В. И. Ленин. К ХАРАКТЕРИСТИКЕ ЭКОНОМИЧЕСКОГО РОМАНТИЗМА. Сисмонди и наши отечественные сисмондисты

 

X. Протекционизм

Последний теоретический вопрос, интересующий нас в системе воззрений Сисмонди, — вопрос о протекционизме. В “Nouveaux Principes” уделено этому вопросу не мало места, но он разбирается там больше с практической стороны — по поводу движения против хлебных законов в Англии. Этот последний вопрос мы разберём ниже, ибо он включает в себя еще другие, более широкие вопросы. Здесь же нас интересует пока лишь точка зрения Сисмонди на протекционизм. Интерес этого вопроса заключается не в каком-нибудь ещё новом экономическом понятии Сисмонди, не вошедшем в предыдущее изложение, а в понимании им связи между “экономикой” и “надстройкой”. Эфруси уверяет читателей “Р. Б—ва”, что Сисмонди — “один из первых и самых талантливых предшественников современной исторической школы”, что он восстает “против изолирования экономических явлений от всех других социальных факторов”. “В трудах Сисмонди проводится тот взгляд, что хозяйственные явления не должны быть изолируемы от других социальных факторов, что они должны изучаться в связи с фактами социально-политического характера” («Р. Б.» №8, 38—39). Вот мы и посмотрим на взятом примере, как понимал Сисмонди связь хозяйственных явлений с социально-политическими.

«Запрещения ввоза, — говорит Сисмонди в главе «о таможнях» (I. IV, ch. XI), — так же неразумны и так же гибельны, как и запрещения вывоза: они изобретены для того, чтобы подарить нации мануфактуру, которой она еще не имела; и нельзя отрицать, что для начинающей индустрии они равняются самой сильной поощрительной премии. Эта мануфактура производит, может быть, едва сотую часть всего потребляемого нацией количества товаров данного рода: сто покупателей должны будут соперничать друг с другом, чтобы получить товар от единственного продавца, а девяносто девять, которым он откажет, будут вынуждены пробавляться контрабандными товарами. В этом случае потеря для нации будет равна 100, а выгода — равна 1. Какие бы выгоды ни давала нации эта новая мануфактура, — нет сомнения, что их слишком мало, чтобы оправдать столь большие жертвы. Всегда можно бы было найти менее расточительные средства для того, чтобы вызвать к деятельности такую мануфактуру” (I, 440-441).

Вот как просто разрешает этот вопрос Сисмонди: протекционизм “неразумен”, ибо «нация» от него теряет!

О какой “нации” говорит наш экономист? С какими хозяйственными отношениями он сопоставляет данный социально-политический факт? Он не берёт никаких определенных отношений, он рассуждает вообще о нации, какой она должна бы быть по его представлениям о должном. А эти представления о должном, как мы знаем, построены на исключении капитализма и на господстве мелкого самостоятельного производства.

Но ведь это же совершенная нелепость — сопоставлять социально-политический фактор, относящийся к данному хозяйственному строю и только к нему, с каким-то воображаемым строем. Протекционизм есть “социально-политический фактор” капитализма, а Сисмонди сопоставляет его не с капитализмом, а с какой-то нацией вообще (или с нацией мелких самостоятельных производителей). Он мог бы, пожалуй, сопоставить протекционизм хоть с индийской общиной и получить ещё более наглядную “неразумность” и “губительность”, но эта “неразумность” относилась бы точно так же к его сопоставлению, а не к протекционизму. Сисмонди приводит детский расчетец, чтобы доказать, что покровительство выгодно очень немногим на счет массы. Но это нечего и доказывать, ибо это явствует уже из самого понятия протекционизма (все равно, будет ли это прямая выдача премии или устранение иностранных конкурентов). Что протекционизм выражает собой общественное противоречие, это — бесспорно. Но разве в хозяйственной жизни того строя, который создал протекционизм, нет противоречий? Напротив, она вся полна противоречий, и Сисмонди сам отмечал эти противоречия во всём своём изложении. Вместо того, чтобы вывести это противоречие из тех противоречий хозяйственного строя, которые он сам же констатировал, Сисмонди игнорирует экономические противоречия, превращая свое рассуждение в совершенно бессодержательное «невинное пожелание». Вместо того, чтобы сопоставить это учреждение, служащее, по его словам, выгоде небольшой группы, с положением этой группы во всем хозяйстве страны и с интересами этой группы, он сопоставляет его с абстрактным положением об «общем благе». Мы видим, следовательно, что, в противоположность утверждению Эфруси, Сисмонди именно изолирует хозяйственные явления от остальных (рассматривая протекционизм вне связи с хозяйственным строем) и совершенно не понимает связи между экономическими и социально-политическими фактами. Приведенная нами тирада содержит все, что он может дать, как теоретик, по вопросу о протекционизме: остальное — лишь пересказ этого. «Сомнительно, чтобы правительства вполне понимали, какой ценой они покупают эту выгоду (развитие мануфактур) и те страшные жертвы, какие они налагают на потребителей» (I, 442—443). “Правительства Европы желали насиловать природу” (faire violence à la nature). Какую природу? Не природу ли капитализма “насилует” протекционизм? “Нацию принудили, так сказать (en quelque sorte), к ложной деятельности” (I, 448). «Некоторые правительства дошли до того, что платят своим купцам, чтобы дать им возможность продавать дешевле; чем более странна эта жертва, чем более она противоречит самым простым расчетам, тем более приписывают её высшей политике... Правительства платят своим купцам на счет своих подданных” (I, 421), и т. п., и т. п. Вот какими рассуждениями угощает нас Сисмонди!» В других местах он, делая как бы вывод из этих рассуждений, называет капитализм “искусственным” и «насажденным» (I, 379, opulence factice), “тепличным” (II, 456) и т. п. Начавши с подстановки невинных пожеланий на место анализа данных противоречий, он приходит к прямому извращению действительности в угоду этим пожеланиям. Выходит, что капиталистическая промышленность, которую так усердно “поддерживают”, слаба, беспочвенна и т. п., не играет преобладающей роли в хозяйстве страны, что эта преобладающая роль принадлежит, следовательно, мелкому производству, и т. д. Тот несомненный и неоспоримый факт, что протекционизм создан лишь определенным хозяйственным строем и определенными противоречиями этого строя, что он выражает реальные интересы реального класса, играющего преобладающую роль в народном хозяйстве, — превращен в ничто, даже в свою противоположность посредством нескольких чувствительных фраз! Вот еще образчик (по поводу протекционизма земледельческого, — I, 265, глава о хлебных законах):

“Англичане представляют нам свои крупные формы единственным средством улучшить агрикультуру, то есть доставить себе большее изобилие сельскохозяйственных продуктов по более дешевой цене, — а на самом деле они, как раз наоборот, производят их дороже...”

Замечательно характерен этот отрывок, так рельефно показывающий те приемы романтических рассуждений, которые усвоены целиком русскими народниками! Факт развития фермерства и технического прогресса, связанного с ним, изображается в виде преднамеренно введенной системы: англичане (т. е. английские экономисты) представляют эту систему усовершенствования агрикультуры единственным средством. Сисмонди хочет сказать, что “могли бы быть” и другие средства поднять её, помимо фермерства, т. е. опять-таки “могли бы быть” в каком-нибудь абстрактном обществе, а не в том реальном обществе определенного исторического периода, «обществе», основанном на товарном хозяйстве, о котором говорят английские экономисты и о котором должен бы был говорить и Сисмонди. “Улучшение агрикультуры, то есть доставление себе (нации?) большего обилия продуктов”. Вовсе не «то есть». Улучшение агрикультуры и улучшение условий питания массы вовсе не одно и то же; несовпадение того и другого не только возможно, но и необходимо в таком строе хозяйства, от которого Сисмонди с таким усердием хочет отговориться. Напр., увеличение посевов картофеля может означать повышение производительности труда в земледелии (введение корнеплодов) и увеличение сверхстоимости — наряду с ухудшением питания рабочих. Это все та же манера народника... то бишь романтика — отговариваться фразами от противоречий действительной жизни.

«На самом деле, — продолжает Сисмонди, — эти фермеры, столь богатые, столь интеллигентные, столь поддерживаемые (secondés) всяким прогрессом наук, у которых упряжка так красива, изгороди так прочны, поля так чисто вычищены от сорных трав, — не могут выдержать конкуренции жалкого польского крестьянина, невежественного, забитого рабством, ищущего утешения лишь в пьянстве, агрикультура которого находится ещё в детском состоянии искусства. Хлеб, собранный в центре Польши, заплатив фрахт за много сот лье и по рекам, и по суше, и по морю, заплатив ввозные пошлины в 30 и 40% своей стоимости, — все-таки дешевле хлеба самых богатых графств Англии» (I, 265). “Английских экономистов смущает этот контраст”. Они ссылаются на подати и т. п. Но дело не в этом. “Самая система эксплуатации дурна, основана на опасном базисе... Эту систему недавно все писатели выставляли предметом, достойным нашего восхищения, но мы должны, наоборот, хорошенько ознакомиться с ней, чтобы остеречься подражать ей” (I, 266).

Не правда ли, как бесконечно наивен этот романтик, выставляющий английский капитализм (фермерство) неправильной системой экономистов, воображающий, что «смущение» экономистов, закрывающих глаза на противоречия фермерства, есть достаточный аргумент против фермеров? Как поверхностно его понимание, ищущее объяснения хозяйственным процессам не в интересах различных групп, а в заблуждениях экономистов, писателей, правительств! Добрый Сисмонди хочет усовестить и устыдить английских фермеров, а с ними и континентальных, чтобы они не “подражали” таким «дурным» системам!

Не забывайте, впрочем, что это писано 70 лет тому назад, что Сисмонди наблюдал первые шаги этих совершенно еще новых тогда явлений. Его наивность ещё извинительна, ибо и экономисты-классики (его современники) с не меньшей наивностью считали эти новые явления продуктом вечных и естественных свойств человеческой природы. Но мы спрашиваем, прибавили ли наши народники хоть одно оригинальное словечко к аргументам Сисмонди в своих “возражениях” против развивающегося капитализма в России?

Итак, рассуждения Сисмонди о протекционизме показывают, что ему совершенно чужда историческая точка зрения. Напротив, он рассуждает так же, как и философы и экономисты XVIII века, совершенно абстрактно, отличаясь от них лишь тем, что нормальным и естественным объявляет не буржуазное общество, а общество мелких самостоятельных производителей. Поэтому он совершенно не понимает связи протекционизма с определенным хозяйственным строем и отделывается от этого противоречия в социально-политической области такими же чувствительными фразами о «ложности», “опасности”, ошибочности, неразумности п т. п., какими он отделывался и от противоречий в жизни хозяйственной. Поэтому он крайне поверхностно изображает дело, представляя вопрос о протекционизме и фритредерстве вопросом о «ложном» и «правильном» пути (т. е., по его терминологии, вопросом о капитализме или о некапиталистическом пути).

Новейшая теория вполне раскрыла эти заблуждения, показав связь протекционизма с определенным историческим строем общественного хозяйства, с интересами главенствующего в этом строе класса, встречающими поддержку правительств. Она показала, что вопрос о протекционизме и свободе торговли есть вопрос между предпринимателями (иногда между предпринимателями разных стран, иногда между различными фракциями предпринимателей данной страны).

Сравнивая с этими двумя точками зрения на протекционизм отношение к нему экономистов-народников, мы видим, что они целиком стоят и в этом вопросе на точке зрения романтиков, сопоставляя протекционизм не с капиталистической, а с какой-то абстрактной страной, с “потребителями” tout court, объявляя его “ошибочной” и “неразумной” поддержкой “тепличного” капитализма и т. д. В вопросе, напр., о беспошлинном ввозе сельскохозяйственных машин, вызывающем конфликт индустриальных и сельскохозяйственных предпринимателей, народники, разумеется, горой стоят за сельских... предпринимателей. Мы не хотим сказать, чтобы они были неправы. Но это — вопрос факта, вопрос данного исторического момента, вопрос о том, какая фракция предпринимателей выражает более общие интересы развития капитализма. Если народники и правы, то, конечно, уже не потому, что наложение пошлин означает “искусственную” “поддержку капитализма”, а сложение их — поддержку “исконного” народного промысла, а просто потому, что развитие земледельческого капитализма (нуждающегося в машинах), ускоряя вымирание средневековых отношений в деревне и создание внутреннего рынка для индустрии, означает более широкое, более свободное и более быстрое развитие капитализма вообще.

Мы предвидим одно возражение по поводу этого причисления народников к романтикам по данному вопросу. Скажут, пожалуй, что тут необходимо выделить Н. —она, который ведь прямо говорит, что вопрос о свободе торговли и протекционизме есть вопрос капиталистический, и говорит это не раз, который даже «цитирует»… Да, да, г. Н. —он даже цитирует! Но если вам приведут это место его “Очерков”, то мы приведем другие места, где он объявляет поддержку капитализма «насаждением» (и притом в “Итогах и выводах”! стр. 331, 323, также 283), объясняет поощрение капитализма “гибельным заблуждением”, тем, что “мы упустили из виду”, “мы забыли”, «нас омрачили» и т. п. (стр. 298. Сравните Сисмонди!). Каким образом совместить это с утверждением, что поддержка капитализма (вывозными премиями) есть «одно из множества противоречий, которыми кишит наша хозяйственная жизнь; оно, как и все остальные, обязано существованием форме, принимаемой всем производством» (стр. 286)? Заметьте: всем производством! Мы спрашиваем любого беспристрастного человека, на какой точке зрения стоит этот писатель, объясняющий поддержку «формы, принимаемой всем производством», — “заблуждением”? На точке зрения Сисмонди или научной теории? “Цитаты” г-на Н. —она и здесь (как и в вышеразобранных вопросах) оказываются сторонними, неуклюжими вставками, ничуть не выражающими действительного убеждения о применимости этих “цитат” к русской действительности. «Цитаты» г-на Н. —она — это вывеска новейшей теории, вводящая лишь в заблуждение читателей. Это — неловко надетый костюм “реалиста”, за которым прячется чистокровный романтик.

 

XI. Общее значение Сисмонди в истории политической экономии

Мы ознакомились теперь со всеми главнейшими положениями Сисмонди, относящимися к области теоретической экономии. Подводя итоги, мы видим, что Сисмонди остается везде безусловно верен себе, что его точка зрения неизменна. По всем пунктам он отличается от классиков тем, что указывает противоречия капитализма. Это с одной стороны. С другой стороны, ни по одному пункту он не может (да и не хочет) провести дальше анализ классиков и потому ограничивается сентиментальной критикой капитализма с точки зрения мелкого буржуа. Такая замена научного анализа сентиментальными жалобами и сетованиями обусловливает у него чрезвычайную поверхностность понимания. Новейшая теория, восприняв указания на противоречия капитализма, распространила и на них научный анализ и пришла по всем пунктам к выводам, которые коренным образом расходятся с выводами Сисмонди и потому приводят к диаметрально противоположной точке зрения на капитализм.

В “Критике некоторых положений политической экономии” («Zur Kritik». Русский перевод, М. 1896г) общее значение Сисмонди в истории науки охарактеризовано так:

«Сисмонди уже освободился от представления Буагильбера, что труд, составляющий источник меновой ценности, искажается деньгами, но он нападает на крупный промышленный капитал точно так же, как Буагильбер — на деньги» (с. 36).

Автор хочет сказать: как Буагильбер поверхностно смотрел на товарный обмен, как на естественный строй, восставая против денег, в которых он видел “чуждый элемент” (с. 30, ibid.), так и Сисмонди смотрел на мелкое производство, как на естественный строй, восставая против крупного капитала, в котором он видел чуждый элемент. Буагильбер не понимал неразрывной и естественной связи денег с товарным обменом, не понимал, что противополагает, как чуждые элементы, две формы «буржуазного труда» (ibid., 30—31). Сисмонди не понимал неразрывной и естественной связи крупного капитала с мелким самостоятельным производством, не понимал, что это — две формы товарного хозяйства. Буагильбер, “восставая против буржуазного труда в одной его форме”, “впадая в утопию, возводит его в апофеоз в другой” (ibid.). Сисмонди, восставая против крупного капитала, т. е. против товарного хозяйства в одной форме, именно наиболее развитой, впадая в утопию, возводил в апофеоз мелкого производителя (особенно крестьянство), т. е. товарное хозяйство в другой, только зачаточной форме.

«Если политическая экономия, — продолжает автор «Критики», — в лице Рикардо беспощадно выводит свое последнее заключение и этим завершается, то Сисмонди дополняет этот результат, представляя на себе самом её сомнения” (с. 36).

Таким образом, автор “Критики” сводит значение Сисмонди к тому, что он выдвинул вопрос о противоречиях капитализма и таким образом поставил задачу дальнейшему анализу. Все самостоятельные воззрения Сисмонди, который хотел также ответить на этот вопрос, признаются цитируемым автором ненаучными, поверхностными и отражающими его реакционную мелкобуржуазную точку зрения (см. вышеприведенные отзывы и один отзыв ниже, в связи с “цитатой” Эфруси).

Сравнивая доктрину Сисмонди с народничеством, мы видим по всем почти пунктам (за исключением отрицания теории ренты Рикардо и мальтузианских наставлений крестьянам) поразительное тождество, доходящее иногда до одинаковости выражений. Экономисты-народники стоят целиком на точке зрения Сисмонди. Мы ещё более убедимся в этом ниже, когда перейдем от теории к воззрениям Сисмонди на практические вопросы.

Что касается, наконец, до Эфруси, то он ни по одному пункту не дал правильной оценки Сисмонди. Указывая на подчеркивание противоречий капитализма и осуждение их у Сисмонди, Эфруси совершенно не понял ни резкого отличия его теории от теории научного материализма, ни диаметральной противоположности романтической и научной точки зрения на капитализм. Симпатия народника к романтику, трогательное единодушие их помешало автору статей в «Русск. Богат.» правильно охарактеризовать этого классического представителя романтизма в экономической науке.

Мы привели сейчас отзыв о Сисмонди, что “он в себе самом представлял сомнения” классической экономии.

Но Сисмонди и не думал ограничиваться такой ролью (которая дает ему почётное место среди экономистов). Он, как мы видели, пытался разрешать сомнения и пытался крайне неудачно. Мало того, он обвинял классиков и их науку не за то, что она остановилась перед анализом противоречий, а за то, что она будто бы следовала неверным приёмам. “Старая наука не учит нас ни понимать, ни предупреждать” новые бедствия (I, XV), говорит Сисмонди в предисловии ко 2-му изданию своей книги, объясняя этот факт не тем, что анализ этой науки неполон и непоследователен, а тем, что она будто бы “ударилась в абстракции” (I, 55: новые ученики А. Смита в Англии бросились (se sont jetés) в абстракции, забывая о “человеке”) — и “идет по ложному пути” (II, 448). В чем же состоят обвинения Сисмонди против классиков, позволяющие ему сделать такой вывод?

“Экономисты, наиболее знаменитые, слишком мало обращали внимания на потребление и на сбыт” (I, 124).

Это обвинение повторялось со времен Сисмонди бесчисленное количество раз. Считали нужным выделять “потребление” от «производства» как особый отдел науки; говорили, что производство зависит от естественных законов, тогда как потребление определяется распределением, зависящим от воли людей, и т. п., и т. п. Как известно, наши народники держатся тех же идей, выделяя на первое место распределение.

Какой же смысл в этом обвинении? Оно основано лишь на крайне ненаучном понимании самого предмета политической экономии. Её предмет вовсе не “производство материальных ценностей”, как часто говорят (это — предмет технологии), а общественные отношения людей по производству. Только понимая «производство» в первом смысле, и можно выделять от него особо “распределение”, и тогда в “отделе” о производстве, вместо категорий исторически определенных форм общественного хозяйства, фигурируют категории, относящиеся к процессу труда вообще: обыкновенно такие бессодержательные банальности служат лишь потом к затушевыванию исторических и социальных условий. (Пример — хоть понятие о капитале.) Если же мы последовательно будем смотреть на “производство”, как на общественные отношения по производству, то и “распределение”, и “потребление” потеряют всякое самостоятельное значение. Раз выяснены отношения по производству, — тем самым выяснилась и доля в продукте, приходящаяся отдельным классам, а следовательно, “распределение” и “потребление”. И наоборот, при невыясненности производственных отношений (напр., при непонимании процесса производства всего общественного капитала в его целом) всякие рассуждения о потреблении и распределении превращаются в банальности или невинные романтические пожелания. Сисмонди — родоначальник подобных толков. Родбертус тоже много говорил о “распределении национального продукта”, “новейшие” авторитеты Эфруси созидали даже особые “школы”, одним из принципов которых было особое внимание к распределению. И все эти теоретики «распределения» и “потребления” не сумели разрешить даже основного вопроса об отличии общественного капитала от общественного дохода, все продолжали путаться в противоречиях, перед которыми остановился А. Смит. — Проблему удалось решить лишь экономисту, никогда не выделявшему особо распределения, протестовавшему самым энергичным образом против “вульгарных” рассуждений о “распределении” (ср. замечания Маркса на Готскую программу, цитированные у П. Струве в “Критических заметках”, с. 129, эпиграф к IV гл.). Мало того. Самое разрешение проблемы состояло в анализе воспроизводства общественного капитала. Ни о потреблении, ни о распределении автор и не ставил особого вопроса; но и то, и другое выяснилось вполне само собой после того, как доведен был до конца анализ производства.

“Научный анализ капиталистического способа производства доказывает, что... условия распределения, по сущности своей тождественные с условиями производства, составляют оборотную сторону этих последних, так что и те и другие носят одинаково тот же самый исторически преходящий характер”. “Заработная плата предполагает наёмный труд, прибыль — капитал. Эти определенные формы распределения предполагают, след., определённые общественные черты (Charaktere) условий производства и определенные общественные отношения агентов производства. Определенное отношение распределения есть, следовательно, лишь выражение исторически определенного отношения производства”. «…Каждая форма распределения исчезает вместе с определенной формой производства, которой она соответствует и из которой проистекает”.

«То воззрение, которое рассматривает исторически лишь отношения распределения, но не отношения производства, с одной стороны, есть лишь воззрение зарождающейся, еще робкой (непоследовательной, befangen) критики буржуазной экономии. С другой же стороны, оно основано на смешении и отождествлени общественного процесса производства с простым процессом труда, который должен совершать и искусственно изолированный человек без всякой общественной помощи. Поскольку процесс труда есть лишь процесс между человеком и природой, — его простые элементы остаются одинаковыми для всех общественных форм развития. Но каждая определенная историческая форма этого процесса развивает далее материальные основания и общественные формы его» (“Капитал”, т. III, 2, стр. 415, 419, 420 немецкого оригинала).

Не более посчастливилось Сисмонди и в другого рода нападках на классиков, занимающих ещё большие места в его “Nouveaux Principes”. “Новые ученики А. Смита в Англии бросились в абстракции, забывая о человеке...” (I, 55). Для Рикардо “богатство — все, а люди — ничто” (II, 331). «Они (экономисты, защищающие свободу торговли) часто приносят людей и реальные интересы в жертву абстрактной теории» (II, 457) и т. п.

Как стары эти нападки, и в то же время как они новы! Я имею в виду обновление их народниками, поднявшими такой шум по поводу открытого признания капиталистического развития России за настоящее, действительное и неизбежное развитие её. Не то же ли самое повторяли они на разные лады, крича об “апологии власти денег”, о “социал-буржуазности” и т. п.? И к ним ещё в гораздо большей степени, чем к Сисмонди, приложимо замечание, сделанное по адресу сентиментальной критики капитализма вообще: Man schreie nicht zu sehr über den Zynismus! Der Zunismus liegt in der Sache, nicht in den Worten, welche die Sache bezeichnen! Не кричите очень о цинизме! Цинизм заключается не в словах, описывающих действительность, а в самой действительности!

“Ещё в гораздо большей степени”, — говорим мы. Это — потому, что романтики западноевропейские не имели перед собой научного анализа противоречий капитализма, что они впервые указывали на эти противоречия, что они громили (“жалкими словами”, впрочем) людей, не видевших этих противоречий.

Сисмонди обрушивался на Рикардо за то, что тот с беспощадной откровенностью делал все выводы из наблюдения и изучения буржуазного общества: он формулировал открыто и существование производства ради производства, и превращение рабочей силы в товар, на который смотрят так же, как на всякий другой товар, — и то, что для «общества» важен только чистый доход, т. е. только величина прибыли. Но Рикардо говорил совершенную правду: на деле всё обстоит именно так. Если эта истина казалась Сисмонди “низкой истиной”, то он должен бы был искать причин этой низости совсем не в теории Рикардо и нападать совсем не на “абстракции”; его восклицания по адресу Рикардо относятся целиком к области “нас возвышающего обмана”.

Ну, а наши современные романтики? Думают ли они отрицать действительность “власти денег”? Думают ли они отрицать, что эта власть всемогуща не только среди промышленного населения, но и среди земледельческого, в какой угодно “общинной”, в какой угодно глухой деревушке? Думают ли они отрицать необходимую связь этого факта с товарным хозяйством? Они и не пытались подвергать это сомнению. Они просто стараются не говорить об этом. Они боятся назвать вещи их настоящим именем.

И мы вполне понимаем их боязнь: открытое признание действительности отняло бы всякую почву у сентиментальной (народнической) критики капитализма. Неудивительно, что они так страстно бросаются в бой, не успев даже вычистить заржавленное оружие романтизма. Неудивительно, что они не разбирают средств и хотят враждебность к сентиментальной критике выставить враждебностью к критике вообще. Ведь они борются за свое право на существование.

Сисмонди пытался даже возвести свою сентиментальную критику в особый метод социальной науки. Мы уже видели, что он попрекал Рикардо не тем, что его объективный анализ остановился перед противоречиями капитализма (этот упрек был бы основателен), а именно тем, что это — анализ объективный. Сисмонди говорил, что Рикардо “забывает о человеке”. В предисловии ко второму изданию “Nouveaux Principes” встречаем такую тираду:

«Я считаю необходимым протестовать против обычных, столь часто легкомысленных, столь часто ложных приемов суждения о сочинении, касающемся социальных наук. Проблема, подлежащая их разрешению, несравненно сложнее, чем все проблемы наук естественных; в то же время эта проблема обращается к сердцу точно так же, как к разуму» (I, XVI). Как знакомы русскому читателю эти идеи о противоположности естественных и социальных наук, об обращении последних к “сердцу”! Сисмонди высказывает здесь те самые мысли, которым предстояло через несколько десятилетий быть “вновь открытыми” на дальнем востоке Европы “русской школой социологов” и фигурировать в качестве особого «субъективного метода в социологии»… Сисмонди апеллирует, разумеется, — как и наши отечественные социологи, — “к сердцу так же, как к разуму”. Но мы видели уже, как по всем важнейшим проблемам «сердце» мелкого буржуа торжествовало над “разумом” теоретика-экономиста.

 

Постскриптум

Верность данной здесь оценки сентиментального Сисмонди в отношении его к научно-«объективному» Рикардо вполне подтверждается отзывом Маркса во втором томе “Теорий прибавочной стоимости”, вышедшем в 1905 году («Theorien über den Mehrwert», II. В., I. Т., S. 304 u. ff. “Bemerkungen über die Geschichte der Entdeckung des sogenannten Ricardoschen Gesetzes”). Противопоставляя Мальтуса, как жалкого плагиатора, подкупленного адвоката имущих, бесстыдного сикофанта, — Рикардо, как человеку науки, Маркс говорит:

“Рикардо рассматривает капиталистический способ производства, как самый выгодный для производства вообще, как самый выгодный для создания богатства, и Рикардо вполне прав для своей эпохи. Он хочет производства для производства, и он прав. Возражать на это, как делали сентиментальные противники Рикардо, указанием на то, что производство, как таковое, не является же самоцелью, значит забывать, что производство ради производства есть не что иное, как развитие производительных сил человечества, т. е. развитие богатства человеческой природы как самоцель. Если противопоставить этой цели благо отдельных индивидов, как делал Сисмонди, то это значит утверждать, что развитие всего человеческого рода должно быть задержано ради обеспечения блага отдельных индивидов, что, следовательно, нельзя вести, к примеру скажем, никакой войны, ибо война ведёт к гибели отдельных лиц. Сисмонди прав лишь против таких экономистов, которые затушевывают этот антагонизм, отрицают его” (S. 309). С своей точки зрения, Рикардо имеет полное право приравнивать пролетариев к машинам, к товарам в капиталистическом производстве. “Es ist dieses stoisch, objectiv, wissenschaftlich”, “это — стоицизм, это объективно, это научно” (S. 313). Понятно, что эта оценка относится лишь к определённой эпохе, к самому началу XIX века.