками или в тёмных сырых подвалах, среди этой невообразимой грязи и вони, в этой как будто нарочно отравленной атмосфере, — эти люди действительно не могут не опуститься до низшей ступени человечества, — таково впечатление, таково заключение, к которому придёт всякий, кто познакомится даже с внешним видом этого района. Но что же он скажет, когда услышит, что в каждой из этих лачуг, состоящей самое большее из двух комнат и мансарды, а иногда и подвала, живёт в среднем чело­век по двадцать, что в этом районе примерно на 120 человек приходится одно отхожее место, которым почти никогда, ра­зумеется, нельзя пользоваться, и что, несмотря на все пропо­веди врачей, несмотря на тревогу, которую забила санитарная полиция во время холеры по поводу состояния Малой Ирлан­дии, теперь, в 1844 г., она всё в том же состоянии, как и в 1831 году? — Д-р Кей рассказывает { Д-р Кей, цитированное произведение.}, что не только подвалы, но даже нижние этажи во всех домах этого района сырые, что когда-то многие подвалы пришлось засыпать землёй, но теперь их постепенно снова разрыли и заселили ирландцами, что в одном подвале, пол которого находился ниже уровня реки, вода постоянно просачивалась из замазанного глиной отверстия, и жилец, ручной ткач, должен был каждое утро вычерпывать эту воду и выплёскивать её на улицу!

Несколько ниже, на левой стороне реки Медлок, лежит Хьюлм, который представляет собой, собственно говоря, сплош­ной рабочий квартал и по состоянию своему почти ничем не отличается от Анкотса. В более густо застроенной части дома хуже и близки к разрушению, в менее населённой — постройки новее и лучше проветриваются, но большей частью утопают в грязи. И гам и тут дома расположены в сырой местности, и там и тут — заселённые подвалы и внутренние переулки. — На противоположном берегу реки Медлок, в самом Манчестере, находится второй большой рабочий район, который тянется по обе стороны Динсгейт до торгового квартала и во многих местах ни в чём не уступает Старому городу, В частности в непосредственной близости от торгового квартала, между Бридж-стрит и Кей-стрит, Принцесс-стрит и Питер-стрит, ску­ченность построек во многих местах превосходит самые тесные дворы Старого города. Здесь длинные узкие переулки и тес­ные, со множеством закоулков дворы и проходы, входы и выхо­ды которых так беспорядочно расположены, что, если не знаешь хорошо каждого прохода и каждого двора в этом лаби­ринте, ежеминутно рискуешь попасть в тупик или выйти совсем не туда, куда предполагал. В этом тесном, запущенном и гряз­ном районе проживает, по словам д-ра Кея, наиболее опустив­шаяся часть манчестерского населения, для которой воровство или проституция — профессия; похоже на то, что это утвер­ждение остаётся справедливым и по сей день. В 1831 г., когда и в этот район явилась санитарная полиция, обнаружилось, что грязь здесь такая же, как на реке Эрк или в Малой Ир­ландии (могу засвидетельствовать, что и в настоящее время дело обстоит не многим лучше) и что, между прочим, в Парламент-стрит одно отхожее место приходится на 380 человек, а в Парламент-пэссидж — на 30 густо населённых домов.

Переправившись через реку Эруэлл, мы обнаруживаем на образованном этой рекой полуострове город Солфорд, в 80 тыс. жителей, который представляет собой в сущности сплошной рабочий район, прорезанный одной-единственной широкой улицей. Когда-то Солфорд имел большее значение чем Манче­стер, являлся центром всей окружающей местности (Salford Hundred), которая и до сих пор носит это название. Поэтому и здесь имеется довольно старый и, следовательно, теперь весьма нездоровый, грязный и запущенный участок; он распо­ложен против манчестерской старой церкви и находится в таком же скверном состоянии, как Старый город на другом берегу реки Эруэлл. Дальше от реки находится участок более новый, но также существующий уже больше 40 лет и потому тоже достаточно разрушенный. Весь город состоит из дворов и тесных переулков, настолько узких, что они мне напомнили са­мые узкие улицы, когда-либо мною виданные, — тесные генуэз­ские улочки. В отношении способа застройки, так же как и в отношении чистоты, Солфорд в общем ещё значительно хуже Манчестера. Если в Манчестере полиция хоть изредка — раз в 6—10 лет — появляется в рабочих районах, опечатывает самые скверные жилища, заставляет почистить самые грязные места этих авгиевых конюшен, то в Солфорде она этого, повидимому, никогда не делает. Узенькие боковые переулки и дворы на Чапел-стрит,  Грингейт и Гравел-Лейн,  наверное,  ни разу не чистились с самого момента их постройки. В настоящее время над этими улицами по высокому виадуку проходит Ливер­пульская железная дорога и некоторые из наиболее грязных закоулков уничтожены, но стало ли от этого лучше? Когда проезжаешь по этому виадуку и смотришь оттуда вниз, всё ещё видишь достаточно грязи и нищеты, а если задать себе труд пройтись по этим переулкам, заглядывая через открытые окна и двери в дома и подвалы, то легко можно убедиться в том, что рабочие Солфорда живут в помещениях, где не может быть и речи о чистоте и удобствах. То же самое мы находим и в более отдалённых участках Солфорда, в Ислингтоне, на Риджент-род и за Болтонской железной дорогой. Рабочие жилища между Олдфилд-род и Кросс-Лейн, где по обеим сторонам Хоуп-стрит множество дворов и переулков находится в самом скверном состоянии, могут соперничать по грязи и скученности с манче­стерским Старым городом. В этой местности я встретил человека, по виду лет шестидесяти, который жил в коровьем стойле; в этом четырёхугольном ящике без окон, без пола и даже не замощённом он устроил нечто вроде дымохода, поставил койку и жил в нём, хотя дождь свободно проникал через плохую полусгнившую крышу. Человек этот был слишком стар и слиш­ком слаб для регулярной работы; он добывал себе пропитание перевозкой навоза и т. п. в своей тачке; у самого его стойла находилась навозная лужа.

Таковы различные рабочие районы Манчестера, которые я сам имел возможность наблюдать в течение 20 месяцев. Обоб­щая результаты наших странствований по этим местам, мы должны сказать, что почти все 350 тыс. рабочих Манчестера и его предместий живут в плохих, сырых и грязных коттеджах, а улицы, на которых расположены эти коттеджи, большей частью находятся в самом скверном, в самом запущенном состоянии, построены без всякой заботы о вентиляции, с одной только заботой — о большей прибыли застройщику; короче говоря, в рабочих коттеджах Манчестера невозможно ни поддерживать чистоту, ни соблюдать удобства, а потому нет места и домашнему уюту; в этих жилищах могут чувствовать себя хорошо и уютно только люди вырождающиеся, физически опу­стившиеся, потерявшие человеческий облик, интеллектуально и морально дошедшие до состояния животного. И не я один это утверждаю: мы видели, что такое же описание даёт д-р Кей, а в дополнение я приведу ещё слова либерала, общепризнанного и вы­сокочтимого авторитета фабрикантов и фанатического против­ника всякого самостоятельного рабочего движения — г-на Сениора { Nassau W. Senior. «Letters on the Factory Act to the Rt. Hon. the President of the Board of Trade (Chas. Poulett Thomson Esq.)». London, 1837, p. 24 [Haccay У. Ceниор. «Письма о фабричном вагоне, адресованные министру торговли (Чарлзу Полетту Томсону, эсквайру)». Лондон, 1837, стр. 24].}:

 

 «Осматривая жилища фабричных рабочих в Ирландском городе, Анкотсе и Малой Ирландии, я только изумлялся тому, что можно сохра­нить сносное здоровье в таких жилищах. Эти города, ибо по площади, занимаемой ими, и числу жителей это настоящие города, были построены без всяких соображений о чём бы то ни было, кроме непосредственной вы­годы спекулянта-застройщика. Владелец плотничьей и владелец строи­тельной конторы объединяются, чтобы купить» (т. е. арендовать на извест­ное число лет) «ряд земельных участков и покрыть их так называемыми домами. В одном месте мы видели целую улицу, построенную вдоль из­вилистого рва, который был использован для того, чтобы без лишних за­трат на земляные работы получить более глубокие подвалы, причём под­валы предназначались не под кладовые и склады, а в качестве жилья для людей. Холера не пощадила ни одного дома на этой улице. Улицы в этих предместьях обычно немощёные, посредине навалены кучи навоза, стоят лужи, дома построены так, что два дома имеют одну общую заднюю стену, лишены вентиляции и дренажа, и целые семьи ютятся в углу какого-нибудь подвала или мансарды».

 

Я уже говорил выше о небывалой активности, проявленной санитарной полицией во время холеры в Манчестере. Когда эта эпидемия стала надвигаться, ужас охватил всю буржуазию го­рода. Сразу вспомнили о нездоровых жилищах бедноты и за­дрожали при мысли, что каждая из этих трущоб станет очагом заразы, откуда болезнь может распространить своё опустошаю­щее действие по всем направлениям, проникая в жилища иму­щего класса. Была тотчас же назначена санитарная комиссия для обследования этих районов и составления точного отчёта о их состоянии для городского совета. Д-р Кей, который сам был членом этой комиссии и специально обследовал каждый по­лицейский участок, кроме 11-го, приводит некоторые извлечения из этого отчёта. Было осмотрено всего 6951 дом — и, конечно, только в самом Манчестере, без Солфорда и других предместий; в 2565 из них настоятельно требовалась внутрен­няя побелка, в 960 не был своевременно произведён необходимый ремонт (were out of repair), при 939 не было достаточно хороших сточных канав, 1435 были сырые, 452 — с плохой вентиляцией и 2 221 — без отхожих мест. Из обследованных 687 улиц 248 были не замощены, 53 — замощены частично, 112 — плохо вентилировались, на 352 улицах были стоячие лужи, кучи нечистот, отбросов и т. п. — Разумеется, очистить такие авгиевы конюшни до появления холеры было просто невозможно. Поэтому удовлетворились чисткой нескольких наиболее запу­щенных закоулков и оставили другие по-старому, и само собой понятно, что в тех местах, где была произведена уборка, как, например, в Малой Ирландии, через один-два месяца появилась прежняя грязь. Что касается внутреннего состояния этих жи­лищ, то о них та же комиссия сообщает то же, что мы уже слышали о Лондоне, Эдинбурге и других городах:

 

 «Нередко целая ирландская семья спит вповалку на одной кровати; нередко куча грязной соломы и покрывало из старой мешковины служат общим ложем для всей семьи, все члены которой одинаково деморализо­ваны нищетой, отупением и распущенностью. Инспектора часто находили две семьи в доме, состоящем из двух комнат; в одной все спали, а вторая служила общей столовой и кухней; и часто даже несколько семейств занимали одну сырую подвальную комнату, в отравленной атмосфере которой теснилось 12—16 человек; к этим и прочим источникам заразы присоеди­нялось ещё и то, что тут же держали свиней и иным образом разводили отвратительнейшую грязь» { Д-р Кей, цитированное произведение, стр. 32.}.

Необходимо добавить, что многие семьи, занимающие лишь одну комнату, принимают ещё к себе за известную плату нахлебников и ночлежников, что такие жильцы обоего пола нередко даже спят вместе со всей семьёй на одной постели и что, например, «Отчёт о санитарных условиях жизни рабочего класса» констатировал в Манчестере не менее шести раз такие случаи, когда муж спал на одной постели со своей женой и взрослой свояченицей. Обычные ночлежные дома здесь тоже очень многочисленны. Д-р Кей насчитывал в 1831 г. 267 таких ночлежных домов в самом Манчестере, а с тех пор число их должно было значительно возрасти. В каждом из них находят себе убежище от 20 до 30 человек, так что всего в них разме­щается каждую ночь от 5 тыс. до 7 тыс. человек. Характер этих домов и их постоянных посетителей тот же, что и в других го­родах. В каждой комнате без всяких кроватей, прямо на земле постлано от пяти до семи постелей и на них укладывается столько людей, сколько есть желающих, и все вповалку. Нет необходимости рассказывать, какая физическая и моральная атмосфера господствует в этих гнёздах порока. Каждый из этих домов является очагом преступности и ареной возмути­тельных деяний, которые без этой насильственной централиза­ции порока никогда, может быть, не были бы совершены. — Гаскелл { P. Gaskell. «The Manufacturing Population of England, Its Moral, Social and Physical Condition, and the Changes, which have arisen from the Use of Steam-Machi­nery. With an Examination of Infant Labour». «Fiat Justitia».— 1833 [П. Гаснелл. «Промышленное население Англии, его моральное, социальное и физическое положе­ние и изменения, обусловленные применением паровых машин; с обследованием дет­ского труда». «Fiat Justitia». — 1833]. — В этой работе описывается главным образом положение рабочих в Ланкашире. Автор её — либерал, но писал в такое время, когда ещё не считалось обязательным для либерала превозносить «благополучие» рабочих. Он поэтому ещё беспристрастен и ясно видит недостатки теперешнего положения дел и в особенности фабричной системы. Но зато он и писал ещё до комиссии по об­следованию фабрик и заимствовал из ненадёжных источников некоторые утверждения, впоследствии опровергнутые отчётом комиссии. По этой причине, а также потому, что автор, подобно Кею, смешивает рабочий класс вообще с фабричными рабочими в частности, работой этой, хотя она в целом хороша, всё же следует пользоваться с некоторой осторожностью там, где речь идёт об отдельных подробностях. — История развития пролетариата изложена нами во «Введении» главным образом на основания данных, взятых из этой работы.} только в самом Манчестере насчитывает до 20 тыс. человек, живущих в подвалах. Как сообщает журнал «Weekly Dispatch», в подвалах, «согласно официальным отчётам», живёт 12% всех рабочих, что в общем совпадает с числом, указанным Гаскеллом: при общем числе рабочих в 175 тыс. 12% составят 21 тысячу. В предместьях Манчестера населённых подвалов по меньшей мере столько же, так что всего лиц, жи­вущих в подвалах, насчитывается во всём Манчестере с его предместьями от 40 тыс. до 50 тысяч. Таковы жилища рабочих в больших городах. То, как удовлетворяется потребность в жилье, может служить мерилом того, как удовлетворяются все остальные потребности рабочих. Что в этих грязных дырах может жить лишь оборванное и плохо питающееся население, легко можно предположить. И так оно и есть. Одежда у огром­ного большинства рабочих находится в самом скверном состоя­нии. Самый материал, из которого она делается, далеко не под­ходящий; полотно и шерсть почти совершенно исчезли из гардероба как женщин, так и мужчин, и их место заняли хлопча­тобумажные ткани. Рубашки шьют из белёного или пёстрого ситца, женские платья большей частью также из набивного ситца, а шерстяные юбки редко можно увидеть на верёв­ках для сушки белья. Мужчины носят большей частью брюки из плиса или другой тяжёлой хлопчатобумажной ткани и такой же сюртук или куртку. Плис (fustian) стал даже синонимом для обозначения одежды рабочего: рабочих называют и сами они себя называют fustian-jackets {— плисовые куртки. Ред.} в отличие от гос­под,  щеголяющих в  сукне (broad-cloth); последнее в свою очередь  служит для  обозначения буржуа.  Когда  Фергюс О'Коннор,   вождь  чартистов,  прибыл  во  время восстания 1842 г. в Манчестер, он, к бурному восторгу рабочих, явился перед ними в плисовом костюме. — Шляпы являются в Англии обычной принадлежностью костюма и для рабочих; шляпы са­мых различных форм: круглые, конусообразные или цилиндри­ческие, широкополые, с маленькими полями или совсем без полей, и только молодые люди в фабричных городах носят кепки. Кто не имеет шляпы, делает себе из бумаги невысокий четырёх­угольный колпак. — Вся одежда рабочих — даже если допустить, что она в хорошем состоянии, — мало соответствует климату. Сырой климат Англии с его частыми переменами погоды более чем всякий другой вызывает простуды, что заставляет почти весь имущий класс носить фланелевое нижнее бельё; фланелевые нагрудники, фуфайки и набрюшники имеют широ­кое распространение. Рабочему не только недоступны эти меры предосторожности, но он вообще почти никогда не в состоянии сшить себе шерстяное платье. А тяжёлые бумажные ткани, хотя они толще,  жёстче и тяжелее шерстяных, всё же гораздо меньше защищают от холода и сырости, а вследствие своей толщины и свойств самого материала дольше удерживают влагу и вообще по плотности уступают валяному шерстяному сукну. А если рабочий когда-нибудь может себе позволить покупку воскресного сюртука из шерсти, он вынужден приобрести его в «дешёвом магазине», где получит скверную ткань, так называемую «devil's dust» { —буквально: "чёртова пыль"; ткань, изготовляемая из старых шерстяных тканей, переработанных трепальной машиной (по-английски - devil). Ред. }, сделанную «только для продажи, но не для носки», которая через две недели разваливается или протирается до дыр; или же он должен купить у старьёвщика уже поношенный старый сюртук, лучшие времена которого давно прошли и который прослужит ему всего несколько недель. Но у большинства гардероб в плохом состоянии, к тому же время от времени приходится относить лучшую одежду в ломбард. Одежда очень, очень многих рабочих, в особенности ирландцев, представляет собой сплошные лохмотья, на которых часто даже негде поставить заплату, или же эта одежда состоит из одних заплат, так что уже совершенно нельзя узнать её первона­чального цвета. Англичане или англо-ирландцы всё же умудря­ются чинить такую одежду и удивительно наловчились в этом искусстве: для них ничего не значит посадить заплату из сукна или мешковины на плис или наоборот; но настоящие, недавно прибывшие ирландцы никогда почти не чинят своего платья, разве в самом крайнем случае, когда оно грозит развалиться на части. Обычно лохмотья рубашки свисают через дыры куртки или брюк. Ирландцы носят, как говорит Томас Карлейль { Thomas Carlyle. "Chartism". London, 1840, p. 28 [Томас Карлейль. "Чартизм". Лондон, 1840, стр. 28]. - О Томасе Карлейле см. ниже.},

 «наряд из лохмотьев, снять и надеть который является труднейшей операцией, предпринимаемой только по праздникам или в особо торже­ственных случаях».

Ирландцы также ввели ранее не известный в Англии обычай ходить босиком. В настоящее время можно встретить во всех фабричных городах множество людей, в особенности женщин и детей, которые ходят босиком, и мало-помалу это начинает распространяться также среди беднейших англичан.

С питанием обстоит так же, как и с одеждой: рабочим до­стаётся то, что слишком плохо для имущего класса. В больших городах Англии можно достать первосортные товары, но за большие деньги, а рабочий, весь бюджет которого исчисляется грошами, не может столько тратить. К тому же он чаще всего получает свою заработную плату лишь в субботу вечером; правда, кое-где её уже выплачивают по пятницам, но этот очень хороший порядок далеко ещё не стал общим явлением. Таким образом, рабочий является на базар только в субботу вечером, часа в четыре, в пять или в семь, а буржуазия ещё до полудня успела отобрать себе всё лучшее. С утра базар изоби­лует первосортными продуктами, но когда туда приходит рабо­чий, всё лучшее уже раскуплено, а если бы что хорошее и оста­лось, то он, вероятно, не смог бы этого купить. Картофель, который покупает рабочий, бывает большей частью плохого качества, зелень несвежая, сыр старый и низкого качества, сало прогорклое, мясо без жира, залежавшееся, жёсткое, от старых, часто от больных или околевших животных, нередко уже наполовину испорченное. Снабжают рабочих большей частью мелкие торговцы, которые скупают плохой товар и именно из-за его дурного качества могут сбывать его так дё­шево. Беднейшие рабочие вынуждены ещё прибегать к особому приёму, чтобы за свои небольшие деньги приобрести необходи­мые продукты, даже плохого качества: так как в субботу в 12 часов ночи все магазины должны быть закрыты, а в воскре­сенье никакой торговли нет, то между десятью и двенадцатью часами идёт распродажа за баснословно дешёвую цену тех това­ров, которые нельзя хранить до понедельника. Но из того, что осталось в десять часов вечера, девять десятых в воскресенье утром уже никуда не годится, и именно эти-то продукты укра­шают воскресный стол беднейшего класса.  Мясо, которое достаётся рабочим, очень часто несъедобно, но раз уж его ку­пили, его надо съесть. 6 января (если я не очень ошибаюсь) 1844 г. одиннадцать мясников в Манчестере предстали перед местным судом (court leet) и были оштрафованы за то, что про­давали негодное для еды мясо. У одного из них обнаружили целую   воловью  тушу,  у другого — свиную,  у третьего — несколько бараньих, у четвёртого — фунтов 50 или 60 говядины; всё это было в совершенно негодном для еды состоянии и под­верглось конфискации. У одного из этих мясников конфиско­вали 64 фаршированных рождественских гуся, которые не были во-время проданы в Ливерпуле и потому попали в Манчестер, где они поступили на рынок протухшими и распространявшими сильное зловоние. Вся эта история была тогда описана в га­зете «Manchester Guardian» с упоминанием имён и размера штрафов. В течение шести недель, с 1 июля по 14 августа, в той же газете отмечены ещё три подобных случая: в номере от 3 июля сообщается, что в Хейвуде конфисковали свинью в 200 фунтов, которую мясник нашёл уже околевшей и даже про­тухшей, разделал на части и пустил в продажу; в номере от 31 июля сообщается, что два мясника в Уигане, из которых один не впервые совершал такой проступок, были приговорены к штрафу в 2 и 4 ф. ст. за то, что выставили для продажи негод­ное мясо; наконец, из номера от 10 августа видно, что у одного лавочника в Болтоне были конфискованы и публично сожжены 26 негодных окороков, а лавочник был приговорён к штрафу в 20 шиллингов. Но здесь приведены далеко не все имевшие место случаи, и эти случаи нельзя рассматривать как нечто среднее для периода в шесть недель, по которому можно было бы вы­числить годовое среднее число. Бывают периоды, когда в каж­дом номере «Guardian», выходящем два раза в неделю, сооб­щается о подобных случаях, происшедших в Манчестере или в соседних фабричных городах. При этом надо помнить, что много случаев ускользает от внимания рыночных инспекторов при растянутости рынков, которые расположены вдоль всех главных улиц, и при небрежности надзора, — как же иначе объяснить наглость, с которой выносятся на продажу целые туши испорченного мяса? И если принять во внимание, как велико должно быть искушение для лавочников при непо­стижимо ничтожных штрафах, приведённых нами выше, если представить себе, в каком состоянии должен уже быть кусок мяса, чтобы инспектор конфисковал его целиком как совершенно негодный, то вряд ли кто-нибудь поверит, что рабочие в среднем получают доброкачественное и питательное мясо. Но они ещё и в других отношениях страдают от алчности буржуазии. Торговцы и фабриканты фальсифицируют все съестные продукты самым бессовестным образом, совершенно не считаясь со здоровьем тех, кому придётся эти продукты потреблять. Выше мы приводили свидетельство газеты «Manchester Guardian», послушаем теперь другую буржуазную газету, — люблю при­водить в свидетели своих противников, — послушаем «Liver­pool Mercury».

 

 «Солёное масло продают под видом свежего, для чего обмазывают куски солёного масла слоем свежего, или предлагают попробовать от фунта свежего масла, который лежит сверху, и после пробы отпускают солёное, или вымывают соль и продают масло как свежее. — К сахару подме­шивают толчёный рис или другие дешёвые продукты и продают по цене чистого сахара. Отбросы производства, получаемые при мыловарении, также смешивают с другими веществами и продают под видом сахара. К мо­лотому кофе прибавляют цикорий и другие дешёвые продукты; бывают примеси даже и к немолотому кофе, причём подделке придаётся форма ко­фейных зёрен. — В какао очень часто подмешивают мелко истолчённую бурую глину, которую растирают с бараньим салом, чтобы она лучше сме­шивалась с настоящим какао. — В чай часто подмешивают терновый лист и тому подобный сор, или же спитой чай высушивают, поджаривают на раскалённых медных листах, чтобы вернуть ему окраску, и продают как свежий. К перцу подмешивают стручковую пыль и т. п. Портвейн попросту фабрикуют (из красящих веществ, спирта и т. д.), потому что общеизвестно, что в одной Англии выпивается больше портвейна, чем могут дать все виноградники Португалии, а к табаку во всех формах, в которых он встре­чается в продаже, подмешивают разные тошнотворные вещества».

 

 (К этому я могу ещё прибавить, что ввиду общераспростра­нённой фальсификации табака, некоторые из наиболее видных табачных торговцев Манчестера прошлым летом открыто зая­вили, что без фальсификации их дело вестись не может и что ни одна сигара, стоящая менее 3 пенсов, не состоит из чистого табака.) Разумеется, дело не ограничивается одной фальсифика­цией съестных припасов, примеры которой я мог бы ещё при­вести дюжинами, в том числе и подлый обычай подмешивать к муке гипс или мел. Обман практикуется повсюду: фланель, чулки и т. п. растягивают, чтобы они казались длиннее, и после первой же стирки они опять садятся; сукно, которое на полтора или три дюйма уже чем полагается, продаётся под видом широ­кого; на посуде глазурь такая тонкая, что тотчас же лопается, и тысячи подобных мошенничеств. — Tout comme chez nous {— Совсем как у нас. Ред.}.

Но кто более всего страдает от всех этих надувательств, как не рабочий? Богача не надувают: он может платить высокие цены в больших магазинах, владельцы которых дорожат своим добрым именем и больше всего повредили бы самим себе, если бы стали продавать скверные, фальсифицированные товары; кроме того богач более разборчив в пище и потому легче обнаруживает обман своим изощрённым вкусом. Но бедняк, рабочий, у которого каждый грош на счету, который должен получить за небольшие деньги много товара, который не мо­жет слишком присматриваться к качеству, да и не умеет этого делать, так как у него не было случая развить свой вкус, именно он получает все эти фальсифицированные, часто отрав­ленные продукты; он вынужден покупать у мелкого лавочника, нередко даже в кредит, а лавочнику, — который при своём маленьком капитале и больших издержках на ведение дела не может, при равном качестве товаров, продавать их так же дёшево, как крупные розничные торговцы, — уже приходится, поскольку от него требуют низких цен и ввиду конкуренции других, умышленно или неумышленно поставлять фальсифи­цированные товары. Кроме того, если крупный розничный тор­говец, вложивший в дело большой капитал, когда обнаружи­вается обман, теряет свой кредит и терпит разорение, то что может потерять мелкий лавочник, снабжающий товарами одну какую-нибудь улицу, если он и будет уличён в обмане? Если ему перестали доверять в Анкотсе, он переезжает в Чорлтон или Хьюлм, где его ещё никто не знает и где он возобновляет свои мошенничества. А преследуются законом лишь очень немногие фальсификации, за исключением разве того случая, когда они связаны с нарушением акцизных правил. — Но англий­ских рабочих надувают не только на качестве, их надувают и на количестве товаров. У мелких торговцев большей частью неправильные меры и весы, и в полицейских отчётах можно ежедневно прочесть о невероятном количестве штрафов за такого рода нарушения. Насколько этот род надувательства повсеместно встречается в фабричных округах, будет видно из нескольких выдержек из газеты «Manchester Guardian»; они охватывают лишь короткий промежуток времени, да и за этот срок у меня не все номера под рукой.

 «Guardian», 16 июня 1844 года. Сессия суда в Рочдейле. 4 лавочника приговорены к штрафу от 5 до 10 шилл. за упот­ребление гирь уменьшенного веса. — Сессия суда в Стокпорте. Два лавочника приговорены к штрафу в 1 шилл.: у одного из них обнаружено семь гирь уменьшенного веса и неправильные весы; оба уже раньше получали предостережение.

 «Guardian», 19 июня. Сессия суда в Рочдейле. Один лавоч­ник оштрафован на 5 шилл. и два крестьянина — на 10 шил­лингов.

 «Guardian», 22 июня. Манчестерский мировой судья приго­ворил 19 лавочников к штрафам от 2¹/₂ шилл. до 2 фунтов стерлингов.

 «Guardian», 26 июня. Сессия суда в Аштоне. 14 лавоч­ников и крестьян приговорены к штрафам от 2¹/₂ шилл. до 1 фунта стерлингов. — Малая сессия суда в Хайде. 9 кре­стьян и лавочников приговорены к штрафу в 5 шилл. и уплате судебных издержек.

 «Guardian», 9 июля. Манчестер, 16 лавочников приговорены к уплате судебных издержек и к штрафам до 10 шил­лингов.

 «Guardian», 13 июля. Манчестер, 9 лавочников приговорены к штрафам от 2¹/₂ до 20 шиллингов.

 «Guardian», 24 июля. Рочдейл, 4 лавочника оштрафованы в размере от 10 до 20 шиллингов.

 «Guardian», 27 июля. Болтон, 12 лавочников и трактирщи­ков приговорены к уплате судебных издержек.

 «Guardian», 3 августа. Болтон, 3 лавочника оштрафованы в размере от 2¹/₂ до 5 шиллингов.

 «Guardian», 10 августа. Болтон, один лавочник оштрафован на 5 шиллингов.

 По тем же причинам, по которым на качестве продуктов обманывают главным образом рабочих, их обманывают также и на количестве.

Обычное питание каждого рабочего, разумеется, меняется в зависимости от заработной платы. Лучше оплачиваемые ра­бочие, в особенности те из фабричных рабочих, у которых ка­ждый член семьи в состоянии что-нибудь заработать, питаются, пока у всех есть работа, хорошо; на столе ежедневно мясо, а вечером сало и сыр. Там, где заработок меньше, мясо едят только по воскресеньям, или два-три раза в неделю, зато едят больше хлеба и картофеля. Там, где заработок ещё меньше, мясная пища сводится к кусочку сала, нарезанному в карто­фель; дальше исчезает и сало, и остаются только сыр, хлеб, овсянка (porridge) и картофель, и, наконец, у рабочих, зарабо­ток которых всего ниже, у ирландцев, картофель является един­ственной пищей. При этом везде пьют жидкий чай, в который иногда кладут сахар или подливают немного молока или вина; чай считается в Англии и даже в Ирландии питьём, столь же существенным и необходимым, как у нас, в Герма­нии, кофе, и чаю не пьют только там, где царит самая жестокая нужда. — Но всё это бывает при условии, если рабочий имеет работу; когда же у него работы нет, всё зависит от случая, и он питается тем, что ему дали, что он выпросил или украл; если же ему ничего не досталось, то он попросту умирает с го­лоду, как это было показано выше. Само собой понятно, что каче­ство, как и количество пищи, зависит от заработной платы и что низкооплачиваемые рабочие голодают даже тогда, когда у них есть работа, в особенности, если у них ещё большая семья; число же этих низкооплачиваемых рабочих очень велико. В ча­стности в Лондоне, где конкуренция рабочих растёт в такой же мере, как и население, эта группа рабочих очень многочис­ленна, но их можно встретить и во всех других городах. Здесь изворачиваются как могут и за неимением другой пищи едят картофельную шелуху, овощные очистки, гнилые фрукты {"Weekly Dispatch", апрель или май 1844 г., по отчёту д-ра Саутвуда Смита о положении бедных в Лондоне.} и с жадностью набрасываются на всё, что содержит хоть самую малость питательного вещества. Если же недельный заработок израсходован до конца недели, нередко бывает, что семья послед­ние дни недели вовсе не ест или ест ровно столько, сколько совершенно необходимо, чтобы совсем не умереть с голоду. Такой образ жизни, естественно, вызывает множество заболеваний, и лишь только они начинаются, в особенности если заболевает отец, — главный кормилец семьи, напряжённая деятельность ко­торого требует всего больше пищи, вследствие чего он первый падает жертвой болезни, — то нужда становится особенно велика и особенно ярко вырисовывается жестокость, с которой обще­ство бросает своих членов на произвол судьбы именно тогда, когда они всего более нуждаются в его поддержке.

Резюмируем в заключение в кратких словах факты, при­ведённые в этой главе. Большие города населены главным об­разом рабочими, ибо в лучшем случае приходится один буржуа на двух, часто же на трёх и кое-где на четырёх рабочих; эти рабо­чие не имеют решительно никакой собственности и живут только своей заработной платой, почти всегда еле достаточной для пропитания; общество, состоящее из разрозненных атомов, совершенно о них не заботится, предоставляет им самим обеспе­чивать пропитание себе и своей семье, но не предоставляет им средств для того, чтобы сделать это как следует и надолго; поэтому каждый, даже самый лучший рабочий, всегда может остаться без работы, а следовательно и без хлеба, что со многими и случается; жилища рабочих повсюду плохо распланированы, плохо построены, плохо содержатся, плохо  вентилируются, они — сырые и нездоровые; обитатели их живут в страшной тесноте и в большинстве случаев в одной комнате спит по меньшей мере целая семья; обстановка соответствует различной степени нищеты, вплоть до полного отсутствия самой необходи­мой мебели; одежда рабочих тоже в среднем очень жалкая, а в очень многих случаях состоит из одних отрепьев; пища в об­щем плоха, часто почти несъедобна, во многих случаях, по край­ней мере временами, имеется в недостаточном количестве, а в худших случаях дело доходит до голодной смерти. — Таким образом, положение рабочего класса в больших городах можно представить в виде ряда последовательных ступеней: в лучшем случае — временное сносное существование, хорошая заработная плата за напряжённую работу, хорошая квартира и в общем неплохая пища — всё это хорошо и сносно, разумеется, с точки зрения рабочего; в худшем случае — жестокая нужда вплоть до положения бездомного бродяги и до голодной смерти; средняя же норма лежит гораздо ближе к худшему случаю, чем к луч­шему. И эти различные ступени не являются чем-то твёрдо установленным для различных, строго определённых категорий рабочих, так, чтобы можно было сказать, что этой категории ра­бочих живётся хорошо, а той плохо, и что так оно было, есть и будет. Нет, если кое-где дело так и обстоит, если в общем неко­торые отрасли работы находятся в привилегированном положе­нии сравнительно с другими, то всё же в каждой отрасли положе­ние рабочих крайне неустойчиво и с каждым рабочим может случиться, что ему придётся пройти через весь этот ряд ступеней от относительного комфорта до самой крайней нужды и даже до голодной смерти, и почти каждый английский пролетарий может многое рассказать о пережитых им превратностях судьбы. Рассмотрим же подробнее причины этого явления.