УСПЕХИ ДВИЖЕНИЯ ЗА СОЦИАЛЬНОЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЕ НА КОНТИНЕНТЕ

 

При встречах с английскими социалистами меня всегда несколько удивляло, как мало большинство из них знакомо с социальным движением, развёртывающимся в различных странах континента. Между тем во Франции насчитывается свыше полумиллиона коммунистов, не считая фурьеристов и других менее радикальных сторонников социального преобразования; в Швейцарии повсюду имеются коммунистические союзы, посылающие своих эмиссаров в Италию, Германию и даже Венгрию; немецкая философия тоже, после продолжительных и мучительных блужданий, пришла, наконец, к коммунизму.

Так три крупные цивилизованные европейские страны — Англия, Франция и Германия — пришли к заключению, что радикальная революция в общественном устройстве, имеющая своей основой коллективную собственность, стала теперь настоятельной и неотвратимой необходимостью. Этот вывод тем более примечателен, что каждая из упомянутых наций пришла к нему независимо от остальных. Факт этот неопровержимо доказывает, что коммунизм — не следствие особого положения английской или какой-либо другой нации, а необходимый вывод, неизбежно вытекающий из предпосылок, заложенных в общих условиях современной цивилизации.

Вот почему представляется желательным, чтобы три нации установили взаимное понимание и постарались выяснить, в чём они между собой согласны и в чём расходятся; а расхождения должны существовать в силу различного происхождения коммунистического учения в каждой из трёх стран. Англичане пришли к нему практическим путём, вследствие быстрого роста нищеты, деморализации и пауперизма в их собственной стране; французы — политическим путём, отправляясь от требования политической свободы и равенства, но, убедившись, что этого недостаточно, они присоединили к своим политическим требованиям требования социальной свободы и социального равенства; немцы же стали коммунистами философским путём, путём размышления над основными принципами. При таком происхождении социализма в этих трёх странах не может не быть разногласий по второстепенным вопросам. Однако я надеюсь доказать, что эти разногласия очень незначительны и что они отнюдь не исключают самых сердечных отношений между сторонниками социального преобразования в разных странах. Настоятельно необходимо, чтобы они узнали друг друга. И если это будет достигнуто, то я не сомневаюсь, что все они будут горячо желать успеха своим зарубежным братьям-коммунистам.

 

I. ФРАНЦИЯ

Со времени революции Франция — по преимуществу политическая страна Европы. Ни одно усовершенствование, ни одна доктрина не могут приобрести во Франции национального значения, если они не облечены в какую-либо политическую форму. Повидимому, французской нации, на современной стадии истории человечества, выпало на долю пройти через все формы политического развития и, начав с чистой политики, прийти туда, где все нации, все различные пути должны сойтись — к коммунизму. Развитие общественной мысли во Франции ясно показывает это, и в то же время оно показывает, по какому пути должна пойти дальнейшая история английских чартистов.

Французская революция положила начало демократии в Европе. Демократия, в конечном счёте, как и всякая другая форма правления, есть, на мой взгляд, противоречие в себе самой, ложь, не что иное, как лицемерие (или, как говорим мы, немцы, теология). Политическая свобода есть мнимая свобода, худший вид рабства; она лишь видимость свободы и поэтому в действительности — рабство. То же и с политическим равенством; поэтому демократия, как и всякая другая форма правления, должна в конечном итоге распасться: лицемерие не может быть долговечным, скрытое в нём противоречие неизбежно выступит наружу; либо настоящее рабство, то есть неприкрытый деспотизм, либо действительная свобода и действительное равенство, то есть коммунизм. И то, и другое выявилось в результате французской революции; первое — в лице Наполеона, второе — Бабёфа. Думаю, что о бабувизме мне можно не распространяться, так как история этого заговора, написанная Буонарроти, уже переведена на английский язык. Коммунистический заговор не удался, потому что коммунизм того времени сам по себе был весьма примитивным и поверхностным и, с другой стороны, общественное мнение не было ещё достаточно развито.

Следующим французским поборником социального преобразования был граф Сен-Симон. Ему удалось создать секту и даже основать несколько колоний; ни одна из них не имела успеха. По общему духу сен-симонистское учение очень сходно с учением хэм-коммонских социалистов в Англии, хотя в деталях системы и идей имеются большие различия. Странности и чудачества сен-симонистов стали очень скоро жертвой французского остроумия и сатиры, а во Франции всё, что становится предметом насмешки; неминуемо гибнет. Наряду с этим были, однако, и другие причины развала сен-симонистских колоний. Всё учение этой партии было окутано туманом непонятного мистицизма, что на первых порах, может быть, и привлекает внимание людей, но в конце концов не может не обмануть их ожиданий. Их экономические принципы также не были безупречны; доля каждого из членов их общин в распределении продуктов определялась, во-первых, количеством произведённой им работы и, во-вторых, обнаруженным им талантом. Немецкий республиканец Берне справедливо возразил на это, что талант, вместо того чтобы быть вознаграждаемым, должен считаться скорее преимуществом, данным природой, а поэтому для восстановления равенства следовало бы делать известный вычет из полагающейся талантливым людям доли.

Сен-симонизм, который, точно сверкающий метеор, приковал к себе внимание мыслящих людей, исчез затем с социального горизонта. Никто о нём теперь не думает, никто о нём не говорит; его время миновало.

Почти одновременно с Сен-Симоном другой человек — Фурье— посвятил энергию своего могучего ума изучению социального строя человечества. Хотя в произведениях Фурье и не сверкают такие яркие искры гения, как у Сен-Симона и у некоторых его учеников, хотя стиль его тяжёл и зачастую показывает, какое напряжение потребовалось автору, чтобы выразить свои идеи и высказать мысли, для которых французский язык ещё не создал соответствующих слов, мы, тем не менее, читаем его произведения с большим удовольствием и находим в них больше действительно ценного, чем в произведениях предшествовавшей школы. Правда, и в них нет недостатка в мистицизме, не менее экстравагантном, чем всякий другой; однако, если его отсечь и отбросить, остаётся нечто, чего не найти у сен-симонистов, а именно — научное  изыскание, трезвое, свободное от предрассудков, систематическое мышление, короче — социальная философия, между тем как сен-симонизм может быть назван только социальной поэзией. Именно Фурье впервые установил великую аксиому социальной философии, что так как каждому индивидууму свойственна склонность или пристрастие к определённому виду труда, то совокупность этих индивидуальных склонностей должна образовать в целом такую силу, которая способна обеспечить удовлетворение потребностей всего общества. Из этого принципа следует, что если каждый индивидуум будет предоставлен своей склонности и сможет делать то, что он хочет, то потребности всех будут удовлетворяться без тех принудительных мер, которые применяет современная общественная система. Как бы смело ни звучало подобное утверждение, оно, однако, после доводов Фурье, оказывается столь же неопровержимым, почти самоочевидным, как и колумбово яйцо. Фурье доказывает, что каждый человек рождается на свет со склонностью к какому-либо виду труда, что абсолютная леность — бессмыслица, что она никогда не существовала и не может существовать, что в природе человеческого духа заложена потребность быть деятельным самому и побуждать к деятельности своё тело; что поэтому нет необходимости насильно принуждать людей к деятельности, как это делается при нынешнем устройстве общества, а нужно лишь дать верное направление их природной активности. Он устанавливает, далее, тождество труда и наслаждения и показывает всю безрассудность современной социальной системы, отрывающей их друг от друга, делающей труд тягостным, а радость — недоступной для большинства трудящихся. И затем он показывает, что при разумных порядках, когда каждый будет следовать своим собственным склонностям, труд может стать тем, чем он должен быть, — наслаждением. Я, конечно, не могу изложить здесь всю теорию Фурье о свободном труде, но думаю, что сказанного достаточно, чтобы убедить английских социалистов в том, что фурьеризм вполне заслуживает их внимания.

Другая заслуга Фурье состоит в том, что он показал преимущества, более того, необходимость ассоциации. Мне достаточно лишь вскользь отметить это обстоятельство, так как я знаю, сколь глубоко сознают англичане его значение.

Но в фурьеризме есть одна, и притом очень важная, непоследовательность: он не отменяет частной собственности. В его фаланстерах, или ассоциативных хозяйствах, существуют богатые и бедные, капиталисты и рабочие. Собственность всех членов образует акционерный фонд, фаланстер занимается торговлей, земледелием и промышленностью, а доходы распределяются между членами: одна часть в качестве платы за труд, другая — в качестве вознаграждения за мастерство и талант и третья — как прибыль на капитал. Таким образом, после всех прекрасных теорий об ассоциации и свободном труде, после пространных, полных негодования тирад против торговли, своекорыстия, конкуренции, мы на деле имеем старую систему конкуренции на улучшенных началах, бастилию для бедных на более либеральных основах! Конечно, на этом остановиться нельзя — и французы действительно на этом не остановились.

Распространение фурьеризма во Франции шло медленно, но непрерывно. Число фурьеристов невелико, но среди них значительная часть видных умов современной Франции. Виктор Консидеран — один из их одарённейших писателей. У них есть и газета, «Phalange», которая прежде выходила три раза в неделю, а ныне стала ежедневной.

Так как теперь фурьеристы нашли себе и в Англии представителя в лице г-на Дохерти, то я полагаю, что сказанного о них будет достаточно, и перехожу к наиболее значительной и наиболее радикальной партии во Франции — к коммунистам.

Как я уже отметил, всё, что во Франции стремится приобрести национальное значение, должно носить политический характер, иначе оно вообще не может рассчитывать на успех. Сен-Симон и Фурье совсем не касались области политики, и их планы остались поэтому лишь предметом частного обсуждения и не стали общим достоянием всей нации. Мы видели, что коммунизм Бабёфа вышел из демократии первой революции. Вторая революция — революция 1830г. — вызвала к жизни другой, более мощный вид коммунизма. «Великая неделя» 1830г. была результатом союза между буржуазией и рабочим классом, между либералами и республиканцами.. Когда дело было сделано, рабочих оттеснили в сторону и буржуазия одна воспользовалась плодами революции. Рабочие несколько раз поднимали восстание, чтобы уничтожить политическую монополию и учредить республику, но они каждый раз терпели поражение: буржуазия не только имела на своей стороне армию, но и сама образовала национальную гвардию. В это время (в 1834 или 1835г.) среди рабочих-республиканцев зародилось новое учение. Они убедились, что даже тогда, когда их демократические планы имели успех, они постоянно оказывались обманутыми своими более способными и лучше образованными вожаками и что никакими политическими изменениями нельзя улучшить их социальное положение — причину их политического недовольства. Они обратились к истории великой революции и с жадностью ухватились за коммунизм Бабёфа. Вот и всё, что можно с уверенностью утверждать о происхождении современного коммунизма во Франции; эти вопросы обсуждались сперва в тёмных, густо населённых закоулках Сент-Антуанского предместья Парижа и вскоре затем на тайных собраниях заговорщиков. Кто больше знает об истоках движения, тот весьма осторожно держит это про себя, дабы избежать «суровой руки закона». Тем не менее коммунизм быстро распространился в Париже, Лионе, Тулузе и других крупных городах и промышленных центрах страны; различные тайные общества сменяли друг друга; среди них наиболее значительными были «Travailleurs egalitaires», или работники-эгалитарии, и гуманитарии. Эгалитарии были довольно-таки «грубоватыми людьми», подобно бабувистам великой революции. Они хотели превратить мир в общину рабочих, уничтожив всякую утончённость цивилизации, науку, изящные искусства и т. п. как бесполезную, опасную и аристократическую роскошь; это был предрассудок, который являлся неизбежным результатом их полного незнакомства с историей и политической экономией. Гуманитарии приобрели известность главным образом своими нападками на брак, семью и другие подобные установления. Обе эти партии, как и две-три другие, просуществовали весьма недолго, и главная масса французских рабочих очень скоро обратилась к принципам, которые проповедовал г-н Кабе — «Рёге Cabet» (отец Кабе), как его называют, — и которые стали известны на континенте под именем икарийского коммунизма.

Этот краткий очерк истории коммунизма во Франции показывает до некоторой степени, в чём должно заключаться различие между французским и английским коммунизмом. Движение за социальное преобразование имеет во Франции политическое происхождение. Выяснилось, что демократия не может создать подлинного равенства, и вследствие этого на помощь ей была призвана коммунистическая система. Большая часть французских коммунистов является поэтому ещё и республиканцами, они хотят осуществить коммунистическое устройство общества с республиканской формой правления. Не думаю, чтобы английские социалисты могли серьёзно возражать против этого, ибо, хотя они сами предпочитают выборную монархию, всё же я считаю их. слишком просвещёнными, чтобы они стали навязывать свой образ правления народу, который целиком его отвергает. Ясно, что подобная попытка создала бы для этого народа гораздо больше осложнений и трудностей, чем мог бы вызвать его собственный демократический образ правления, даже если предположить, что этот образ правления плох.

Но французским коммунистам может быть сделано другое возражение: они стремятся насильственно ниспровергнуть существующее правительство своей страны и доказывают это тем, что постоянно создают тайные общества. И это действительно так. Даже икарийцы, хотя они и заявляют в своих изданиях, что отвергают насильственные революции и тайные общества, даже они организуются на таких же началах и с радостью ухватились бы за всякую возможность насильственным путём учредить республику. Это может вызвать возражения и, по-моему, не без основания, ибо во всяком случае тайные общества всегда грешат против элементарной предусмотрительности, поскольку они без нужды навлекают на участников преследования со стороны закона. Я не склонен защищать такого рода политику, но её необходимо уяснить, понять, а это легко сделать, исходя из различия национального характера и образа правления французов и англичан. Английская конституция вот уже почти в течение ста пятидесяти лет непрерывно является законом страны; всякое изменение в ней проводилось законным путём, в конституционных формах; отсюда — большое уважение англичан к своим законам. Во Франции же в течение последних пятидесяти лет насильственные перемены следовали одна за другой; всевозможные конституции, от радикальной демократии до неприкрытого деспотизма, всякого рода законы после короткого существования отбрасывались прочь и заменялись другими. Какое уважение может быть после этого у народа к своим законам? И результатом всех этих потрясений является закреплённое в конституции и в законах Франции угнетение бедного богатым, угнетение, поддерживаемое насилием. Можно ли после этого ожидать, чтобы угнетённые любили свои общественные установления, чтобы они не прибегали снова к старым методам 1792 года? Они знают, что если они что-нибудь представляют собой, то только потому, что отвечают на насилие насилием, и так как в настоящее время в их распоряжении нет других средств, то зачем же им колебаться хоть минуту и не пустить его в ход? Скажут далее; почему французские коммунисты не учреждают коммунистических колоний, подобно англичанам? Мой ответ таков: потому что не рискуют. Если бы они пошли на это, первый же опыт был бы подавлен при помощи солдат. А если бы даже им не препятствовали, это не принесло бы им никакой пользы. Я всегда понимал учреждение «Гармонии» только как эксперимент, показывающий осуществимость планов г-на Оуэна на практике, с тем чтобы склонить общественное мнение в пользу социалистических планов устранения общественных бедствий. Но если это так, то подобный эксперимент был бы во Франции ни к чему. Не доказывайте французам, что ваши планы практичны, ибо это оставит их холодными и равнодушными. Но покажите им, что ваши коммунистические колонии не поставят человечество под иго «железного деспотизма», как выразился чартист г-н Бэрстоу в своём недавнем диспуте с г-ном Уотсом. Покажите им, что действительная свобода и действительное равенство станут возможными лишь при коммунистических порядках, что таких порядков требует справедливость, — и тогда все они будут на вашей стороне.

Вернёмся, однако, к социальным доктринам икарийских коммунистов. Их «священным писанием» является «Voyage en Icarie» («Путешествие в Икарию») отца Кабе, который, между прочим, был прежде прокурором и членом палаты депутатов. Общее устройство икарииских колоний очень мало отличается от колоний г-на Оуэна. Они включили в свои планы всё то рациональное, что нашли у Сен-Симона и Фурье, и поэтому значительно превосходят прежних французских коммунистов. Что касается брака, то их отношение к нему совершенно то же, что и у англичан. Сделано всё возможное, чтобы обеспечить свободу личности. Наказания подлежат отмене и должны быть заменены воспитанием молодёжи и разумным моральным воздействием на взрослых.

Одно, впрочем, примечательно: в то время как английские социалисты в общем являются противниками христианства и вынуждены страдать от всяких религиозных предрассудков в самом деле верующего населения, французские коммунисты, принадлежащие к нации, которая славится своим неверием, сами являются христианами. Одна из их излюбленных аксиом гласит, что христианство есть коммунизм — «le Chrislianisme c'est le Communisme». Они стараются это подтвердить ссылками на библию, на то, что первые христиане якобы жили на общинных началах и т. д. Но всё это только показывает, что эти добрые люди отнюдь не являются наилучшими христианами, хотя и называют себя таковыми; ибо если бы это было так, они лучше бы знали библию и убедились бы, что если немногие места из библии и могут быть истолкованы в пользу коммунизма, то весь дух её учения, однако, совершенно враждебен ему, как и всякому разумному начинанию.

Лучшие умы Франции в большинстве своём приветствуют рост коммунизма. Философ Пьер Леру, мужественная защитница прав женщин Жорж Санд, автор книги «Слова верующего» аббат Ламенне и многие другие более или менее склоняются к коммунистическим доктринам. Однако наиболее значительным писателем этого направления является Прудон, молодой человек, который два или три года назад опубликовал своё произведение «Что такое собственность?» («Qu'est-ce que la propriete?»); на этот вопрос он ответил: «La propriete c'est le vol» — собственность есть кража. Это наиболее философский труд из всего написанного коммунистами на французском языке, и из всех французских книг особенно эту мне хотелось бы видеть переведённой на английский язык. Право частной собственности, следствия, вытекающие из этого института, — конкуренция, безнравственность, нищета, — раскрыты здесь с такой силой ума и действительно научного исследования, которых мне не доводилось встречать соединёнными в одной книжке. Кроме того автор делает весьма важные замечания о формах правления и, доказав, что все они одинаково вызывают возражения, будь то демократия, аристократия или монархия, так как все они правят при помощи насилия, и что в лучшем из всех возможных случаев сила большинства угнетает слабость меньшинства, он приходит, наконец, к выводу: «Nous voulons l'anarchie!» — мы требуем анархии; никакой власти, ответственность каждого только перед самим собой.

Мне ещё придётся вернуться к этому вопросу, когда я перейду к немецким коммунистам. Теперь же мне остаётся лишь добавить, что икарииских коммунистов во Франции насчитывается около полумиллиона, не считая женщин и детей. Весьма внушительная армия, не правда ли? У них есть ежемесячник «Populaire», издаваемый отцом Кабе, и кроме того П. Леру выпускает периодический орган «Независимое обозрение», в котором основные положения коммунизма защищаются с философской точки зрения.

Манчестер, 23 окт. 1843 г.

 

II ГЕРМАНИЯ И ШВЕЙЦАРИЯ

В Германии были свои поборники социального преобразования ещё в эпоху реформации. Вскоре после того как Лютер стал агитировать за реформу церкви и возбуждать народ против духовной власти, крестьянство Южной и Средней Германии подняло всеобщее восстание против своих светских владык. Лютер всегда говорил, что его задача — возврат к первоначальному христианству ив учении и на практике; крестьяне желали того же и требовали поэтому возврата к практике раннего христианства не только в церковной, но и в общественной жизни. Они считали, что состояние угнетения и рабства, в котором они жили, несовместимо с учением библии. Изо дня в день их притесняла и грабила шайка надменных баронов и графов, которые обращались с ними, как со скотом; не было закона, который охранял бы их, а если и был, то не находилось никого, кто добился бы его выполнения. Это положение резко противоречило общинному началу первых христиан и учению Христа, как оно изложено в библии. Поэтому крестьяне восстали и начали против своих господ войну, которая могла быть только войной на уничтожение. Проповедник Томас Мюнцер, признанный ими вождём, выпустил воззвание, которое, естественно, было полно религиозного и суеверного вздора, свойственного той эпохе, но содержало, в числе прочего, и такие положения: что, согласно библии, ни один христианин не имеет права удерживать исключительно для себя какую бы то ни было собственность; что общность собственности является единственным надлежащим состоянием для общества христиан; что доброму христианину не дозволено проявлять какую бы то ни было власть или насилие над другими христианами, занимать какую-либо правительственную должность или обладать наследственной властью, но что, наоборот, все люди, как равные перед богом, должны быть равны между собой и на земле, Эти положения были лишь логическими выводами из библии и собственных писаний Лютера; но реформатор не проявлял готовности идти так далеко, как шёл народ; несмотря на всё мужество, которое он обнаружил в борьбе против церковных властей, он не был свободен от политических и социальных предрассудков своего века; он столь же твёрдо верил в божественное право князей и помещиков топтать народ, как верил в библию. И так как он, сверх того, нуждался в покровительстве аристократии и протестантских князей, то он написал против повстанцев памфлет, в котором не только отрёкся от всякой связи с ними, но подстрекал дворянство к самой жестокой расправе с ними, как с мятежниками против божеских законов. «Убивайте их, как собак!» — восклицал он. Весь памфлет написан с такой ненавистью, больше того, с таким фанатическим бешенством против народа, что он навсегда останется пятном на имени Лютера. Из этого видно, что, начав своё жизненное поприще как человек народа, он перешёл затем целиком на службу к его угнетателям. После кровопролитнейшей гражданской войны восстание было подавлено, и крестьяне ввергнуты были в прежнее рабство.

За немногими отдельными исключениями, да и то не замеченными публикой, в Германии, начиная с Крестьянской войны и до самого недавнего времени, не было партии сторонников социального преобразования. В течение последних пятидесяти лет общественное мнение было слишком занято вопросами либо чисто политического, либо чисто философского характера, вопросами, на которые нужно было ответить, прежде чем приступить к обсуждению социального вопроса с необходимым спокойствием и знанием. Люди, которые решительно возражали бы против коммунистической системы, если бы она им была предложена, тем не менее сами прокладывали для неё путь.

Вопрос о социальном преобразовании с недавнего времени снова стал предметом обсуждения в Германии, но уже среди рабочего класса. Так как в Германии сравнительно мало развита фабричная промышленность, то большинство рабочих состоит из ремесленников, которые, прежде чем осесть в качестве мелких мастеров, в течение нескольких лет странствуют по Германии, Швейцарии, очень часто и по Франции. Большое число немецких рабочих таким образом непрерывно направляется в Париж и из Парижа и неизбежно знакомится там с политическим и социальным движением французского рабочего класса. Один из этих людей, Вильгельм Вейтлинг, уроженец Магдебурга в Пруссии, простой подмастерье-портной, решил устроить коммунистические общины в своём собственном отечестве.

Этот человек, которого можно считать основателем немецкого коммунизма, после нескольких лет пребывания в Париже направился в Швейцарию и, работая в Женеве в портняжной мастерской, проповедовал товарищам по работе своё новое евангелие. Во всех городах и местечках, расположенных вдоль берега Женевского озера, на швейцарской его стороне, он основал коммунистические союзы, и большинство работавших здесь немцев стало сочувственно относиться к его идеям. Подготовив таким образом общественное мнение, он приступил к изданию периодического органа «Молодое поколение» с целью расширить свою агитацию в стране. Хотя этот журнал писался только для рабочих и писал его рабочий, он с самого же начала превзошёл большинство изданий французских коммунистов, в том числе даже «Populaire» отца Кабе. Видно по журналу, что его редактор должен был очень усердно работать, чтобы приобрести те исторические и политические познания, без которых не может обойтись публицист и которых не дало ему скудное образование. Журнал показывает также, что Вейтлинг постоянно работал над тем, чтобы свести свои различные идеи и мысли об обществе в законченную систему коммунизма. Журнал «Молодое поколение» начал выходить в 1841 г.; в следующем году Вейтлинг опубликовал произведение «Гарантии гармонии и свободы», в котором он даёт обзор старой общественной системы и набрасывает контуры новой. Как-нибудь я, может быть, пришлю вам несколько выдержек из этой книги.

Создав, таким образом, ядро коммунистической партии в Женеве и её окрестностях, Вейтлинг перебрался в Цюрих, где, как и в других городах Северной Швейцарии, некоторые его друзья начали уже оказывать влияние на умы рабочих. Теперь он начал организовывать свою партию в этих городах. Под названием певческих клубов возникали союзы для обсуждения вопросов социального преобразования. К этому времени Вейтлинг сообщил о своём намерении опубликовать книгу «Евангелие бедных грешников». Но тут в дело вмешалась полиция.

В июне этого года Вейтлинг был арестован; вместе с бумагами была захвачена и его книга, прежде чем она успела выйти из печати. Правительство республики учредило комиссию для расследования дела и для представления затем доклада о нём Большому совету — представительному органу, избранному народом. Этот доклад был несколько месяцев тому назад опубликован. Из него явствует, что во всех частях Швейцарии существовало большое число коммунистических союзов, состоящих главным образом из немецких рабочих, что Вейтлинг считался руководителем партии и время от времени получал отчёты о ходе движения, что он находился в переписке с подобными же немецкими союзами в Париже и Лондоне и что все эти общества, состоявшие из людей, часто менявших своё местожительство, являлись не чем иным, как рассадниками «опасных и утопических доктрин», переправляющими своих наиболее опытных членов в Германию, Венгрию и Италию и заражающими своим духом всех рабочих, попадавших в сферу их воздействия. Доклад был составлен доктором Блюнчли, аристократом и фанатическим сторонником христианства, и всё им написанное поэтому больше напоминает пристрастный донос, нежели хладнокровный официальный доклад. Коммунизм изобличается в нём как крайне опасная доктрина, ниспровергающая весь существующий порядок и разрушающая все священные узы общества. Благочестивый доктор, кроме того, не находит достаточно сильных слов, чтобы выразить свои чувства по поводу дерзкого кощунства, с которым-де эти гнусные и невежественные люди пытаются оправдать своё безнравственное революционное учение выдержками из священного писания. Вейтлинг и его партия заняли в этом вопросе ту же позицию, что и икарийцы во Франции, и заявляют, что христианство — это коммунизм.

Исход вейтлинговского процесса весьма мало соответствовал ожиданиям цюрихского правительства. Хотя Вейтлинг й его друзья не раз были весьма неосторожны в своих выражениях, однако выдвинутое против Вейтлинга обвинение в государственной измене и в заговоре не могло быть доказано. Уголовный суд приговорил Вейтлинга к шестимесячному тюремному заключению и к пожизненному изгнанию из Швейцарии; члены цюрихских союзов были высланы из кантона; доклад был сообщён правительствам других кантонов и иностранным посольствам. Однако в других частях Швейцарии коммунисты пострадали весьма мало. Преследование началось слишком поздно и встретило слишком слабую поддержку со стороны других кантонов. Оно отнюдь не привело к разгрому коммунизма, а скорее принесло ему пользу, вызвав к нему ещё больший интерес во всех странах немецкого языка. Коммунизм, ранее почти неизвестный в Германии, стал там, благодаря этим событиям, предметом всеобщего внимания.

Существует в Германии и другая партия, защищающая коммунизм. Первая партия, как партия чисто народная, несомненно, в скором времени объединит весь рабочий класс Германии. А партия, о которой я сейчас буду говорить, это — партия философская, по своему происхождению не связанная с английскими или французскими коммунистами, а выросшая из той философии, которая в течение последнего полустолетия являлась гордостью Германии.

Политической революции во Франции сопутствовала философская революция в Германии. Кант начал её тем, что ниспроверг устарелую систему лейбницевской метафизики, которая к концу прошлого столетия принята была во всех европейских, университетах. Фихте и Шеллинг начали перестройку философии, а Гегель завершил новую, систему. Никогда ещё, с тех пор как люди мыслят, не было такой всеобъемлющей системы философии, как система Гегеля. Логика, метафизика, философия природы, философия духа, философия права, религии, истории— всё было объединено в одну систему, сведено к одному основному принципу. Система казалась неуязвимой извне, и это действительно было так. Она была взорвана только изнутри, людьми, которые сами были гегельянцами. Здесь я, конечно, не могу подробно изложить ни эту систему, ни её историю и должен поэтому ограничиться следующими замечаниями. Развитие немецкой философии от Канта до Гегеля было столь последовательно, столь логично, столь, если можно так выразиться, необходимо, что никакие другие системы, кроме упомянутых, не могли удержаться. Имелось ещё две или три системы, которые не привлекли никакого внимания и были в таком пренебрежении, что никто не хотел оказывать им даже такой чести, как заниматься их опровержением. Гегель, несмотря на свои огромные познания и глубину мышления, был так сильно поглощён абстрактными вопросами, что не позаботился о том, чтобы освободиться от предрассудков своего века, века реставрации старых правительственных и религиозных систем. Но его ученики придерживались совершенно иных взглядов на эти вещи. Гегель умер в 1831г., и уже в 1835г. появилась «Жизнь Иисуса» Штрауса, первое произведение, которое представляло собой некоторый шаг вперёд за пределы ортодоксального гегельянства. За ним последовали другие, — и в 1837г. христиане ополчились против неогегельянцев, как они их называли, изобличая их как атеистов и требуя вмешательства государства. Государство, однако, не вмешивалось, и полемика всё более разгоралась. В это время нео- или младогегельянцы так слабо сознавали, какие выводы вытекают из их собственных рассуждений, что отвергали обвинение в атеизме и называли себя христианами и протестантами, хотя и отрицали существование такого бога, который не был бы человеком, а историю евангелия объявляли чистой мифологией. Лишь в прошлом году автор этих строк признал в одном памфлете правильность обвинения в атеизме. Но развитие шло своим путём. Младогегельянцы в 1842г. стали открытыми атеистами и республиканцами; орган их партии «Немецкий ежегодник» стал более радикальным и откровенным, чем когда-либо прежде. Основана была политическая газета, и очень скоро вся либеральная печать Германии целиком оказалась в наших руках. У нас были друзья почти в каждом значительном городе Германии; мы обеспечивали все либеральные газеты необходимым материалом и таким образом делали их своими органами. Мы наводнили страну памфлетами и вскоре в каждом вопросе руководили общественным мнением. Временное ослабление цензуры печати в огромной мере усилило энергию этого движения, которое было совершенно новым для значительной части немецкой публики. Выходившие с разрешения правительственного цензора газеты содержали вещи, которые даже во Франции преследовались бы как государственная измена, или такие, каких нельзя было бы произнести в Англии, не рискуя попасть за это под суд по обвинению в богохульстве. Это движение выросло столь неожиданно, столь бурно и стремительно, что как правительство, так и общество были на время как бы захвачены им. Однако этот неистовый характер агитации доказывал, что движение не опиралось на какую-либо сильную партию в обществе и что его мощь явилась лишь результатом растерянности застигнутых врасплох противников. Как только правительства снова пришли в себя, они положили ему предел самым деспотическим подавлением свободы слова. Памфлеты, газеты, периодические издания, научные произведения запрещались дюжинами, и скоро возбуждение в стране пошло на убыль. Само собой разумеется, что это тираническое вмешательство не остановит развития общественного мнения и не уничтожит принципов, защищаемых агитаторами. Все эти преследования не принесли правящим кругам никакой пользы, ибо если бы они не подавили движения, то оно натолкнулось бы на равнодушие широкой публики, столь же мало подготовленной к радикальным изменениям, как во всякой другой стране. И если бы этого даже не произошло, республиканская агитация всё равно была бы заброшена самими агитаторами, так как по­следние, продолжая все дальше и дальше развивать выводы своей философии, стали теперь коммунистами. В тот самый момент, когда государи и правители Германии думали, что республиканское движение навсегда раздавлено, они увидели, что из пепла политической агитации вырос коммунизм. И это новое учение показалось им ещё опаснее и страшнее того, кажущийся разгром которого они праздновали.

Уже осенью 1842г. некоторые деятели партии пришли к выводу, что одних политических изменений недостаточно, и заявили, что только при социальной революции, основанной на коллективной собственности, установится общественный строй, отвечающий их абстрактным принципам. Но даже такие главари партии, как д-р Бруно Бауэр, д-р Фейербах и д-р Руге, не были ещё тогда подготовлены к этому решительному шагу. Политический орган партии «Рейнская газета» опубликовал несколько статей в защиту коммунизма, но без желаемого успеха. Однако коммунизм был столь необходимым следствием неогегельянской философии, что никакое противодействие не могло помешать его развитию, ив течение этого года первые его сторонники с удовлетворением отмечали, что республиканцы один за другим присоединялись к их рядам. Кроме д-ра Гесса, одного из редакторов ныне закрытой «Рейнской газеты», который фактически первым из этой партии стал коммунистом, теперь имеется уже большое число других, а именно: д-р Руге, редактор «Немецкого ежегодника» — научного периодического органа младогегельянцев, запрещённого постановлением германского Союзного сейма; д-р Маркс, также один из редакторов «Рейнской газеты»; Георг Гервег, поэт, письмо которого к прусскому королю было прошлой зимой напечатано в переводе большинством английских газет, и другие. И мы надеемся, что и остальная часть республиканской партии тоже постепенно перейдёт на нашу сторону.

Таким образом, философский коммунизм можно считать на­всегда утвердившимся в Германии, несмотря на все старания правительств подавить его. Они свели на нет прессу в своих владениях, но безрезультатно: сторонники прогресса используют свободную печать Швейцарии и Франции, и их произведения так широко распространяются в Германии, как если бы они печатались в самой этой стране. Все преследования и запреты оказались бесплодными и так оно будет и впредь. Немцы — нация философская, они не пожелают, не смогут отказаться от коммунизма, раз он покоится на здоровых философских основах, в особенности, когда он является неизбежным выводом иэ их собственной философии. И вот задача, которую нам предстоит теперь выполнить. Наша партия должна доказать, что либо все усилия немецкой философской мысли от Канта до Гегеля остались бесполезными или даже хуже чем бесполезными, либо их завершением должен быть коммунизм; что немцы должны либо отречься от своих великих философов, чьи имена составляют их национальную гордость, либо признать коммунизм. И это будет доказано; немцы будут поставлены перед этой дилеммой, и едва ли можно сомневаться в том, какое решение будет принято народом. В Германии, больше, чем в какой-либо другой стране, есть условия для создания коммунистической партии среди образованных классов общества. Немцы — нация, далёкая от практических интересов; когда в Германий принцип приходит в столкновение с интересами, принцип почти всегда укрощает притязания интересов. То же пристрастие к абстрактным принципам, то же пренебрежение к действительности и собственной выгоде, которые привели немцев в состояние политического небытия, те же самые качества обеспечивают успех философского коммунизма в этой стране. Англичанам покажется очень странным, что партия, стремящаяся к уничтоже­нию частной собственности, состоит преимущественно из людей, которые сами являются собственниками, и, однако, в Германии дело обстоит именно так. Мы можем пополнять наши ряды лишь из тех слоев, которые получили довольно хорошее образование, то есть из университетских и коммерческих кругов, и ни там, ни тут мы до сих пор не столкнулись с какими-либо значительными затруднениями.

Что касается отдельных пунктов учения нашей партии, то мы сходимся гораздо больше с английскими социалистами, чем с какой-либо другой партией. Их система, подобно нашей, покоится на философском принципе; как и мы, они борются против религиозных предрассудков, тогда как французы отвергают философию и увековечивают религию, протаскивая её вместе с собой в проектируемый новый общественный строй. Французские коммунисты могли нам оказывать помощь только на первых этапах нашего развития, но уже скоро мы увидели, что знаем больше, чем наши учителя. А у английских социалистов нам ещё нужно очень многому поучиться. Правда, наши основные принципы дают нам более широкую базу, ибо мы их почерпнули из философской системы, охватывающей все отрасли человеческих знаний; но во всём, что касается практики, фактов современного общественного строя, мы находим, что английские социалисты нас намного опередили, и нам после них весьма мало осталось сделать в этой области. Позволю себе заметить, кстати, что встречал английских социалистов, с которыми был согласен почти по всем вопросам.

Я не могу дать здесь изложение этого коммунистического учения, чтобы не удлинять сверх меры свою статью, но я намерен сделать это в ближайшее время, если редактор «New Moral World» предоставит мне для этого необходимое место {в дальнейших номерах газеты статья Энгельса на эту тему не появилась}. Итак, в заключение, могу заявить, что несмотря на преследования со стороны германских правительств (мне стало известно, что в Берлине г-н Эдгар Бауэр привлекается к суду за выпущенное им коммунистическое произведение, а в Штутгарте арестовано другое лицо по обвинению в новом преступлении — в «коммунистической: переписке»!), несмотря на это будут предприняты все необходимые шаги для успешной агитации за социальное преобразование, для создания нового периодического органа и для обеспечения распространения всех изданий, отстаивающих коммунизм.

Написано Ф. Энгельсом 23 октября и в начале ноября 1843г.